Шадринский гусь и другие повести и рассказы - Евгений Фёдоров

Губернатор и его свита терпеливо выстояли обедню и повернули к выходу. На площади началось невыразимое: гремело «ура», люди протискивались вперед, хватали руки его превосходительства и лобызали их. Денис Иванович не скрывал от своих подданных торжества, на лице его блуждала счастливая улыбка.

Ликующие обыватели проводили губернатора до его дворца и долго еще не расходились. В небе засверкали звезды, и окна губернаторского дома озарились светом, — начался шумный бал, а на улице суетились тоболяне, горячо обсуждая событие.

Не все, однако, радовались торжеству Дениса Ивановича. Одно из главных лиц во всей этой истории, митрополит Павел, не мог далее стерпеть всенародного унижения своего высокого сана и позволил себе в проповеди «о блудном сыне» нелестно отозваться о губернаторе.

Услужливые люди не замедлили об этом доложить Денису Ивановичу. Вспыльчивый губернатор быстро и решительно ответил митрополиту делом. Он собрал своих гайдуков, скороходов и других ревностных служителей, переодел их в монашеское платье и пустил шататься по кабакам и притонам.

— Глядите, любуйтесь, что делают монахи! — указывал он городским жителям.

А продувные «чернецы» старались изо всех сил. Конечно, это было выше всякого терпения, — митрополит выходил из себя. Он долго думал, чем бы отомстить губернатору за его выходку.

После долгих размышлений он надумал тонкую месть. Прошло несколько месяцев, и в один из воскресных дней богомольцы увидели в притворе собора картину страшного суда. При осмотре этой картины они увидели занимательное. Рогатые черти, зацепив крюком за пузо, тянули на расправу к Вельзевулу… кого бы, вы думали? — Самого губернатора Дениса Ивановича!

Весь город и жители окрестных сел перебывали в соборе и часами выстаивали перед картиной страшного суда. Митрополит ликовал. Донял-таки он его превосходительство!

Денис Иванович после этого посрамления повел войну с монахами более тонко и добился в конце концов того, что митрополит стал усиленно просить Святейший синод разрешить выехать ему на богомолье в Киев.

После длительной переписки просьба преосвященного была уважена, и он выбыл в Киев, откуда более не возвращался.

Но и Денису Ивановичу не пришлось долго торжествовать, — вскоре его постигла опала. Обладая широким размахом, он незаконно перерасходовал почти два миллиона рублей. Санкт-петербургские недоброжелатели его представили это дело перед государыней Екатериной Алексеевной весьма непривлекательно, обвиняя Дениса Ивановича в чрезмерном властолюбии и расточительности. Государыня вынуждена была намекнуть Денису Ивановичу о необходимости отставки, что он и не замедлил сделать.

Бывший губернатор Сибири выехал из пределов ее с меньшей торжественностью, чем это было совершено при въезде. Он сильно загрустил, опустился.

Предание донесло сведения о его смерти в родном имении в Орловской губернии. Перед смертью Денис Иванович впал в безысходную меланхолию и заперся в своем кабинете. Немытый и нечесаный, в засаленном халате, он уселся в кресло, на стук не отзывался, — никого в кабинет не допускал и от приема пищи отказывался.

Так и умер когда-то всесильный Денис Иванович Чичерин — сибирский губернатор, которого тоболяки окрестили попросту и более сердечно — «батюшкой Денисом».

1944

О сибирском помещике и крепостной любви

Жил помещик в Сибири, имел именьице, крепостных, дворню. Среди дворовых славилась крепостная красавица Авдотья. Эту девку увидел сибирский свободный человек. Проходя мимо барского сельца, он встретил стройную, краснощекую красавицу. Шла она от колодца с полными ведрами; прохожий попросил попить. Они переглянулись, красавица потупила стыдливый взор.

И в эту минуту у них воспламенились сердца.

Тут сибирский свободный человек узнает, что его возлюбленная — крепостная. Однако это нисколько не смутило его. «Крепостная так крепостная», — решает он и идет к помещику с просьбой:

— Разрешите сочетаться с вашей крепостной девицей Дуней законным браком.

Помещик согласен.

— Только, — говорит, — выкупите раньше ее, а потом уж и женитесь.

Жених хоть и свободный человек, но в кармане у него ветер свищет.

— Извините, — говорит, — у меня нет денег, и я вполне могу за свою будущую жену отработать.

Для помещика это дело выгодное. В Сибири народу мало, в рабочих руках нехватка.

— Хорошо, — говорит помещик, — я согласен. Только отрабатывать тебе придется ровно двадцать лет.

На этом и сошлись.

Они садятся и пишут условие, которое нам сохранила история.

«1839 года, Генваря 20 дня, мы, сибирской провинции потомственный дворянин Иван Петрович Давыдов, изъявили свое решение и согласие на вступление в законный брак нашей дворовой девки Авдотьи, от роду двадцать пять годов, с мещанином Исетской провинции города Кургана Егором Дементьевым, за што оный обязуется и дает клятву перед богом служить мне двадцать годов. Всякое угождение мне, дворянину Ивану Петровичу, иметь от него, Егора. Кои приказы будут исходить от меня, выполнять оный обязан добросовестно и безотказно. Подушные же деньги за Егора вносим мы, а платье и обутку буде иметь свои ставший ко мне в услужение. А будущие с нею, Авдотьею, дети с ним мне, дворянину, — мужска пола, а им — женска…»

Поженили молодых. Стали они жить да работать, а помещик стал нажимать на батрака. Двадцать лет хоть и большой срок, но помещику хочется все выжать. Иногда и плетьми всыпали гражданину Егору Дементьеву. Хоть ты, дескать, и свободный человек, но раз назвался груздем — полезай в кузов.

Вскоре у них ребята пошли. Родила крепостная сначала Дуньку, а потом Феклу, затем Домну. Девчата родились крепкие, растут, радуются. На шестом году баба Егора опять на сносях. Помещика досада разобрала. Как это так он жестоко ошибся? Женил крепких, здоровых, думал, мальчики в приплоде будут, и вдруг девочки. «Этак, — думает он, — совсем на голых бобах останешься».

Зовет он Егора и отказывается от условий:

— Не хочешь, уходи, а жена с детьми при мне останутся.

Батрак видит — дело дрянь. Куда от жены и от родных детей уйдешь? Жалко. Согласился на предложение барина изменить условие о младенцах: «Женска пола — барину, мужска — батраку».

Только порешили, а дворовая Авдотья, словно в отместку барину, родила сына.

И пошло так: родила Авдотья Ивана, Петра, Гаврилу, Федора.

Помещик сам не свой ходит. Как выйти из положения и повернуть дело к собственной выгоде?

После раздумья помещик решает больше не гадать на кофейной гуще и перезаключает второй раз условие со своим батраком. В нем пункт о детях изменяют таким образом: «А будущие впредь с нею, Авдотьею, дети с ним, Давыдовым, пополам по выбору барина».

Курганский мещанин и туда и сюда. Никак не выходит, однако, дело. Закон на стороне помещика. Подписывай или уходи!

Куда уйти, когда срок скоро выходит, измотался весь, да старуху Авдотью жалко кинуть.

Так и дожили до сроку. Помещик отобрал себе лучшую половину ребят и говорит им:

— Теперь идите с богом куда хотите. Вы свободны. Егору и Авдотье стукнуло по сорок пять лет. Каторжная работа на помещика не прошла для них бесследно. Они постарели и потеряли здоровье.

Срок договора кончился в январе, в самую лютую сибирскую пору. Мороз, бураны. У супругов ни теплой одежды, ни средств. Куда пойдешь?

Они стали просить барина:

— Разрешите остаться и дожить век. Все равно уже умирать скоро.

— Что вы, что вы! — замахал руками помещик. — Идите с миром. Вы теперь вольные люди, и я никакого права не имею вас задерживать.

Так и выгнал он их на мороз и голод. Ни часу не держал. А здоровых ребят себе оставил.

1939

О борзой и крепостном мальчугане

В Рязанской губернии жительствовал помещик Суханов — красноносый пьяница и буян. На всех конских ярмарках знали этого забулдыгу. Но он был дворянин и имел крепостных. Крепостного можно было истязать, жестоко бить и надругаться над ним. Лютость рязанского дворянчика поразила даже пристава, и он сделал помещику отеческое внушение.

— Как? — вспылил дворянин. — Мне делают внушение, и кто? Пристав!

Он взял перо, бумагу и написал приставу грозное послание.

«Никто не имеет права, — писал он, — вмешиваться в мое имение, нарушать беззаконно мою власть, уверяя непокорных крестьян моих, будто они могут приносить жалобы на окончательные суды своего помещика к кому бы то ни было».

Пристав присмирел и не вмешивался больше в дела дворянина Суханова. А тому-то этого и надо было. Он все больше и больше распалялся в ярости и злодействовал. Не только взрослых, но и ребят стал истязать.

Выехал он раз с доезжими и стаей борзых на охоту и взял с собой двенадцатилетнего мальчугана. Мальчик должен был доглядеть зайцев и направлять борзых по следу. Приехали на опушку, разбрелись по кустам; загонщики крик, шум подняли, а зайца нет как нет. Часа три промучались, но не бежит на ловцов зверь. Беда, да и только! И вдруг мальчуган заметил зайчишку. Он так и этак, барская борзая без толку мечется, в зверя не видит. Крикнуть — зайца спугаешь. Тогда он взял камушек и бросил в собаку: «Тсс!.. тсс!.. вправо бери!»