Жестяной самолетик (сборник) - Елена Яворская

Бурая орда чебурашек, дико вращая глазами, похожими на взбесившиеся символы инь-ян, по-птичьи вереща и неуклюже подпрыгивая, водит хоровод вокруг основательно втоптанного в землю вечнозеленого крокодила. Он замер, добродушно прикидываясь представителем флоры; и лишь едва заметно колышется золотистый пластиковый шарик на ниточке, надежно зажатой пастью-зубастью.

Я протер глаза. Чебурашки незамедлительно размножились делением, а крокодил распушился и окончательно одеревенел…

…Ну и какой дурак уверял, что «Ласковая Бетси» в сравнении с категорически не принимаемой моим организмом «Кровавой Мэри» – ну просто детский молочный коктейлик? Я ж историю проходил, я ж в курсе, что обе они – т-т-т… Тюдор! И о том, что желающий обмануться неизбежно обманывается, я подзабыл, да. Цвет, видите ли, показался моему измученному предновогодним драйвом организму приятственным и запах отвращения не вызвал. А что, у вас ни разу такого не бывало, чтоб органы зрения и обоняния сговаривались против органов вкуса? А заодно – и против здравого смысла?..

– Ущипнуть?

Я сел на снег. Красиво так сел, непринужденно. Чтоб в обморок ненароком не грохнуться.

– Ущипнуть? – добродушно предложил зверек неизвестной породы.

Я подумал-подумал – и помотал головой. Сам-то он мелкий, но вот когти… видел бы мой кошак – килькой подавился бы от зависти.

– Ну, как знаешь, – пожало плечами бурое чудо и нырнуло в хоровод, мастерски вплетаясь в ленточку, чем-то похожую на пулеметную. Только не спрашивайте меня, чем именно. Говорю же, мои органы восприятия определенно вступили в сговор против меня. Вот и слух в него вовлекли…

…И если вам скажут, что чебурашки умеют петь – не верьте! Орут они, как офисные мыши на корпоративе, – тоненькими такими, скрипучими голосами. Не то что мелодии – слов толком не разберешь!

– А мы ведь эту песню почти два месяца разучивали, – в унисон моим мыслям признался детский голосок. А вот интонация была взрослая, и было в ней всего-всего-всего… и еще чуть-чуть до кучи. От стоического фатализма до «поубивать бы гадов». Подобные интонации появляются только у женщин, которые стопроцентно уверены, что им можно все, потому что сама природа их терпит. Сердце екнуло пескариком куда-то в район аппендикса: кажется, эту добрую новогоднюю сказку сочинял лично Стивен Кинг.

Я осторожно перевел взгляд в сторону источника звука… Я узнал твой стиль, о мастер хоррора… так зачем же ты продолжаешь прикидываться Агнией Барто?!

Кукла поморгала на меня кавайными голубыми глазищами и потупилась, старательно распрямляя плиссировку юбки.

Я поймал открытым ртом толику воздуха и выдохнул:

– Ты кто?

Если следовать канонам жанра – самоубийственный вопрос.

Кукла стрельнула на меня стеклянными глазищами с кокетством истинной няшки.

– Я Галя… – помолчала. – А тебя случайно не Эдуардом зовут? Обожаю это имя.

– Не-а, – с сожалением признался я. – Геной.

– Гена – тоже хорошо, – погрустневшим голосом утешила меня кавайка.

– А че такое? – счел необходимым обидеться я. – Мне мое имя очень даже…

– Есть у нас уже один, – Галя безнадежно махнула пластиковой рукой в сторону хоровода. – Всего-то хорошего в нем то, что зеленый.

И снова замолчала. И при этом продолжала глядеть на меня, будто примериваясь, как бы меня половчей украсить.

– Хи-хи-хи! – залился злорадным смехом кустик, стряхивая с себя иней. – А как рассусоливали: дескать, Дом Дружбы – к концу третьего квартала! Каждому чебурашке – отдельную квартиру!

Кавайка резвенько вскочила на ноги и отбежала шагов на десять. Смерила взглядом расстояние до куста, удовлетворилась результатами любительской топографической съемки и только тогда выкрикнула:

– А никто тебя не слушает, старуха Шапокляк! И крысу твою никто не боится!..

И на всякий случай стремглав помчалась к хороводу.

Я посмотрел ей вслед, оглянулся на говорящий куст – и сделал свой выбор. Гале как-то доверия больше. Голова у нее определенно пластиковая, но рассуждает она как нормальная такая блондинка. Какую поправку на их восприятие делать, я твердо знаю. А какую на старушечье – так и не смог высчитать. А уж старушки, двинутые на любви к домашним питомцам и на борьбе за социальную справедливость, – это даже для похмельного бреда слишком.

– Чего хоть у вас происходит-то? – я ухватил Галю за руку, одновременно беря быка за рога, так КПД выше.

– Мы строили-строили… и не построили, – кавайка вздохнула.

– А все этот… крокус заполярный! – присоединился к нам давешний чебурашка… или, может, другой, хрен их разберет, у китайских сувениров из одной партии отличий на порядок больше. – Прикинь, ему вместо нормальных гвоздей гнутые втюхали. Ну, ладно, это мы понять можем, не звери, чай. Но вот на кой фиг эта ходячая дюжина косметичек прикидывается, что не знает слова «откат»?! – ушастый оскорбленно запыхтел.

Уж не представляю, что узрела на моей небритой морде кукляшка, но она куда-то метнулась и через пару минут уже протягивала мне стакан с чем-то серо-буро-малиновым.

– Че это? – наверное, стоило бы шарахнуться, но сил на то, чтобы удивляться, совсем не осталось. Да и кавайка была само очарование, мне такую предупредительность ни жена, ни секретарша отродясь не выказывали.

Выхлебал залпом… Ой!.. Вкуснотища!.. Па-автарить!!!

– Коктейль мой фирменный, – изменившимся до неузнаваемости тоном запоздало ответила кукла. – «Проницательная Галя» называется.

– Я не откатчик! – вдруг заявил я.

– Разумеется, – сочувственно покивала она.

– Для меня социальные нужды населения всегда были приорите… Кхе-кхе-кхе…

– Без сомнения.

Сквозь голубое стекло Галиных глаз сочилась ирония.

– Меня же оправдали! Ну я там реально не при делах был!

– Конечно-конечно! – прикинулась китайским болванчиком чертова кукла. – И в другом случае тоже не виноват… Совсем наоборот! Ты отмывал. Потому что любишь, чтобы было чисто. И красиво. Так ведь? Я тоже красоту люблю… Очень!

…Металлизированная нить на вкус просто отвратная. А мишура ухитряется одновременно щекотать и колоть шею. И почесаться – ну никакой возможности, руки спутаны бусами… И чебурашки пляшут… Только бы им не вздумалось снова запеть!..

Впервые в моей жизни надо мной несмешно прикололись папа с мамой (филолог и музыкант соответственно), наградив меня звучным, но несколько экзотическим для нашего ПМЖ именем Сюзанна.

Папочка с мамочкой, наверное, надеялись, что в наследство от небезызвестной героини «Севильского цирюльника» я заполучу оптимизм и житейскую сметку. Вместо этих актуальных во все времена ценностей мне достался полный комплекс интеллигентских рефлексий (от папы) и маниакально-депрессивный психоз (от мамы).

Бабушка, на долю которой выпала почетная миссия по преобразованию мяучащего свертка в человека разумного, с присущим ей практицизмом урезала «Сюзанну» до «Сюси». И с тех пор надо мной не прикалывался только ленивый.

С таким именем и такой родней я должна была превратиться либо в форменную бандитку, либо в тонкую художественную натуру.

Я выбрала второе, невзирая на рефлексии и умело используя психоз. Тонким и художественным легче дается манипулирование мужчинами. Для их блага, конечно же. Моя трепетная маменька, исподволь разрушая папочкину лень, довела его до докторской и кресла заместителя ректора, в то время как у соседок-бой-баб мужики доходили до дивана и пульта от телевизора либо вовсе до дивана и до бутылки, такой вот незамысловатый натюрморт во множестве вариаций… Впрочем, это я отвлеклась от сути. А суть – в моей художественной натуре, которая довела меня пусть не до ручки, но до кисточки и мольберта.

На натуру я не ропщу. Я даже на имя свое не ропщу, тем паче, что меня уже никто Сюсей не называет (кроме бабушки, конечно), – все больше Сюзанной величают. Правда, без отчества. И это хорошо. Это значит, я состоялась. У настоящих художников не бывает отчества.

Единственный человек, кто сомневается, что я настоящий художник, – бабушка. Она ко мне в мастерскую заглядывает, как нервозная особа в кладовку с мышами: одним глазком… расширенным от предчувствия страха. Постмодерн для нее – это «о-ой!» и «фу-у!» в одном флаконе. И, сильно подозреваю, она очень жалеет, что это не флакон с растворителем. Правда, молчком. И даже то, что мне предложили оформить фойе горадминистрации серией работ, ни в чем ее не убедило, спросила только:

– А куда ж старые-то картины с видами города денутся? Хорошие были, узнаваемые, народный художник рисовал… фамилию не припомню, а звали Петром Николаичем…

Я съязвить хотела: ежели «Николаич» – тогда и вправду «рисовал». Но только плечами пожала. Спорить с бабушкой – почти то же самое, что просить у муниципалитета предоплату. Хотя тут и без предоплаты… Сам факт, что я буду выполнять такой заказ, – уже нехилое подспорье карьере.