Война - Владимир Козлов

Сигналы машин заглушают ее слова. Серебристая «десятка» срывается с места, едет прямо на толпу. Две женщины отскакивают в стороны. Парень запрыгивает на капот. «Десятка» тормозит. Из нее выпрыгивает здоровяк в черной кожаной куртке и бейсболке, кидается на парня. Ему на подмогу бросаются еще несколько человек. Здоровяк бьет одного ногой, другого кулаком, увертывается от удара. Его прижимают к машине, сбивают с ног, молотят. Из других машин выскакивают люди, включаются в драку. Присоединяются и стоящие на тротуаре. Вдалеке слышна полицейская сирена.

– Пойдем отсюда, – говорит Саша.

Он и Оля выбираются из толпы, идут прочь по тротуару.

– Вот еще один аргумент для тех, кто верит в ненасильственное решение всех вопросов, – говорит Саша.

– Надеюсь, ты не будешь говорить, что это – чисто русская дикость.

– Нет, конечно. Я вообще не об этом. Я хотел сказать, что уличная акция реально приносит успех либо за счет массовости, либо за счет насилия. Возьми сидячие забастовки в Штатах в шестидесятые – протесты против расовой сегрегации. Или кампус Беркли в шестьдесят девятом – протесты против войны во Вьетнаме. Там, по-моему, были жертвы. И только потом президент Никсон сдал назад…

– Это грустно…

– Что – грустно?

– Что насилие оказывается единственным аргументом…

– Это, конечно, плохо. Но это – реальность. Сколько человек ни пытался измениться, он все время откатывается к своей насильственной природе… Получается, с этим надо жить.

Саша и Оля оборачиваются. К месту драки подъехали три полицейские машины. Люди разбегаются. Полицейские хватают первых попавшихся, заламывают руки, надевают наручники.

Андрей сидит за столиком в буфете театра. Кроме него, в фойе никого. Андрей двигает по столу диктофон, блокнот, ручку. Оглядывается по сторонам, смотрит на выцветшие фотографии актеров на стенах.

Позади него хлопает дверь. К нему, слегка пошатываясь, идет мужчина лет тридцати пяти – актер гастролирующего московского театра. В руке он держит бутылку пива.

– Привет, – говорит актер. – Это ты насчет интервью, да? Ну, из местной газеты…

Андрей кивает. Актер садится.

– Ничего, что я так вот, неформально? У нас вчера был тяжелый день. Только приехали, и уже вечером спектакль… Ну, ты можешь себе представить… Ничего, что я на «ты»?

– Ничего. Можем начинать?

– Ну да. – Актер делает долгий глоток из бутылки.

Андрей нажимает на кнопку диктофона.

– Ну, я, это, по-простому разговариваю обычно. Ты там, что не надо, вырежешь сам, ладно? – Актер смотрит на Андрея.

– Да, конечно… Вы в последнее время много снимаетесь в сериалах, можно даже сказать – вы успешный актер. Но при этом вы продолжаете работать в театре и ездить на гастроли. Что дает вам работа в сериалах и что – работа в театре?

Актер делает глоток пива, ставит бутылку на стол, смотрит на Андрея.

– Я скажу тебе, что мне дают сериалы. Бабло. И все. Про все остальное я говорить не хочу. Все это меня так уже, на хуй, заебало, что и говорить не хочу. Если бы мне в театре платили нормальные бабки, я ни за что бы, бля, не играл в таких сериалах. В кино бы я играл, но в нормальных фильмах с нормальными режиссерами, а таких у нас очень мало… Знаешь, в чем моя проблема? Я родился не в той стране. Если бы я, к примеру, родился в Штатах, то я бы был как Брэд Питт. А ты не смейся, чем я хуже него? Он, ты мне скажешь, охуенный актер? А я тебе скажу, что никакой он не охуенный… Не, он просто чувак охуенный, девкам нравится… Мужикам, конечно, тоже – не в смысле голубым, а как нормальный мужик. Я его тоже, в целом, уважаю, и мне он нравится. Как мужик, как человек… Я бы с ним забухал, если б была возможность… Но просто я считаю, что это – несправедливо: по десять, двадцать лимонов баксов за фильм – это, бля, очень много, этого я понять не могу. При том что формально я ничем не хуже…

– Получается, что основная мотивация для съемках в сериалах – чисто финансовая?

– Не, я не понимаю, это что – наезд? Я вообще не врубаюсь – я, собственно, осчастливил ваш зачуханный городишко тем, что приехал сюда на гастроли. Ты это можешь понять? Ты, бля, знаешь, какую зарплату мне платят в театре? Да мне даже смешно про это говорить, и поэтому я говорить не буду… Но я приехал сюда, и другие приехали, потому что таким образом мы делаем что-то для вашего города. Вот скажи мне, как часто звезды нашего уровня приезжают к вам на гастроли? А я вот не только приехал, но и сижу здесь с тобой, трачу свое драгоценное время, отвечая на твои тупые вопросы. И ты меня еще пытаешься поддеть…

– Я никого не пытаюсь поддеть. Это – не рекламная статья, это – редакционный материал. И я задаю те вопросы, ответы на которые будут интересны читателям…

– Не смеши только меня, ладно? Если бы не было нас, звезд, то никто не читал бы эти ваши газетки. И, по-хорошему, это вы должны мне платить за интервью. Про меня не было ни одного проплаченного материала, ты это понял? Я всего добиваюсь сам, своим трудом. И я хотел бы, чтобы мой труд достойно оплачивался. И тогда не надо было бы сниматься во всяком шлаке. По двадцать лимонов баксов за фильм, на хуй… А тут, сука, за всю жизнь миллион не заработаешь… И вообще, все, что зарабатываешь, просераешь в ебаной Москве, потому что там такие цены, бля…

– Вы приехали играть «Чайку» Чехова. Считаете ли вы это произведение актуальным?

– Знаешь, я тебе вот что скажу. Все эти разговоры – актуально, не актуально – все это хуйня. Я не хочу про это говорить. Если люди приходят смотреть «Чайку», значит, им это интересно, значит, они хотят смотреть «Чайку». Значит, это, получается, актуально. Или нет?

Гримерка в клубе. Стены облеплены полусодранными афишами концертов и стикерами.

Иван настраивает по тюнеру бас-гитару. Барабанщик что-то негромко настукивает пальцами на «рабочем» барабане. Вокалист потягивает пиво из бутылки. За стеной, на сцене, настраивается группа. Вокалист говорит в микрофон:

– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать блядь…

В углу свалены инструменты другой группы: барабан и тарелки, гитары в чехлах.

Заходит хозяин клуба – пузатый, с длинными седыми волосами, собранными в хвост. С ним – худой невысокий мужик, с серьгами в обоих ушах, постриженный налысо.

– Они должны начать через пять минут, – говорит хозяин. – Отыграют минут тридцать, потом вы. Минут сорок могу вам дать – вместе с настройкой.

Парни кивают.

– И не заебало тебя, Тима, организовывать подобные концерты? – спрашивает лысый. – Весь этот псевдоандеграунд?

– Не, ну надо ж людям где-то играть, – говорит хозяин. – Пусть стараются парни. Если люди приходят, то почему нет? От входа работаем…

– Да сколько на них приходит? У нас вообще все как-то через жопу – все, кто не пробились никуда, называют себя андеграундом…

– А кто ты вообще такой? – спрашивает вокалист.

– Если ты меня не знаешь, это твои проблемы. Я еще, блядь, в конце восьмидесятых – начале девяностых, когда тебя вообще еще не было, знаешь, какую музыку играл?

– Мне по хуй, что ты там играл…

– Ну, да, всем все по хуй. Зачем вообще тогда что-то играть, если все по хуй?

– Ладно, пойдем, – говорит лысому хозяин.

Они выходят из гримерки. За стеной начинает играть группа.

Женя заходит на кухню. Стас кладет сигарету в пепельницу, встает, делает шаг к ней. Она целует его в щеку. На ней – черные джинсы и бежевый свитер с широким горлом, он сдвинулся на одно плечо, в разрезе видна белая бретелька лифчика.

– Как дела? – спрашивает Стас.

– Дежурный вопрос?

– Да нет. Почему сегодня он тебе кажется дежурным?

– Возможно, потому что ты задал его с дежурной интонацией.

Стас берет из пепельницы сигарету, делает затяжку, тушит ее.

– Кофе будешь? – спрашивает Стас.

Женя пожимает плечами. Стас берет со стола черный электрочайник с высохшими каплями воды, подходит к раковине, открывает кран. Женя делает несколько шагов по кухне.

Стас перекрывает воду, ставит чайник на подставку, нажимает кнопку.

– Что-то не так? – спрашивает Стас.

– Да нет, все нормально.

Женя садится на табуретку. Стас поворачивается к окну, смотрит на серое небо, спальные районы, дымящие трубы.

Женя берет со стола книгу. «Субкоманданте Маркос. Другая революция», перелистывает, видит на последней странице номер телефона, записанный Иваном.

– С каких пор ты увлекся леворадикальной литературой?

Стас поворачивается, глядит на книгу.

– Мне много чего интересно.

– А эта конкретная книга у тебя откуда?