Война - Владимир Козлов

– Меня, честно вам признаюсь, уже много лет мучает один вопрос, – говорит он. – Почему русская литература, которая была столь великой в девятнадцатом веке, так явно деградировала уже к середине двадцатого? Ведь последним по-настоящему великим писателем был Михаил Булгаков…

– А Пастернак? – выкрикивает парень с первого ряда. – Ведь «Доктор Живаго» получил Нобелевскую премию…

– Я с большим уважением отношусь к поэзии Пастернака, – говорит преподаватель. – Но роман этот, при всем уважении, я не могу поставить в один ряд с произведениями Толстого или Достоевского…

– А Набоков? – спрашивает Женя. – Или вы относите его к первой половине двадцатого века?

– Набоков – великолепный стилист, и этого у него не отнять. Но этого недостаточно для того, чтобы быть подлинно великим. Более того, в своих американских произведениях он выбрал линию крайне сомнительную с моральной точки зрения. Я, разумеется, имею в виду «Лолиту». Считаю, что этим, с позволения сказать, произведением он предвосхитил тот поток «порнухи» и «чернухи» в российской литературе конца двадцатого и начала двадцать первого века. Все эти Пелевины, Сорокины и прочие безответственные постмодернисты…

Начинает вибрировать телефон Оли, лежащий на столе. Она берет его, подносит к уху, говорит шепотом:

– Алло…

– Здравствуйте. Это с кем я говорю? Это Оля?

– Да. А кто это?

– Это тетя Люся, тетя Вики Сотниковой. Она сейчас у нас, в Раменском. Никому звонить не хочет, даже маме своей. Только твой телефон дала. И то сама разговаривать не хочет. Она… Ну, я не знаю… Странная какая-то, короче говоря. Не рассказывает, где она была, что делала… Мы не знаем, что с ней делать. Может, приедешь, заберешь? Или матери ее хотя бы сообщи – пусть она забирает. А то что она тут у нас будет?..

– Мне сейчас не очень удобно разговаривать. Я вам перезвоню…

Оля отключает телефон, кладет его на стол.

– …меня не убедит, что постмодернизм – это литература, – говорит преподаватель. – Я бы даже так сформулировал. Постмодернизм – это анти-литература, реакция на литературу в ее наивысшей точке. Как после каждой революции наступает реакция, так и здесь.

Плацкартный вагон. За окном тянутся поля и серое небо, мелькают голые деревья, деревенские дома, маленькие станции. Иван и Кевин сидят на нижней полке. На полке напротив кто-то спит, надвинув на лицо коричневое одеяло с налипшими катышками и пылью. На верхней полке лысый мужик, лежа на животе, смотрит в окно.

– …я был мало в Москве, – говорит Кевин. – Несколько дней. Гостиница в центре. – Он берет стакан чая в алюминиевом подстаканнике, делает глоток, ставит на стол. – Экскурсии, Кремль, Тверская…

– И какое общее впечатление от Москвы?

– Ну, такой, в целом, уэстернизированный город, так можно сказать?

– Нет. Лучше – просто «западный»…

– Мне Питер нравится больше. Там атмосфера…

За перегородкой, в соседнем отсеке, слышится храп. С другой стороны разговаривают.

– …в царской армии любой дворянин-офицер имел право отказаться служить в армии и вернуться в свое поместье, – говорит мужской голос.

– Я вообще не про то, – отвечает другой, постарше. – Я про царскую Россию мало знаю и, если честно, не очень и интересуюсь. Это уже такое далекое прошлое… Я больше смотрю на сегодняшние реалии, пытаюсь что-то с чем-то сравнивать. Например, я тебе скажу: Россия – дикая страна, но искренняя. И поэтому жизнь у нас тяжелая. А Китай, например, неискренний. Они на словах строят коммунизм, а в реальности – капитализм. И поэтому у них такая мощная экономика…

Мужчина на нижней полке ворочается, стягивает с головы одеяло, не открывая глаз, начинает говорить:

– Зеленая волна… Положительная зеленая волна… Красное и черное… Нет, я тебе скажу… Ты меня не понял… Не понял… Да, зеленая волна…

– Что он говорит? – спрашивает Кевин. – Ты понимаешь?

– Это он во сне.

– Я понимаю – во сне. А что?

– Бред какой-то.

Поезд проезжает по мосту над кольцевой дорогой. На ней – пробка в обе стороны.

Кевин и Иван, с рюкзаками, идут вдоль стеклянно-металлической коробки Курского вокзала. Люди загружают чемоданы и сумки в багажный отсек автобуса. На «официальной» стоянке припаркованы три желтых такси. Алкаш в расстегнутой куртке и серой кофте на голое тело прилип лбом к стеклу, глядит внутрь вокзала.

Кевин и Иван заходят в метро. В вестибюле, под потолком, – цитата из гимна СССР: «Сквозь слезы сияло нам солнце свободы, и Ленин великий нам путь озарил».

Вагон метро. Кевин и Иван стоят, прижатые толпой, у дверей. Рядом крашеная блондинка набирает СМС на айфоне, пожилой мужик читает «желтую» газету. На странице – фото улыбающейся во весь рот девушки в бикини.

Звук удара чего-то о пол. Люди оглядываются по сторонам. Это бутылка пива выскользнула из рук задремавшего мужика. Пиво разливается по полу. Люди жмутся друг к другу, пытаясь отойти от пивной лужи.

Площадь трех вокзалов. Иван и Кевин выходят из метро, разглядывают здание гостиницы «Ленинградская» и убранный в леса Ленинградский вокзал на другой стороне площади. На ограждении у парковки сидят несколько парней азиатского вида. Из открытого окна остановившейся у тротуара старой иномарки с литовскими номерами звучат «Белые розы» «Ласкового мая».

– Можно было сразу из метро попасть в вокзал, – говорит Иван. – Но я не знал, как.

Кевин кивает.

В вагоне почти пусто. Кевин и Иван сидят друг напротив друга. Электричка едет мимо промышленных корпусов, деревянных домиков, лесополос.

– Как ты познакомился с Сашей? – спрашивает Кевин.

– Оля нас познакомила. Когда они начали встречаться.

– А они давно вместе?

– Два года. Или около того… Знаешь, только это между нами. Я был в нее влюблен очень сильно на первом курсе. Но так никогда и не признался. Боялся, что после этого уже не смогу быть другом…

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Ты еще влюблен?

– В Олю?

Кевин кивает.

– Да, – негромко говорит Иван.

Он отворачивается, смотрит в окно. Электричка едет вдоль длинного бетонного забора, покрытого разноцветными граффити.

На сиденье впереди разговаривают два мужчины.

– Я вчера подъехал к метро, пока ждал Веру, – не понимал, где я нахожусь: в Азербайджане или в Таджикистане, – говорит один. – Все нерусские вокруг. Один только русский был, да и тот пьяный.

– Ну да. А я пару дней назад захожу в метро на «Кантемировской» – смотрю, там целая толпа этих узбеков или киргизов, я в них не разбираюсь. Стоят ждут, когда мент уйдет. Ушел – и как начали прыгать через эскалаторы – как муравьи…

– Ну, да. А кто во всем этом виноват? Власти. Они что, телевизор не смотрят, газет не читают? Что, нельзя посмотреть, как в других странах. Вон французы наприглашались арабов, теперь сами боятся вечером выходить на улицу. Или Австрия, например, все брали чеченцев к себе – нарушения прав человека, а теперь не знают, как их оттуда выгнать…

В тесной прихожей – Вика, ее тетя, Кевин и Иван. В проеме кухонной двери виден кусок стола, под ним – банки с закатанными помидорами и огурцами. Из комнаты выглядывает дядя Вики – мужик в спортивных штанах с растянутыми коленями и белой майке-«алкоголичке» с пятнами.

Вика, присев, зашнуровывает кроссовки. Остальные молча смотрят друг на друга. Вика встает, поднимает с пола рюкзак. Кевин забирает его у нее, делает шаг к двери. Тетя обнимает Вику.

– Ну, маме передавай привет.

Дядя кивает, не двигаясь с места.

– До свидания, – говорит Кевин, выходит. Вика идет за ним. Тетя подходит к Ивану, берет его за рукав куртки. Иван останавливается, наклоняется к тете. Она шепчет ему на ухо:

– Ну, она все-таки жила у нас почти неделю. Сам знаешь – мы люди небогатые. Так что, может, хоть сколько…

Иван кивает, достает из кармана кошелек, сует тете пятьсот рублей и несколько сторублевых бумажек, выходит. Тетя захлопывает за ним дверь.

Кабинет Воронько. За столом – он сам, Кабанов и Санькин. На столе – бутылка коньяка и разломанная шоколадка в фольге. Воронько наливает коньяк в три пластиковых стакана, они выпивают. Санькин берет кусок шоколадки, начинает жевать.

– У меня какой-то депрессняк от этого всего, – говорит Воронько. – Четыре недели ебемся – и никаких зацепок. Это что значит? Что пиздец, старый становлюсь. Раньше бы, бля, за два дня их нашли, а сейчас… Ни хера непонятно вообще, никаких мотиваций… Одна версия – что кто-то копает под генерала. Но я в нее не верю. Завьялов уже столько лет сидит на своем посту, что компромата на него больше чем достаточно… Я думаю, это просто какие-то пацаны… Ладно, давайте еще…