П.И.Чайковский - Наталья Калинина

"Не ожидал, не ожидал, что она может сделаться ко мне другой. Мне казалось, скорей земной шар рассыплется в мелкие кусочки, — думал Чайковский. — И это все-таки случилось, и это переворачивает вверх дном мои воззрения на людей, мою веру в лучших из них…"

Петра Ильича Чайковского ждали новые творческие свершения, новые артистические триумфы в России и за ее пределами, однако ничто не могло заглушить горького разочарования, перечеркнувшего светлые воспоминания об удивительной, возвышенной, почти идеальной дружбе двух одиноких, но по-своему счастливых людей.

На поездку в Новый Свет Чайковский согласился неожиданно легко и даже не без удовольствия — его всегда манили дальние страны. Быть может, потому, что именно там он ощущал острую, болезненную тоску по Родине, любовь к которой с каждым годом росла и крепла. Из этой тоски часто рождались новые мелодии — издалека все виделось в ином свете. Как в свое время Тургеневу, написавшему в Париже свои самые "русские" произведения.

К началу 90-х годов его слава далеко перешагнула пределы России. Музыка Чайковского, взывающая к самому светлому, самому чистому в человеке, оказалась близка и понятна во всех уголках земного шара. Однако если русская литература в лице Тургенева, Достоевского, Толстого уже давно и прочно завоевала ведущее место в мире, русской музыке еще предстояло бороться за право встать в первые ряды мировой культуры.

Чайковский прекрасно понимал возложенную на него ответственную миссию. Он страстно желал, чтобы русская музыка покорила сердца всех людей земли.

Инициатива пригласить Чайковского принять участие в открытии грандиозного концертного зала "Карнеги-холл", выстроенного на средства мультимиллионера Эндрю Карнеги, исходила от известного американского дирижера Вальтера Дамроша, хорошо знакомого с оперным и симфоническим творчеством великого русского композитора.

18 апреля 1891 года пароход французской трансатлантической компании "Бретань" вышел из порта Гавр. Петру Ильичу предстояло более недели провести в открытом океане, среди незнакомых людей, в чуждой обстановке, наедине со своими мыслями.

А они были донельзя печальны. Накануне отплытия он узнал о смерти любимой сестры Саши, последовавшей от тяжкого неизлечимого недуга. Невероятным усилием воли подавил в себе желание немедленно вернуться в Россию, чтобы хоть как-то облегчить горе осиротевших племянников и племянниц.

В своей роскошной, богато обставленной каюте Чайковский чувствовал себя одиноким, несчастным, потерянным.

Прогулки по палубе, беседы с малознакомыми людьми, чтение — вот круг его занятий на ближайшую неделю. Куда ни глянь, раскинулись величавые бескрайние просторы Атлантики. И ни клочка суши. Душа цепенеет от этой строгой, однообразной красоты.

Чайковский пытается излить тоску в строчках дневника, гонит от себя мрачные думы, связанные со смертью Сашеньки, однако удается это далеко не всегда…

За столом царит полнейшая скука: нудная американская пара и малосимпатичная француженка, канадский епископ, ездивший в Ватикан за благословлением папы римского, а еще какая-то мисс неопределенного возраста, распевающая по вечерам в салоне итальянские романсы "так нагло и мерзко", что хоть уши затыкай.

Хорошо, хоть во втором классе едет знакомый по Руану коммивояжер — его приятели по крайней мере не строят из себя аристократов, не навязывают своих суждений и мнений.

На третий день начала портиться погода, а на пятый "Бретань" попала в центр жесточайшего урагана. "Все трещит, мы то проваливались в бездну, то вздымались до облаков, на палубу выйти даже и подумать нельзя, ибо ветер немедленно свалит…" — пишет Чайковский в дневнике.

Наконец на горизонте показалась облитая лучами утреннего солнца гигантская статуя Свободы.

26 апреля Петр Ильич Чайковский вступил на американскую землю.

И начались бесконечные интервью, файв о’клоки, то есть чаепития, визиты, знакомства…

"Карнеги-холл" потряс Чайковского не столько своими грандиозными размерами, сколько великолепной акустикой. Оркестранты, репетировавшие под управлением Вальтера Дамроша Пятую симфонию Бетховена, встретили русского композитора настоящей овацией, репетиция Третьей сюиты прошла легко и непринужденно, ибо оркестр оказался просто превосходным.

Чайковского полюбили все — хор, оркестр, служащие гостиницы, где он жил, и, разумеется, публика. Вальтер Дамрош вспоминал, что за весь свой долголетний опыт ни разу не встречал такого милого, такого скромного, даже застенчивого человека, как он, который к тому же был великим композитором. Хотя, признаться, был удивлен постоянным налетом печали, чувствовавшемся и в разговоре, и в манерах русского музыканта.

Дамрош не мог представить, что, несмотря на более чем восторженный прием за океаном, Чайковского ни на единую секунду не покидала тоска по Родине.

"Мысли и стремление одно: домой, домой!!!" — вырвется у Петра Ильича в письме к племяннику Володе.

Америка удивляла, настораживала, изрядно утомляла.

"Громадный город, скорее странный, чем красивый, — напишет Чайковский в нью-йоркском дневнике. — Расти в ширину он не может, поэтому он растет вверх. Говорят, что лет через 10 все дома будут не меньше, как в 10 этажей".

Вскоре он стал сетовать на "американскую усталость": уж больно непохожа была жизнь в Новом Свете на привычную европейскую, а тем более российскую. Люди передвигались не на извозчиках, а конкой или по железной дороге, разветвлявшейся по всему городу; и кормили слишком изысканно — мороженое в живой розе, соус из маленьких черепах…

Нет, русского человека не удивишь зрелищем мешков с золотом в подвалах Государственного казначейства — Чайковскому они попросту напомнили "мешки с мукой в амбарах", как не удивишь роскошью, комфортом и всем тем, что называется немелодичным, даже режущим слух словом "просперити" — процветание.

Пятитысячная толпа, заполнившая в день открытия "Карнеги-холл", устроила настоящую овацию и музыке, и ее исполнителям (Чайковский сам дирижировал и своей Третьей сюитой, и Торжественным маршем), газеты назвали выступление русского композитора сенсацией, по поводу чего Петр Ильич не без иронии спросил самого себя: "Может, американцы пересаливают?"

И. П. Чайковский, отец композитора, 1848.

Л. А. Чайковская, мать композитора, 1848.

Фанни Дюрбах.

Семья Чайковских на фоне Воткинского дома. Сидят: Александра Андреевна; Илья Петрович, Александра и Ипполит; стоят: Петр, Зинаида и Николай. 1848.

Александринский театр в Петербурге.

А. Н. Апухтин, поэт, одноклассник Чайковского.

П. И. Чайковский-правовед (1860) на фоне Министерства юстиции.

Р. Кюндингер, учитель Чайковского.

Училище Правоведения.

Большой театр в Петербурге (существовал до 1889 г.).

П. И. Чайковский при поступлении в консерваторию. 1862.

Г. А. Ларош.

Н. И. Заремба.

А. Г. Рубинштейн, основатель первой в России Петербургской консерватории.

И. Штраус. Концертная эстрада Павловского вокзала, где впервые прозвучала публично музыка П. И. Чайковского.

М. И. Глинка.

Н. Д. Кашкин.

А. Н. Островский.

Дезире Арто.

С. И. Танеев.

П. И. Чайковский. 1877.