Неоконченный пасьянс - Алексей Ракитин

Сражённая страшной угрозой, Елизавета Андреевна опустилась на пуфик и разрыдалась. Агафон, жестом попросив лакея принести стакан воды, опустился рядом со сломленной жертвой и уже примирительно заговорил:

— Дорогая Елизавета Андреевна, ну посмотрите на себя! Вы молодая, красивая женщина фактически продаёте себя человеку — прямо скажем! — сомнительных нравственных качеств. Вы могли бы стать чьей — то женой, составить счастье чьей — то жизни, а вместо этого что? четыре года у чёрта на рогах, где — нибудь за Полярным кругом… И только потому, что захотелось получить новую шляпку с вуалеткой не приложив к этому труда? Вам работать надо, сейчас в Петербурге мастеровые женщины очень хороший достаток имеют.

— Да — а зна — аю я… — давясь слезами запричитала Шапошникова. — Я шью — ю хорошо, гладью вышиваю, по шёлку и та — ак. Я ра — аньше ра — аботала…

Иванов подал её стакан воды и ласково приобнял за плечи:

— Вот видите, Елизавета Андреевна, не всё, значит, для вас потеряно. Значит вы можете вернуться в общество и стать достойным его украшением.

— Мо — огу, коне — е–ечно, — стуча зубами о край стакана, согласилась женщина.

— Вы можете помочь полиции и полиция сможет помочь вам. Но ваше желание помочь нам должно быть искренним. Как и желание исправиться и отказаться от пагубного образа жизни.

— Согласна я.

— Очень хорошо, — удовлетворённо кивнул Агафон. — Расскажите нам, уважаемая Елизавета Андреевна, как провёл утро двадцать третьего апреля Дмитрий Николаевич…

— Двадцать третьего, говорите… — Шапошникова задумалась. — А на что вам знать?

Вопрос был задан без всякой задней мысли. И как всякий глупый вопрос он подразумевал глупый ответ.

— А нам надо, — не задумываясь брякнул Иванов, лучезарно улыбнувшись.

— Он уехал на службу в девять часов. Да, точно. Он в тот день первый раз одел новый жилет тёмно — зелёный, кра — а–сивый. И вернулся уже вечером, в седьмом часу.

— А утром двадцать четвёртого апреля он во сколько ушёл?

— А в этот день… — Шапошникова на секунду задумалась. — Да, именно в этот день, мне из шляпной мастерской не ту шляпку прислали… Да, помню я то утро… Дмитрий Николаевич разбудил меня часов в семь, совсем ещё рано было… — при воспоминании о том раннем пробуждении она стала машинально накручивать на палец локон неприбранной прически — … да, так вот, разбудил, но…. — она хихикнула, — в общем, встал он только около восьми, что — то там говорил с Прохором… А дальше я уснула опять. А когда проснулась, он был уже одет и позвал меня завтракать.

— Во сколько же это было?

— Да уж и не знаю толком, Дмитрий говорил, что на службу уже пора и Прохора распекал.

— То есть Прохор был здесь же? — уточнил Иванов.

— Да, замешкался с самоваром, вот ему от Дмитрия Николаевича и досталось. И поделом, нечего барина задерживать!

— А Дмитрий Николаевич не отлучался ли из квартиры, пока Вы досыпали?

— Нет, а зачем ему? Я же говорю, засыпала — он был дома, проснулась — он опять дома. Конечно же, он не отлучался!

— А потом что было?

— Ну, он уехал на службу. Пробыл там до …ммм… недолго, примерно до трёх пополудни. Вернулся и мы поехали обедать в «Золотой лев». А вечером…

— Хорошо, а утром двадцать пятого что происходило? — перебил женщину Иванов.

— Дмитрий Николаевич был очень нервенный, ругался на лакея. Встал раньше обычного, до семи ещё, говорит, спать не могу. Уехал из дома в девять. Вы меня про все дни, что ли, будете расспрашивать?

Иванов проигнорировал вопрос.

— А Дмитрий Николаевич ничего не рассказывал про свою матушку? — поинтересовался он.

— Так… почти ничего. Сказал как — то раз, что к старости люди из ума начинают выживать, вот, дескать, и мать готова ради пустого тщеславия сына лишить средств к существованию. Такое говорил точно. Хотя, наверное, повторять это негоже, да? — ведь о покойниках либо хорошо, либо никак… Вы знаете, что его мать умерла буквально днями?

Она замолчала.

— Да, слышали кое — что, — не выдержал Гаевский. — Ещё что — то о матери Дмитрий Николаевич рассказывал?

— И всё, пожалуй. Больше ничего не говорил. А мне на что? Я и не спрашивала.

— Вы знали, что на эту квартиру недавно приезжала мать Дмитрия Николаевича и имела с ним неприятный разговор?

— Я знаю, что она приезжала. Но я её не видела и разговора не слышала. Дмитрий запер меня в самой дальней комнате, даже смешно кому — то рассказать, правда?

Было очевидно, что от этой полудевочки — полуженщины ничего более нельзя будет добиться. Завершая разговор, Иванов доверительно взял Шапошникову под локоть и отвёл её к окну, так чтобы его слова не услышал квартальный.

— Вот что, любезная Елизавета Андреевна, сейчас мы вас отпустим и паспорт ваш вернём. Но послушайте мой добрый вам совет. Немедленно же собирайте вещи и уезжайте из этого дома. Даже не дожидаясь своего Дмитрия. Этот прощелыга до добра вас не доведёт. А вот до публичного дома — доведёт точно! Уж я насмотрелся женских судеб, верьте мне. Сначала салопчик за любовь, потом — сапожки и шляпка, а потом — пятёрка рваная и то в лучшем случае. И через пару лет — панельная проститутка готова. Поэтому, пока вы не совсем увязли в этом болоте — бегите. Иначе кончите высылкой из города: этим кончают все старые проститутки, если, конечно, их не убъёт прежде сифилис или пьяный «кот».

— Да, конечно, господин сыщик, — закивала Шапошникова. — Немедленно уеду.

Уже уходя, Гаевский поманил к себе лакея:

— Поди сюда, Прохор, выслушай меня внимательно. Если не хочешь распрощаться с Петербургом, то барину о нашем визите ни гу — гу. Мы о тебе нигде не скажем, но и ты о нас ничего никому не говори. Понятно я сказал?

— Да, господин сыскной агент, как прикажете. Я никогда против власти на шёл. Раз надо — значит надо! — бодро заверил лакей. По всему было видно, что он чрезвычайно рад тому, что сыскари наконец — то оставят его в покое.

Гаевский и Иванов вышли на Третью линию Васильевского острова, прошли квартал в сторону Большой Невы и нырнули в «Погребок Федота», довольно приличную пивнушку, почти пустую в этот полуденный час. Заказали по паре бутылок пива и пару фунтов копчёной севрюжки, получился как бы второй завтрак.

— Поедем к Эггле, что ли? Пошепчемся… — предложил Гаевский. — То — то крыса прокурорская умных вопросов накидает.

— Да уж, — согласился Агафон. — Умные вопросы задавать всегда легче, чем ответы искать.

— Похороны подходят, по идее на третий день должны быть, то бишь завтра.

— Если Эггле не задержит, — заметил Иванов.

— Ну да, — согласился Гаевский. — Ты куда пойдёшь?

— Выбирай, мне всё равно. Что к бедным идти, что к богатым — одна хрень! — Агафон выглядел удручённым; голос его звучал без малейшего энтузиазма.

— Тогда я к Барклай пойду, — решил Владислав.

— А я к Толпыгиной.

Посидели в молчании, дождались пива. Открыв бутылки и попробовав рыбу, Агафон вроде бы немного повеселел, во всяком случае он красочно рассказал другу о табуретке, пущенной в голову квартальному и своём последующем прыжке в окно.

— Хм, квартальный, конечно, умный попался. — хмыкнул презрительно Агафон. — Я, значит, за этим Васькой — Оборочником в окно сигаю, а квартальный разворачивается в противоположную сторону и выбегает в дверь. Не стал в окно прыгать! Гер — рой! Оно и правильно, можно ведь и на нож напороться, пусть уж сыскной агент в окно прыгает! А квартальный с дворником вокруг дома побежали. Потому от меня и отстали.

— Да не кипятись ты, Агафон Иванови, — примирительно сказал Гаевский. — В первый раз, что ли? Так было и будет: один полицейский прыгнет на нож не задумываясь, а другой не в жизнь такого не сделает. Люди — то различаются не только ростом, но ещё и умом, и темпераментом. Ну чего ты раздражаешься?

— Чует моё сердце, Владислав, теряем мы с этим Дмитрием Мелешевичем время. Не наш это клиент, попомни моё слово. Вроде всё на нём сходится: и мотив крепкий имеется, и alibi как такового у него нет, и вообще он — каналья, да только…

— Ну, договаривай!

— Да только он не из тех, кто двух женщин, в том числе свою мать, зарежет точно баранов. Не такая у него порода. Дворянин, белая кость, голубая кровь, шесть языков, лайковые перчатки! Лакея пощёчиной наградить — это да, тут он герой, а в горло ножиком — нет. Своей полюбовнице он и шляпки заказывает, и в рестораны водит, а наш клиент своей любовнице морду бьёт, чуть что — сразу кулаком в пятак. Нам нужен человек типа того Васьки — Оборочника, что в квартального табурет кинул. Наш клиент не из тех, кто долго думает в ответственные минуты; вон Васька увидел синий мундир на пороге — и послал табуретку промеж глаз! Нам сыч нужен, мужик с крутым норовом, а Мелешевич — так, тряпка. Попомни моё слово: мы с ним только время теряем!