Помочь можно живым - Геннадий Прашкевич

Один из моряков демонстративно устранился — сел не удобный камень, вытащил трубку и задымил. Второй, поворчав, стал подавать мешки, а Савин с возницей таскали их в повозку, метров за двадцать — из-за валунов повозка не могла подъехать к самому берегу. Тяжеленные мешки были набиты какими-то твердыми свертками и ничем не пахли.

В приключенческом романе герой обязательно исхитрился бы вспороть мешок и утолить любопытство. Савину этого, разумеется, не удалось. Он лишь старательно ощупывал мешки, но так и не смог понять, чем они набиты.

Они пошли за двумя последними мешками. Моряк с трубкой вдруг пробормотал короткое непонятное слово и показал подбородком на что-то за их спинами. Поодаль маячил верховой, закутанный в длинный плащ с надвинутым на глаза капюшоном. Напарник Савина заметно заторопился.

Последние мешки легли на верх штабеля. Возница стал опутывать штабель веревками. Моряк, копаясь в кармане, шагнул к Савину. Репортер приготовился отстранить руку с кредиткой, но на ладони моряка блеснули монеты, а это меняло дело — Савин был страстным нумизматом.

Весла блеснули, и баркас отплыл, превращаясь в размытый силуэт, скользящий к еще более зыбкой тени корабля, — там черным крылом мелькнул, разворачиваясь, парус. Возница щелкнул кнутом, лошади тронулись. Лохинвар прощально заржал вслед. Верховой ехал рядом с повозкой, донесся удаляющийся разговор — закутанный явно сердился, возница оправдывался. Савин стоял рядом с Лохинваром. Корабля уже не было, он растаял, как призрак. Словно лишний раз убеждая себя в реальности только что закончившейся погрузочно-разгрузочной операции, Савин встряхнул в ладони честно заработанные монеты. Они глухо звякнули — самые настоящие, полновесные.

Савин ссыпал монеты в карман, застегнул его на “молнию” и вскочил в седло.

Он давно уже должен был догнать тяжело груженную повозку, но… не было впереди никакой повозки. Слева тянулся внушительный скалистый обрыв, справа стелился по-над морем туман. Вот он, единственный на участке в несколько миль протяженностью пологий подъем, по которому только и могла подняться повозка, но Савин успел бы сюда раньше, неминуемо обогнал бы их!

Немилосердно понукая. Лохинвара, Савин поскакал вверх. Перед ним, как и давеча, раскинулась посеребренная лунным, светом равнина. И нигде не видно повозки. Позвякивали в кармане монеты, фыркал Лохинвар, где-то Далеко слева, над островком косматых кустов, протяжно, пронзительно кричала какая-то ночная птица.

Савин хотел спешиться, но не смог — почему-то он чувствовал себя уверенно лишь на коне, слившись с теплым, живым, почти разумным существом. Лохинвар был свой, из знакомого и привычного мира… или и он? Если и он сейчас “во что-нибудь такое превратится”? Вокруг не тронутые цивилизацией пустоши, до города далеко, печально стонет неизвестная птица, а луна похожа на череп…

Ну, это уж ты чересчур, одернул себя Савин. Ты видывал и не такое. Но, возразил он себе, все, что ты видел, было пусть и опасным, однако своим, а это — совсем чужое, неизвестное…

Лохинвар насторожился.

— Опять? — зло пробормотал Савин, всматриваясь На этот раз он твердо решил не хвататься за пистолет — разве что неизвестный монстр вцепится в ботинок. Он только расстегнул футляр камеры и ждал.

Два черных зверя, поджарых и лобастых, неслись наискосок по склону холма метрах в двухстах от Савина — весело, игриво. Они шутя бросались друг на друга, останавливались с размаху, бороздя лапами дерн, рычали, кувыркались. Была в этом беге, непонятной игре под луной ясная и постороннему радость, упоение своей ловкостью, силой, ночным простором.

Савин замер. Камера праздно болталась на ремне. Они были похожи на собак — но не собаки. Похожи на пан тер — но не пантеры. Два стремительных зверя, диковинные и прекрасные, чужие в этом мире.

Он подумал о пистолете — и не пошевелился. Мельком вспомнил о камере — и не смог поднять руку. Это было все равно что подглядывать в замочную скважину. Чужая жизнь проносилась мимо, налитая чужим, непонятные азартом, чужой гармонией. Почему так спокоен Лохинвар? Он же их видит, а они не могут не видеть всадника нелепой статуей застывшего посреди равнины…

Савин вдруг засвистел в два пальца. Взбрыкнул от неожиданности Лохинвар, а звери и внимания не обратили только тот, что бежал впереди и был чуточку крупнее беззлобно рыкнул, словно отмахнулся, мотнул лобасто башкой, и оба скрылись за холмом. Савин поскакал следом. Камера больно ударяла по ребрам, это было очень важно почему-то — догнать, доскакать, пусть и без цели…

Лохинвар с маху влетел словно бы в невидимый упругий кисель, воздух сгустился, сдавил, поволок, как волна, стал швырять вправо-влево, и Савин почувствовал, что копыта коня отрываются от земли. Пронзительный фиолетовый свет, потом мрак. Фиолетовое сияние и непроницаемая мгла сменяли друг друга, вспышками били в глаза, на секунду будто раздернулся занавес, и Савин увидел вокруг солнечный день, равнину, пересеченную узкими каналами — кажется, по ним плавали узкие, похожие на полумесяц лодки без мачт и весел, — уступчатое здание из алых и черных плит вдали, пышные деревья. Этот многоцветный феерический мираж стоял перед глазами не долее секунды — и вновь череда вспышек, пулеметное мельканье света и мрака, радужные круги, ослепившие, подмявшие волю. И — падение, сердце обрывается, лечу в пропасть, спасите…

Наваждение прошло, в лицо бил сырой ветер, и Лохинвар куда-то несся вскачь, жалобно ржал. С трудом Савину удалось остановить коня. Он сполз с седла и опустился на землю, тер ладонями лицо, и не было желаний, не было мыслей, лишь безграничная усталость и переходящее в опустошенность бессилие.

У самой головы осторожно переступили копыта, Лохинвар фыркнул в ухо, коснулся мягкими губами щеки — тревожился за него. Савин поднялся, огляделся — где они? Незнакомые холмы, не видно моря, в распадке, не очень далеко, — продолговатая темная масса. Замок, сообразил Савин. Замок с забытым названием — хозяина зарезали так давно, и фортеция, отнюдь не стратегически расположенная, простояла бесхозной так долго, что название ее помнил разве что компьютер какого-нибудь архива.

Теперь Савин мог сориентироваться. “Заколдованное место” каким-то образом перебросило его миль на пять к северо-востоку.

Желтый колючий огонек вспыхнул и погас на фоне черного замка. Савин посмотрел туда, пробормотал: “Ну, я ж вас!” Прилив силы и злого азарта поднял его в седло. Он готов был сейчас встретиться с чертом, с нежитью, со страшилищем из легенды — лишь бы оно умело членораздельно объясняться на одном из знакомых ему языков.

До замка было совсем близко, когда всадник на коне темной масти двинулся навстречу Савину, словно отделившись от стены. Савин придержал Лохинвара.

Черный Джонстон и в придачудесять воинов в доспехахнапугают хоть кого.Только будет много хуже,если Джонстона ты встретишьненароком одного…

— вспомнил он и, вопреки пришедшей на ум старинной шотландской балладе, подумал: наконец хоть какая-то определенность.

Всадник приближался, вскоре Савин увидел, что это женщина, а там и узнал ее. Он и рад был встретить ее, и чувствовал себя обманутым чуточку, что ничуть не снижало, впрочем, загадочности момента.

Он не успел придумать насмешливую фразу, и Диана заговорила первая:

— Гоняетесь за эльфами?

— И за ведьмами тоже.

— Ну, ведьма вас нашла сама.

— Повторяетесь? Во второй раз такие розыгрыши не проходят.

— Да-а? — Диана внимательно разглядывала его. — А вы в этом уверены?

На ней был черный плащ, схваченный у горла большой чеканной бляхой.

— Хотите, почитаю мысли? — спросил Савин. — В этих краях происходят странные вещи, согласен. Но вы-то тут при чем? Какая-то глупая случайность, глупое совпадение — и вас посчитали ведьмой, так что…

Он замолчал — Диана протянула к нему руку ладонью вверх, и на ее узкой ладони вспыхнуло синее холодное пламя, осветило лицо, юное и дерзко-насмешливое. Всхрапнул, попятился Лохинвар. Это не гипноз, подумал Савин, я ему никогда не поддавался, даже сам Арумов, когда я делал о нем фильм, ничего не добился…

— Это тоже не ново, — сказал он. — Аэлита…

Пламя сорвалось с ладони Дианы, метнулось к нему, голубое сияние опутало, оплело, подняло из седла. Опомнился он на растрескавшихся плитах замкового двора, похожих на такыр.

Коней не было. Диана, закутавшись в плащ, сидела рядом на низкой каменной скамье. Над ее головой в оконных проемах сонно возились, задевая крыльями камень, вороны.

— Итак, ведьма, — сказал Савин. — Но у меня сложилось впечатление, что ведьмы — непременно нагие и непременно на помеле.