Остановись, мгновенье… - Виктория Самойловна Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я заканчивала свою дневную норму и присоединялась к Свете. Мы шли на длинные прогулки. Я запомнила долгую дорогу, в конце которой было гороховое поле. А за полем церковь – белая, узкая, с высокой колокольней. Вставал образ старой Руси: просторы, церквушка, небо. Много неба.
По окончании срока я возвращалась в Москву просветленная, с новой повестью и отдохнувшей Светланой. Двойной урожай.
Я пристроила к даче пятьдесят метров – две дополнительные комнаты. Стала приглашать Свету на лето. Она каждое лето приезжала ко мне на дачу. Выглядела всегда примерно одинаково: худая, короткая стрижка, незапоминающаяся одежда. Было видно полное равнодушие к себе как к женщине. При этом взгляд умный, голос красивый, низкий и тоже умный. Скромность и достоинство исходили от нее, как аромат от цветка, и общее впечатление – приятное.
Света была похожа на Леву, но Соня в ней проступала, и я получала одновременно и Соню, и Свету, и для меня это было важно.
Однажды я заметила: Светочка приехала другая. Волосы отросли, как у батьки Махно. Общий вид – запущенный. Что-то явно изменилось в худшую сторону. Светочка подошла ко мне и спросила:
– Ты перестроила дачу?
– Нет. Просто добавила две комнаты.
– А выход где?
– Там же, где и был.
Я удивилась, но не придала значения.
На другой день Света упала посреди участка. Она не споткнулась, не было никаких причин падать, просто сместился центр тяжести.
Света лежала на траве.
Игорь метнулся к ней и стал поднимать. Это было непросто. Они барахтались, как тонущие люди. Игорь напрягал все свои малые силы. В моих глазах он не менялся, но объективно – уже старик.
Когда-то в детстве Света страстно любила своего брата и, завидев, бежала к нему с криком «Братик!». И вот сейчас старый братик пытался поставить ее вертикально плоскости земли, и это было так тяжело… Я боялась, что у Игоря треснет какой-нибудь сосуд. Я подбежала, помогла. Нам удалось, но стало неспокойно. Света могла упасть еще раз. Так и случилось.
Это было начало болезни. Такая же болезнь посетила американского президента Рейгана. Она называлась Альцгеймер, по имени ученого, ее открывшего.
Через какое-то время Света слегла. Перестала ездить на дачу. Лежала в своей московской квартире.
Игорь был старше Светочки на десять лет. Он уже не водил машину и не в состоянии был навещать сестру. Он навещал ее только по телефону. Звонил каждый день в одно и то же время: в двенадцать часов дня.
– Привет, – говорил Игорь.
– Привет, – отзывалась Света.
– Ну как ты?
– Тупо.
– А так вообще ничего?
– Нормально.
– Ну ладно.
Пауза.
– Ну пока…
– Пока.
Отбой. Короткие гудки.
Со временем разговор стал короче.
– Привет.
– Привет.
– Это я.
– Понятно.
– Ну пока.
– Пока.
Разговор занимал две минуты, но он был обязателен. Каждый день в двенадцать часов Игорь устремлялся к телефону, и не дай Бог, если телефон оказывался занят мною. У меня могли быть важные переговоры, – не имело значения. Все шло под нож. Братик должен звонить сестре.
Я говорила:
– Позвони через полчаса…
– Нет! Ни в коем случае! Света ждет.
Я его понимала. Бедный Игорь не мог вылечить сестру. Эта болезнь вообще не лечится. И если даже президент Америки умер, то что говорить о простом инженере?
Игорь ничего не мог для Светы сделать, только позвонить ровно в двенадцать. И у Светы не было в жизни никакого проблеска, только звонок брата ровно в двенадцать. Этот звонок как сигнал космонавту, заблудившемуся в космосе: «Я – Земля». Светочка именно заблудилась в космосе. Она не понимала: где, что, зачем? Могла включить газ и забыть. Все зыбко, непонятно. И только телефонный звонок ровно в двенадцать держал ее на плаву.
Однажды звонок не прозвучал. Света поняла: Игоря нет. Иначе бы он позвонил обязательно. Раз не позвонил – его нет нигде.
Игорь сломал шейку бедра.
Операция прошла успешно. Он сразу начал ходить, но ходил недолго. Рак, дремавший в нем, проснулся и пошел как танк. Боли не было. Но была слабость, которая буквально прижала его к кровати.
Он умирал и понимал, что умирает. И ему хотелось уйти поскорее. Зачем тянуть то, что не тянется?
Петруша приезжал на дачу часто. Он любил деда гораздо больше, чем меня. Почему? Потому что я была сильная. Я – несущая колонна. Игорь был хоть и гордый, но зависимый, и его было жалко. А жалость – это составляющая часть любви. Часто главная составляющая.
Он спросил однажды:
– Когда мы поедем домой?
Я не поняла: куда домой? К Богу? Или в Москву, в нашу московскую квартиру?
Он ждал ответ.
– Ну вот снег сойдет, и мы поедем домой, – ответила я.
За окном качался заснеженный куст.
– Красиво, – сказал Игорь.
Видимо, ему не хотелось расставаться с этим кустом.
В один из дней Петруша приехал и, не раздеваясь, шумно топая, прошел в комнату к деду. Он торопился, хотел быстрее увидеть любимого родственника. Подошел, склонился к нему. Игорь поднял на Петрушу глаза, и они стали наполняться слезами. А Петруша смотрел сверху, и его глаза тоже стали наполняться слезами. Это было прощание. Я никогда не видела Игоря плачущим. И взрослого Петрушу тоже не видела плачущим.
Двое сдержанных мужчин – старый и молодой – плакали, прощаясь.
Эта картина впечаталась в мое сердце и осталась навсегда. Жизнь – трагедия, если она кончается смертью, и иначе быть не может.
Приезжала Наташа, привозила очередного врача.
– Может, папу в больницу положить? Что же он так умирает на сухую?
– Не надо ни в какую больницу, – говорили врачи. – Дома лучше. Там он никому не нужен, а здесь он нужен всем.
– Но невозможно же допустить, чтобы человек взял и умер.
– Израсходован жизненный ресурс, – объяснял врач. – Надо оставить его в покое.
Жизнь – как месячная зарплата. Месяц прошел, деньги кончились. А новую жизнь не проживешь.
Я приходила к нему. Садилась возле двери. Сидела молча.
Однажды он сказал:
– Ты понятия не имеешь о моей жизни.
Что он имел в виду? Женщину? Но где она? Умирает-то он здесь. Со мной.
– Наш брак заключен на небесах, и разрушить его могли небеса. А мы только люди.
– Небеса – это когда любовь, – сказал Игорь.
– Любовь бывает всякая. И такая, как у нас, с кривой рожей, – она тоже любовь.
– Ты считаешь?
– Да, я считаю.
Игорь закрыл глаза. Его лицо было спокойно. Он заснул.
Вечером в очередной раз приехал Петруша. Я стала его кормить. Он вдохновенно жевал, склоняя голову то к одному плечу, то к
