Повесть о браслете - Иланго Адигаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да возобладает в битве Властитель Горной страны — Поди, на которой обитал Агастья, уступающий в мудрости лишь изначальному Богу, даровавшему великие веды[81]. О, пусть властитель Пандьи украсится гирляндой ветчи, дабы одержать победу в сражении с соседней страной и помешать врагу угнать домом у него же захваченные стада.
Глава XIII
Приближение к Мадуре
После того как скрылся из глаз образ этой женщины и путники прошли еще часть пути, Ковалан припал к священным стопам достойнейшей отшельницы и сказал:
— Моя супруга не в силах более переносить это ужасное пекло: ее маленькие ножки покрыты ссадинами и царапинами от этой каменистой дороги, идущей через тернистый лес. Вокруг нас простирается страна, которую оберегает правитель со справедливым скипетром. Здесь ни всесильный медведь не разроет лапой муравьиной кучи, ни пробирающийся сквозь заросшие джунгли полосатый тигр не нападет на ланей; ни змеи, ни злые женские духи, ни удар грома не причинят страданий прохожим. Я не вижу никакой беды, если мы пойдем не по дневной жаре, а будем продолжать свой путь под покровом ночи, при свете луны, оберегающей многие живые существа.
И мудрая отшельница охотно согласилась. Подобно подданным, с нетерпением ждущим ухода правителяс несправедливым скипетром, они ожидали времени, когда зайдет палящее солнце. Наконец взошел месяц, прародитель Пандьи, рассеивая свои серебристые лучи вместе с бесчисленным войском звезд. Земля укладывалась спать, издавая усталый вздох и жалуясь самой себе
— О красавица! Твои юные обращенные к небу груди еще не покрыты ожерельем жемчужных звезд и не покрыты сандаловой пастой. Твои пышные волосы с жасмином еще не украшены лилией, рассыпающей пыльцу. Твое юное цветущее тело еще не покрыто гирляндами из нежных бутонов. Разве вместе с ветром, родившимся на горе Поди, окрепшим в Мадуре и своим шелестом украшающим язык поэтов, тебе еще нужна весенняя луна, которая проливала бы на тебя свой молочный свет?
Ковалан положил себе на плечо украшенную браслетами прекрасную руку своей супруги, которую трудный путь лишил последних сил, и сказал:
Этой ночью нам может встретиться на пути тигр, будут завывать совы и реветь медведи, но ты не бойся и продолжай свой путь.
Они шли трудной дорогой, внимая мудрым словам дхармы, изрекаемым отшельницей с просветленным и незапятнанным знанием, пока лесные птицы, скрывавшиеся в опаленной бамбуковой роще, не возвестили о приближении восхода. В это время они подошли к селению брахманов, хотя и носивших на груди тройной шнур, но утративших свою касту из-за занятий музыкой и танцами. Оставив свою любимую жену в укромном и надежном месте вместе с исполнившей великий тапас Кавунди, Ковалан пробрался сквозь густые заросли терновника и, пройдя еще большое расстояние, увидел лесной родник и наклонился над ним. В поисках родника он сокрушался о том, как много пришлось выстрадать его любимой супруге в их долгой дороге, и его тяжелые вздохи напоминали движение мехов в кузнице. Ковалан настолько изменился лицом, что подошедший к нему брахман Каушика усомнился в том, что перед ним действительно Ковалан, и, скрываясь в тени нежно-зеленого куруха, произнес слова, сделав вид, что обращается к ползучему цветку с названием мадави:
— О, твоя головка поникла, мадави. Ты не в силах перенести эту небывалую жару, подобно той Мадави с большими, как цветы, красивыми глазами, которая поникла в жестоком горе оттого, что ее оставил Ковалан!
Услышав это, изумленный Ковалан спросил непорочного Каушику:
— Что значат твои слова? Как ты здесь оказался?
Брахман же отвечал:
— Твой отец, глава великого рода, и твоя мать испытывают такую же печаль, как змеи, потерявшие драгоценный алмаз. Твои родные, потеряв тебя, погрузились в пучину печали и страдают так, словно их тело покинула драгоценная жизнь. Старик разослал во все стороны слуг, наказав отыскать своего сына. Весь великий древний город объят смущением подобно Айодхье, покинутой великим героем[82], ушедшим в лес со словами: «Все царство — ничто в сравнении с приказом отца». После того как Васантамалей принесла Мадави безутешную весть, та впала в безысходное отчаяние, и все ее тело сделалось мертвенно желтым. Она поднялась на верх своего огромного дворца и в одной из уединенных комнат упала на постель без чувств. Услышав о горе, постигшем Мадави, я сам почувствовал глубокую боль в сердце и пошел к ней с надеждой утешить ее. Но убитая несчастьем Мадави припала к моим ногам и умоляла избавить ее от горя. Она написала своей прелестной рукой письмо на пальмовом листе и просила меня вручить его возлюбленному, дорогому ей, словно зеница ока.
С этим письмом брахман, совершающий обряды Агни[83], исходил все дороги в своей стране, и вот теперь у дороги, безыскусно рассказав обо всем, он отдал в руки Ковалана письмо сокрушенной горем прекрасной Мадави, вьющиеся волосы которой украшает распустившаяся лилия. Благовонный аромат, шедший от печати пальмового листа, на котором было написано послание, напомнил Ковалану запах масла, что втирала в свои густые волосы его прежняя возлюбленная. После короткого колебания он открыл письмо и прочитал: «Я припадаю к твоим ногам, мои господин! Прости мои глупые и беззлобные слова. Я не знаю за собой никакой вины, которая побудила бы тебя глубокой ночью уйти из дому вместе со своей высокорожденной супругой, не известив о том своих благородных родителей. Умоляю тебя исцелить мое разрывающееся от горя сердце. Прости меня, о ты, обладающий совершенным обликом!»
Ковалан проникся музыкой написанных слов. Он чувствовал облегчение от того, что его подозрения были беспочвенны, и воскликнул, что Мадави не в чем себя винить и единственно, на ком лежит вина, так это на нем самом. Затем он попросил Каушику отнести его благочестивому отцу это письмо, из которого он поймет, что произошло с его сыном, и передать, что он припадает к лотосоподобным ногам своих беспорочных родителей. Он попрощался с Каушикой, наказав ему поспешить к его родителям, с тем чтобы положить конец их тревогам и отвратить несчастья от них, достойных благоденствия.
Он снова вернулся к незапятнанной ревнительнице дхармы, которая отдыхала вместе с его целомудренной женой, и скоро они оказались среди встретившихся им панаров — странствующих музыкантов, певших гимны в честь устрашающего лика могущественной Антари. Закрепив прежде всего струны на грифе лютни, Ковалан начал перебирать струны, начав
