Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Александровский

После этого читатель поймет, что, когда в 1923 году для белых эмигрантов, осевших в Болгарии, открылась возможность переезда во Францию, тысячи их ухватились за нее с восторгом. Был провозглашен новый лозунг: «Лицом к Европе!» А о том, что во Франции их ждут еще более тяжелые и изнурительные работы и что выход из создавшегося положения заключается не в том, чтобы переезжать из страны в страну, а в чем-то совсем другом, никто из них в описываемые годы не думал. «Ведь все это временно.

Завтра — „весенний поход“, большевики будут свергнуты и мы с триумфом вернемся в Россию…» Итак, началось массовое переселение эмигрантов с Балкан во Францию. Оно продолжалось до конца 20-х годов, то есть до того момента, когда разразился очередной экономический кризис во всех странах капиталистического мира. Заказы, сыпавшиеся на французскую промышленность из-за границы как из рога изобилия, кончились.

Часть фабрик и заводов закрылась. Торговые предприятия лопались одно за другим. Приток туристов, давший Франции в 1926 году 2 миллиарда долларов, прекратился. Русских эмигрантов, работавших на заводах, — шахтах и других частных предприятиях, выкинули за борт первыми.

Но все же за 1923–1927 годы во Францию переехало с Балкан несколько десятков тысяч эмигрантов.

Лозунг «Лицом к Европе!» временно давал им надежду и иллюзию некоторого приобщения к «настоящей европейской жизни» вместо «прозябания в какой-то деревне», как они часто называли страны Балканского полуострова. Но чувства их к Франции были довольно смутными и во всяком случае далекими от восторга.

Психологический «климат» во Франции для русских эмигрантов был совершенно иной, не имевший ничего общего с тем отношением, какое они встретили в 1921 году в Болгарии.

На этом «климате» стоит остановиться подробнее. Начинать опять приходится издалека.

Первую мировую войну русское интеллигентное общество, за исключением истинно революционной его части, относившейся к войне непримиримо, встретило с сознанием каких-то сверхвысоких и благородных целей, какие эта война якобы преследовала. Тут были и самые теплые чувства к обиженной Австрией «младшей славянской сестре» — Сербии, и освобождение из-под ига габсбургской монархии западных и южных славян, и религиозный фанатизм под лозунгом «Крест на святую Софию!», и политический лозунг «Константинополь и проливы!».

Сверх всего этого ненависть к прусской военщине, преклонение перед страданиями раздавленной Бельгии, восхищение так называемыми «демократическими свободами» союзных парламентарных государств и многое другое.

Словом, кажется, было все, кроме самого главного — понимания настоящих причин, вызвавших эту бессмысленную бойню, обошедшуюся Европе в 10 миллионов человеческих жизней.

Истинной физиономии империализма никто, кроме просвещенных в вопросах социологии одиночек, разглядеть не смог. На западноевропейских союзников это общество смотрело с благоговением и восторгом. Отношение его к ним было проникнуто духом рыцарской верности. В своем маниловском прекраснодушии оно верило во взаимность этих чувств.

Но это длилось недолго.

В 1916–1918 годах я в качестве младшего врача одного из пехотных полков русской армии, занимавшего участок фронта в лесах и болотах Полесья, был свидетелем того, как в этом созданном фантазией здании рыцарского служения союзникам появились глубокие трещины.

Фронтовое офицерство, как и все русское интеллигентное общество, не могло не видеть, что, в то время как русские армии, плохо вооруженные и истекающие кровью, устилали своими трупами грандиозные пространства в ходе военных операций, предпринятых с целью облегчения положения западных союзников, эти союзники, развернувшие к 1916 году всю свою военно-техническую мощь, не спешили облегчить положение своего великого союзника на Востоке, когда ему приходилось туго.

На Востоке: сводки о грандиозных наступательных операциях, о взятых городах, о занятых обширных территориях или же, наоборот, об отступлении истекающих кровью, почти безоружных армий и об оставленных городах, уездах, губерниях.

На Западе: «Нами взят домик паромщика…» или: «Нами оставлен домик паромщика…» Шила в мешке не утаишь. Нельзя было утаить и того, что русское интеллигентное общество раньше не знало психологии правящих классов и военного командования западных партнеров по союзу, именовавшемуся Entente cordiale (Сердечное согласие).

А психология эта в данном вопросе была необыкновенно проста: «Воевать до последней капли крови… русского солдата!» Свои же союзнические обязательства выполнять весьма своеобразным способом: продавать этому союзнику пушки, пулеметы и винтовки, в которых он так нуждается; взимать за них плату золотом; извлечь прибылей от этой продажи не 20 и не 30 процентов, как в мирное время, а 100, 200 и более.

Не правда ли, неплохо?

Вот почему к концу первой мировой войны определенная часть русской общественности говорила об Англии, Франции, Бельгии, Италии и США тоном нескрываемого раздражения и злой иронии: — Не союзники, а «союзнички»!..

С этим раздражением и неприязнью и вступило во Францию после первой мировой войны большинство русских эмигрантов. Последующие годы еще более усугубили эти чувства. По каким причинам — об этом будет сказано в одной из последующих глав.

VII

Политическая деятельность эмиграции

К середине 20-х годов «русский Париж» как политический центр русской послереволюционной эмиграции полностью сформировался. Но прежде чем говорить о политической деятельности этой эмиграции, необходимо сказать несколько слов о том, что следует понимать под термином «русская эмиграция», так как в этом понятии, казалось бы простом, допускались и допускаются некоторые неточности.

Первая неточность заключается в том, что вся проживавшая за рубежом масса русских отождествляется с «эмиграцией» в узком смысле слова. В понятие «эмигранты» нельзя, например, включать русских — постоянных жителей государств и областей, отколовшихся от Российской империи после революции. Далее, нельзя назвать эмигрантами русских военнопленных 1914–1917 годов, а также офицеров и солдат бригад, посланных царским правительством в 1915 году на помощь Франции и по каким-либо причинам застрявших за границей (за исключением тех, кто не пожелал вернуться на родину из политических соображений). Не принадлежат к эмигрантам и те лица, которые выехали за границу до революции по делам личным, семейным, торговым, имущественным и т. д. и которые застряли там в силу тех же обстоятельств.