Фаворит короля - Рафаэль Сабатини

Препровождая ее в позолоченную каюту на корме, он постарался спрятать свою радость. Здесь, чтобы укрыть ее светлость от лучей вечернего солнца и от взглядов перевозчиков в голубых с серебром ливреях и прочих проплывавших мимо зевак, лорд Рочестер опустил занавеси.

Когда барка отчалила, он присел рядом с ней на покрытую красным бархатом скамью. Сэр Роберт чувствовал себя ужасно неловко и не представлял, как начать разговор. К счастью, разговор начала она.

— Милорд, я бы хотела попросить вас об одной услуге.

— Миледи, я буду счастлив услужить вам, — произнес он тоном таким искренним и страстным, что она в смятении отвела взгляд и почувствовала, как сердце у нее забилось часто-часто.

Однако она постаралась скрыть волнение и протянула ему сложенную бумагу — это была просьба сэра Дэвида Вуда о предоставлении ему каких-то льгот.

Сэр Дэвид, неоднократно объявлявший о своей готовности вечно служить миледи, тем не менее не постеснялся воспользоваться ее услугами, чтобы передать свою петицию прямо по назначению. А она, в силу мягкости и сговорчивости натуры, согласилась исполнить просьбу сэра Дэвида, заметив, впрочем, что ее влияние на лорда Рочестера слишком ничтожно.

Поэтому она принялась описывать достоинства сэра Дэвида и то, как высоко ценит его ее дядя, и так далее, однако его светлость прервал ее:

— Самое главное — то, что за него просите вы, мадам. Можете быть уверены: просьба будет удовлетворена, — и он сунул бумагу за пазуху своего расшитого серебром камзола. — Вам не надо просить, приказывайте мне, мадам. Я буду счастлив исполнить любое ваше приказание.

Она уже слышала подобное от принца Уэльского, но такое обращение вызвало у нее тогда лишь поток острот. Эти же слова, произнесенные лордом Рочестером, застали ее врасплох — она не знала, как ответить. Она лишь автоматически произнесла обычное: «Вы очень любезны, сэр».

Его правая рука лежала на спинке сиденья. Он наклонился вперед и заглянул под пышное зеленое перо ее шляпы — взгляд его был одновременно настойчивым и молящим.

— Да разве может кто-либо исполнять ваши приказы без счастья в душе? — очень серьезно спросил он.

Она подняла глаза, и взгляды их встретились, и в этот миг все было сказано без слов и все для них изменилось навеки. А затем она стыдливо отвела взгляд, и тогда он произнес:

— Фрэнсис!

Лишь одно слово — но голос выдал все его чувства. Он обожал ее, он боготворил ее, он умолял ее.

Он придвинулся ближе, его правая рука нежно обняла плечи Фрэнсис, а левая ладонь накрыла сложенные на коленях руки. Она даже не пыталась освободиться. Она сидела тихо-тихо, затаив дыхание.

— Фрэнсис, — нежно повторил он, и теперь в голосе его слышалась уже не только мольба. В ответ графиня Эссекс повернулась к нему, и он обнял ее. Фрэнсис прижалась к его груди, глаза ее закрылись, и влюбленных окутал полумрак каюты.

Роберт наклонился и поцеловал ее в губы. Этот первый поцелуй, казалось, длился вечно, он уносил их вдаль, он раскачивал их на волнах немыслимого счастья. А потом Фрэнсис оторвалась от Роберта, оба они полуиспуганно, полусмеясь глянули друг на друга, и во внезапном приливе стыда она вновь спрятала свое лицо на его груди, и теперь уже сама, плача и смеясь, произнесла его имя:

— Робин! Робин!

Заскрипели уключины, напомнив, что мир вокруг все же существует и что перевозчики доставили их к причалу.

Когда лорд Рочестер помогал ей сойти на берег, из ее левой руки что-то выскользнуло и с тихим всплеском упало в воду — это был флакончик Саймона Формена. Магическое зелье не понадобилось.

Глава XII

СКАНДАЛ

Бумаги с государственными делами Англии, которые обычно загромождали стол сэра Томаса Овербери, оставались совершенно неразобранными — сэр Томас, махнув рукой на судьбу страны, сидел в одной нижней рубашке и штанах и писал стихи. Вам не удастся найти их в собрании его сочинений, потому что на сей раз сэр Томас писал совсем иного рода стихи.

Он перечитывал написанное и улыбался, но не улыбкой творца, довольного удачно найденной рифмой. Его забавляло иное: одолжив свои знания и таланты Карру, чтобы создать тому славу государственного мужа и окончательно пленить короля, он предоставил ему взаймы и свой поэтический дар, чтобы Робин смог предстать совершенным возлюбленным и окончательно пленить сердце дамы.

Мысли об этой даме также вызывали на длинном лице сэра Томаса удовлетворенную улыбку — к немалому смятению этих слишком уж задравших нос Говардов грядет крупный скандал, и тогда любой союз между ними и лордом Рочестером будет невозможен. А такого союза Овербери опасался с достаточными основаниями. Так что в это летнее утро, последовавшее за тем замечательным днем, когда лорд Рочестер отобедал у лорда-хранителя печати и затем доставил в Уайтхолл его племянницу, сэр Томас с усердием и вдохновением ринулся на выполнение возложенной на него задачи.

Вот еще что произошло накануне: препроводив миледи в отведенные ей во дворце апартаменты, его светлость со всех ног кинулся к Овербери.

— Помнится, ты тогда, на теннисном корте, сказал, что с удовольствием напишешь для леди Эссекс сонет, если кто-нибудь тебе за это заплатит?

— Помню, только не «кто-нибудь», а именно принц Уэльский.

— Принц не принц, какая разница? — Его светлость весь горел нетерпением. — У тебя есть талант. Я хочу, чтобы ты упражнял его ради меня. И поскорее! Потому что завтра я последую твоему совету и отправлюсь в Ройстон.

— И верно, что тебе здесь делать? Я слышал, супруга лорда-камергера направляется в ту же сторону, и, несомненно, дочь будет ее сопровождать. Впрочем, не в том дело. Ты получишь свой сонет, только скажи, в какой сейчас стадии ваши отношения?

Милорд рассказал все. Сэр Томас с облегчением узнал, что полученное накануне письмо, хотя и не утратило своей таинственности, не было обыкновенной приманкой.

Сонет был уже написан, и он добавлял к нему последние штрихи, любовно шлифовал, словно ювелир — драгоценный камень. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался лорд Рочестер — снова энергичный лорд Рочестер, совсем непохожий на того, кто еще вчера сидел у окна и смотрел в пустоту. Вчерашний угрюмец превратился в сияющего радостью молодого человека. Он обнял своего ментора и секретаря, своего поводыря, философа и друга.

— Ну, Том, ну как дела? Готово?

— Готово, — ответил Овербери, тоже зараженный этой энергией и радостью. — Читай и наслаждайся. Я трудился четыре с лишним часа — итальянская манера очень сложна. Но и сам Бен Джонсон не мог бы послужить тебе лучше.

Милорд взял протянутый ему листок и громко прочел первую строчку:

— О леди, вся — огонь и снег…

И тут же с энтузиазмом принялся хвалить сэра Томаса:

— Боже! Потрясающее сравнение! «О леди, вся — огонь и снег…» Это так похоже на нее, Том! Душа, полная огня, а внешне — само спокойствие, холодность и безупречная чистота, свежевыпавший снег!

Сэр Томас откашлялся:

— Я-то предполагал, что этот образ даст представление о ее внешности — огонь волос, блестящих глаз и алых губ, которые, несомненно, могут быть очень горячи. И снежная белизна груди и всего остального, я предполагаю, что она вся бела.

— Понимаю. Но почему же это не описание ее духовного облика?

— Потому что я не хочу, чтобы она подумала, будто ты — дурак или насмехаешься. Женщины этого не любят.

— Дурак, или насмехаюсь? — Милорд нахмурился и горделиво выпрямился. — Отчего так?

— При дворе поговаривают, что его высочество уже опалил себе крылышки у этого костра. Теперь и ты решил предать себя самосожжению.

— Дворцовые сплетни… Фи! Тля всегда нападает на самый чистый и красивый цветок.

— Прекрасное поэтическое сравнение! — одобрил сэр Томас. Милорд раздраженно пожал плечами и продолжил чтение сонета. Когда он дочитал, раздражение исчезло, а лицо засияло от удовольствия.

— Да, дружище, у тебя настоящий дар! — вскричал он.

— Я обладаю многими талантами, и, как тебе, Робин, должно быть известно — впрочем, это знают все, — я сам по себе бесценный дар. Ну как стихи, подойдут?

— Что значит — подойдут?! Да это ключ от райских врат. Это просто волшебство.

— Волшебный ключ! Ну-ну, пусть он откроет для тебя калитку в сад наслаждений.

— Я сейчас же перепишу. Где перо?

— Вот то самое перо, которым стихи были написаны, впрочем, оно не из крыл Пегаса и не из оперения горлицы — его выдернули из обыкновенного гуся. Со временем и ты поймешь, что такие перья служат лучше всех. Хотя не все это понимают.

Но его светлость не слушал — он уже старательно переписывал стихи лучшим из своих почерков, затем сложил лист, запечатал, надписал послание и удалился. Он направлялся в Ройстон, куда и следовало впредь пересылать всю государственную корреспонденцию. Экипаж и сопровождение уже ждали его — теперь он путешествовал именно таким образом; с большей пышностью передвигался только сам король.