Проект «Справедливость» - Даниил Аксенов

Вернусь в эту же секунду? Приехали! Если у меня оставались какие-то колебания по поводу этого халявного мероприятия, то они мгновенно исчезли. Пир с таким ходом времени, что оно тянется бесконечно, словно резина, живо напомнил мне старый город с его нарушениями пространства и бесчисленным множеством ярусов. Может быть, это вообще взаимосвязанные вещи? Если так, то пошло все к черту!

— Спасибо, но не надо, — твердо ответил я. — Задавайте вопрос Места. Я спешу.

Цензор выглядел разочарованным, как и в тот раз, когда я отказался от женщины. Его густые брови хмурились, но голос был по-прежнему любезен.

— При повышении уровня медальона вы можете выбирать пункт назначения без вопроса Места, — ответил он. — Куда вам угодно попасть?

Куда? Конечно, к дому матери! Я уже собирался сказать об этом, но последние события, большинство из которых так и не получили внятного объяснения, навалились на мою бедную память. Предложение попировать три дня только подлило масло в огонь.

— А какой был бы вопрос Места, если бы мне не дали повышения? — спросил я. — Просто любопытно знать для общего развития.

Я пытался найти хоть какую-то закономерность в вопросах, если она вообще имеется.

Цензор посмотрел на меня почти с сочувствием и задумчиво погладил пальцами резную ручку кресла.

— До вас уже многие об этом спрашивали, Глеб. Некоторые даже считали, что могут угадать заранее, о чем я спрошу. Они ошибались. Вопрос Места касался бы швейной фабрики.

Швейной фабрики?! Я похолодел. Хотя с ратушей были связаны отнюдь не самые теплые воспоминания, швейная фабрика по-прежнему казалась неприятным и зловещим местом.

— И как бы звучал этот вопрос?

— Что вы помните о швейной фабрике, Глеб? Не о той, которая была в старом городе, а о настоящей? — произнес Цензор, разом перестав улыбаться.

В этот миг я тоже не улыбался, причем давно не улыбался, и лишь поэтому выражение моего лица не изменилось.

— Я хочу оказаться возле Театра на Таганке. — Мой голос тоже не изменился. Спасибо губернатору за хорошую школу.

К сожалению, снова забыл спросить о проездном. Да и немудрено забыть, если тебя постоянно огорошивают неожиданными предложениями.

Цензор ничего не ответил. Кирпичные стены начали исчезать, уступая место оживленной площади и красно-белому зданию с тремя дверьми. Прохожие не обратили на меня никакого внимания — еще одна загадка Лима. Где бы ты ни появлялся, твое появление будет выглядеть обычным делом. Если остановить и расспросить прохожих, то выяснится: один видел тебя только что вышедшим из-за угла, второй — перебежавшим дорогу на красный свет, а третий вообще шел за тобой три квартала. Я появился рядом с афишами, и женщина средних лет, до того идущая прямо на меня, осторожно обошла преграду, словно заметила еще издалека.

Неподалеку от Театра на Таганке жила моя мама. Я не стал задерживаться у афиш, а направился по дороге, ведущей вниз. Мама мне обрадуется, я ей тоже. Увы, приятное предчувствие встречи было омрачено вопросом Цензора. Так единственная небольшая тучка, заслоняющая солнце, омрачает небо. Я понятия не имел, что должен помнить о настоящей швейной фабрике. Могу поклясться, что никогда, ни разу в жизни в ней не был!

Как я и предчувствовал, мама встретила меня тихим оханьем, беспокойной бледностью, безуспешными расспросами и испеченным на скорую руку пирогом. Мне очень нравится мамин яблочный пирог. Горячий, поджаристый, с дном, состоящим из порезанных яблок, — он напоминает о детстве. Уже многие годы что-то менялось: обстановка в родительской квартире, соседи, лампочки в подъезде… Я взрослел, мама старела, не менялся только этот пирог. Когда его ел, то иногда закрывал глаза, представляя, что вот мне семь лет, а вот десять, двенадцать. Представлял, что на улице меня ждут приятели, зовут играть, что меня позвала надень рождения одноклассница, а подарка еще нет, что я скоро поеду в первую самостоятельную поездку в летний лагерь. Все эти события объединяло одно: накануне я точно так же ел пирог на кухне.

Мама занималась переводами и сейчас сидела напротив меня в домашнем красном халате, надев очки. Ее окружала кипа бумаг и журналов. Она пыталась узнать, где был ее единственный сын и что делал, но я ничего не мог сказать.

Уже потом, устав от расспросов, но взбодренный рассказами о жизни наших общих знакомых, я вспомнил одну из бесед с губернатором, во время которой он интересовался моим родителем.

— Сколько языков знал мой отец? — спросил я.

Мама уже успокоилась. Сдвинув очки на нос, коротким карандашом писала цифры в кроссворде судоку.

— Много, Глеб, — после паузы сказала она. — Точно: английский, французский и немецкий. Потом, я помню, приезжала какая-то делегация из Малайзии. Переводчика долго не могли найти, но за дело взялся твой отец. Так лихо переводил с малайского, будто знал его в совершенстве. На китайских диалектах тоже говорил свободно. С японцами общался, с индусами…

Я ненадолго задумался. Получалось весьма интересно. Возможно, губернатор не зря спросил о количестве языков, которыми владел мой сгинувший бесследно отец-переводчик.

— Мама, а были случаи, когда отец не мог перевести с какого-то языка? Ну, не знал его просто?

Мама положила кроссворд на колени, посмотрела на желто-белые обои, туда, где притаился последний солнечный зайчик заката, и ответила:

— Не припоминаю. Насколько я помню, он мог перевести все что угодно. Языков тридцать знал, наверное. Или даже сорок. При нашем первом знакомстве он произвел на меня сногсшибательное впечатление.

Рано утром, переночевав в доме матери, я отправился на работу. Мой франтоватый сюртук превратился на Земле в столь же франтоватый черный пиджак, шейный платок — в широкий, мягкий галстук. Брошь не изменилась, и, хотя поблескивала вызывающе, я решил не снимать ее. У меня был вид старомодного щеголя, я был похож на Мефистофеля. Именно так представляю его на улицах современной Москвы: в строгом костюме, с тросточкой и, вероятно, даже с саквояжем, куда он складывал контракты на души. Контрактов у меня не было, зато была миска.

Я чувствовал, что вошел в какую-то большую игру с пока неизвестными мне ставками. Даже непонятно, кто другие игроки и что они собираются делать. Но я до поры до времени не собирался углубляться в дебри, а решил начать с малого: выполнить договор и открыть детективное агентство. Еще бы знать, чем оно будет заниматься…

Глава 12

Мое появление в рекрутинговом агентстве Морозова было встречено гробовым молчанием. Петр и Михаил с интересом посматривали на меня, но их интерес был ничем по сравнению с любопытством Марины. Алые губки девушки приоткрылись, и она разглядывала мои лицо и костюм, как студентка провинциального университета разглядывает шедевры Лувра.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался я, поигрывая тростью.

Петр кивнул. Михаил отчего-то привстал и поклонился. А Марина улыбнулась. Любой мужчина, даже тот, который совсем не разбирается в женских улыбках, сразу бы понял, что Маринина улыбка означает нечто большее, чем ответ на мои слова. Девушка была мне симпатична, я собрался улыбнуться в ответ, но вдруг дверь, ведущая в кабинет шефа, распахнулась. На пороге показался Морозов Олег Геннадьевич собственной персоной.

— Добро пожаловать, Глеб! — церемонно произнес шеф. — С возвращением! Как провели отпуск на Канарских островах? Выздоровели полностью, надеюсь? Там отличный влажный климат, который помогает при такой тяжелой астме, которая была у вас.

Я попытался вставить словечко, но не тут-то было.

— Подождите, дайте мне закончить. — Шеф покачал указательным пальцем. — Сегодня я получил инструкции от нашего с вами начальства. Наверху очень обеспокоены вашим здоровьем и настоятельно советуют ни о чем вас не расспрашивать, чтобы вы не акцентировались на болезни. Я понятно для всех выражаюсь? Ни о чем не расспрашивать! Это запрещено! Наша компания стоит горой за каждого сотрудника и, если того потребует его здоровье, готова пойти на крайние меры. Я понятно выражаюсь? Есть какие-нибудь вопросы? Вопросы, естественно, ко мне, не к Глебу. К Глебу вопросов нет и быть не может. Он слишком расстраивается, когда ему напоминают о болезни.

— Понятно, что уж тут, — первым пришел в себя Михаил. — Болел, поехал на Канары, выздоровел. Чего тут не понять?

Петр согласно кивнул. Марина подняла темноватые бровки, но промолчала.

— А то, что одевается необычно, — шеф смерил взглядом мой консервативный наряд, — так это доктор велел. Для смены обстановки. Очень полезно для астматиков. И трость Глебу нужна. Он иногда хромает. У него перемежающаяся хромота, если я ничего не путаю. А если путаю, то все равно хромает. Короче, никаких вопросов!

Петр достал из ящика розовое стекло и с любопытством посмотрел через него на меня.