Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узники, которые побывали в других концлагерях, оказавшись в Гузене-1, утверждали, что это самый ужасный, грязный и жестокий из всех гитлеровских лагерей смерти. Заключенные, которых отправляли в этот лагерь, были фактически обречены на смерть из-за скудного питания и непосильной работы. В период 1944–1945 гг. в Гузене погибло в два раза больше, чем в центральном Маутхаузене.
Итак, я нахожусь в Гузене-1 – филиале Маутхаузена. Здесь я буду пребывать около одиннадцати месяцев.
Перед нами открылась огромная площадь. Прямо – кухня, слева – деревянные, мрачные бараки. За ними два высоких каменных барака, в которых жили узники-испанцы. Прошли еще несколько метров, и навстречу вышли эсэсовцы. Нас стали распределять по баракам. Группу узников молодого возраста привели к низкой калитке. За ней параллельными рядами стояли бараки под номерами. Первым слева был распределительный блок № 13. Там мы прожили два дня. Из него меня и несколько других узников определили в блок № 14, а остальных, в том числе и моих друзей – ростовчан, распределили по другим баракам.
Старостой 14-го блока был Франц, бывший уголовник, непревзойденный садист. Его злобное, морщинистое лицо выражало ярую ненависть к узникам, а огромные сильные руки никогда не расставались с гумой – орудием избиения (резиновой палкой, внутри которой была проволока). Он орал нечеловеческим голосом и беспощадно избивал заключенных, когда ему что-либо было не по душе.
Заключенные работали в Гузенской каменоломне и на оружейных заводах, где они производили карабины, пистолеты и авиационные двигатели.
Мне пришлось работать в мастерских Штейер за фрезерным станком, а позже я стал выполнять слесарные работы. Здесь изготавливались детали для винтовок и автоматов. Готовые детали я должен был приносить на контроль в другое отделение.
Там я познакомился с поляками Зигмунтом Браморским, адвокатом из г. Гдыни, и профессором Варшавского университета (имя и фамилию, к сожалению, не помню). За время пребывания в лагерях я привык слышать крики, оскорбления со стороны капо, блоковых, эсэсовцев, а когда подошел к столу, отдельно стоявшему от всех станков и работавших на них узников, увидел двух благородных, интеллигентных людей. У них были добрые лица. Они спокойно разговаривали, с интересом поглядывая на меня. Пока я им сдавал готовую продукцию, мы о многом говорили. Их интересовало, кто я, как очутился в этом страшном лагере, почему у меня красный треугольник политического заключенного. Я им рассказал, что жил в городе Ростове-на-Дону, что мой отец, Василий Петрович, на фронте, мать, Елена Ивановна, работала в военном госпитале и военном училище. У меня есть маленькая сестра Людмила, которую я очень люблю. Ей было три годика, когда меня угнали в Германию.
Им понравилось это имя. Они очень интересовались жизнью в Советском Союзе. Я с радостью и гордостью рассказывал о нашей стране, о родном Ростове, о том, как мы жили до войны, и как любим свою Родину, что не смогли мириться с участью подневольных рабов и поэтому совершили побег. Они внимательно меня слушали и даже задали мне вопрос из истории Польши. Я им ответил. Для меня он был не очень сложным. В школе я учился хорошо, любил историю, много читал.
Наши беседы продолжались каждый раз, когда я приносил продукцию на проверку. Эти моменты в лагерной жизни были для меня отдушиной. Когда не было рядом надзирателей, я им потихоньку напевал русские народные песни, которые очень люблю, а также песни советских композиторов («Широка страна моя родная» И. Дунаевского, «Священная война» Б. Александрова, которая была написана в первые дни войны и стала для всех советских людей призывом к борьбе с фашистской нечистью). Наши песни им очень нравились. Часто я слышал, как они пели «Калинку». Русский язык для них был понятен. В свою очередь, шепотом они пели свои польские песни, которые я помню до сих пор. В концлагерях, общаясь с поляками, я научился говорить по-польски.
Мы все ближе узнавали друг друга. Их доброта располагала меня к ним, и я получал заряд тепла и душевного покоя. В трудные минуты лагерного существования это было так важно.
Через некоторое время я заметил, что к ним часто подходил один и тот же поляк. Они по-дружески приветствовали друг друга. Однажды, когда я принес на проверку детали, то оказался рядом с ними. Этот человек как-то настороженно посмотрел на меня, но, встретившись взглядом с Зигмунтом, сообщил ему сведения, полученные через какие-то тайные каналы. Это были фронтовые новости. Для заключенных они были очень важны. Вскоре выяснилось, что эти поляки были связаны с польской антифашистской организацией. От них я узнавал о положении на фронте, о победоносном продвижении Красной армии на запад и сообщал радостные вести другим узникам, вселяя надежду на скорое освобождение.
Дисциплина в лагере была уже не такой строгой, как раньше. Капо и надзиратели больше думали о своей участи, понимая, что приближается конец их власти над несчастными, измученными заключенными, что возмездие за их преступления неминуемо.
Мы с Зигмунтом стали встречаться чаще и беседовать подольше. Это был интересный собеседник, порядочный человек. В разговоре со мной он давал мне советы и наставления: «Останешься в живых, вернешься на Родину, обязательно учись. Из тебя получится хороший специалист, а может, и ученый». В его голосе я услышал пожелания доброго, искреннего друга. А еще он предлагал мне уехать с ним в Польшу, город Гдынь, где он проживал до войны, хотя прекрасно понимал, что я очень люблю свою Родину и никогда ее не покину.
К концу лета все чаще слышна была канонада зениток. В ясную, солнечную погоду высоко в небе над Гузеном пролетали самолеты наших союзников, рокотали моторы бомбардировщиков. Мы с тревогой вглядывались в небо. Меткой бомбардировке был подвергнут лес вокруг концлагеря Маутхаузен и его команд. Все понимали, что идут наступательные операции. Бои не затихали до конца войны. Иногда самолеты сбивали, а летчиков, спускавшихся на парашютах, расстреливали в воздухе. Те, которым удавалось спастись, сразу становились военнопленными узниками концлагерей. Через них в лагере узнали, что командование союзников хорошо осведомлено о расположении концлагерей, находившихся в зоне Маутхаузена. Поэтому
