Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Александровский

На Балканах, в Прибалтийских странах, во Франции, на Дальнем Востоке, в Америке «правоверные» при встрече друг с другом шептались: «Вы слышали? Франция официально признала его высочество вождем… Итак, началось… Завтра — в поход! Большевики доживают последние месяцы. Говорят, что для высадки десанта уже все готово… Говорят…» И дальше шло безудержное словесное нагромождение столь же диких и абсурдных, сколь и смехотворных фантазий, составлявших в течение четверти века суть символа веры правых эмигрантов.

Итак, будущий «вождь» прибыл во Францию. Поселился он в одном часе езды от Парижа в купленной им усадьбе Шуаньи — одной из многих тысяч старинных дворянских усадеб, в большинстве своем возникших еще в XVIII веке и разбросанных по всей Франции.

Но ликование правого сектора эмиграции по этому поводу было недолговечным. На очередных парламентских выборах во Франции победили радикалы и радикал-социалисты. Звезда Пуанкаре закатилась. Повеяли другие ветры. Политический «климат» во Франции резко изменился. Новое правительство возглавил Эррио. Обстановка складывалась явно не в пользу «крестового похода». О почетных караулах больше не могло быть и речи. Власти, конечно, не отказали великому князю в праве пребывания на французской земле, но дали понять, что он для них не более как частное лицо и что его политические химеры интересуют их в той же мере, как прошлогодний снег.

В замке Шуаньи по их настойчивой рекомендации в помещении консьержа был поселен агент Surete Generate (полиции общественной безопасности) якобы для охраны безопасности monsieur le Grand due (великого князя), а на самом деле для того, чтобы наблюдать за всем тем, что там происходит.

А происходило там фактически очень немногое, хотя этому немногому расстроенное эмигрантское воображение приписывало исключительную важность событий мирового масштаба.

«Вождь» доживал свою жизнь затворником. Никуда дальше ворот своей усадьбы он не выходил и не выезжал.

На настойчивые «всеподданнейшие» просьбы и мольбы показаться в Париже своим «верноподданным» и вдохнуть в них своим присутствием энтузиазм для грядущего «весеннего похода» он неизменно отвечал: — Или Париж меня увидит как официально признанного Францией верховного главнокомандующего русскими армиями или совсем не увидит.

«Правоверным» эмигрантам правого сектора оказалось недостаточным просто «считать» великого князя Николая главой эмиграции. Нужно было это как-то узаконить и создать иллюзию всенародного признания. Русского народа за границей, правда, нет. Есть эмиграция. По неумолимым законам истории это обломки рухнувшего мира, но зато по эмигрантской идеологии — «соль земли». Нужно, следовательно, чтобы эта «соль земли» сказала своя веское слово. Но как это сделать?

Тут вспомнили об избрании на царство Михаила Федоровича Романова. Дальнейшее ясно: нужно созвать всеэмигрантский «земский собор» и коленопреклоненно молить великого князя «возглавить священную борьбу против большевизма».

Сказано — сделано. По градам и весям не обозначенного на географической карте эмигрантского государства пронеслась «радостная» весть: в Париже созывается «Зарубежный съезд»! Под таким именем в историю российской послереволюционной эмиграции и вошло это своеобразное «учредительное собрание» совершенно утерявших чувство реальности людей, считавших себя выразителями воли русского народа.

Подготовка к съезду велась целый год. Заседали бесчисленные комиссии и подкомиссии. Положение в самом деле было не из легких. Как, по какому принципу и в какой форме организовать и провести выборы? Ведь эмиграция — это аморфная, расплывчатая масса, рассеянная по всем странам Старого и Нового Света. Точной численности ее никто не знает; неизвестно даже, какое количество эмигрантов живет в той или иной стране, городе, области?

Выход был найден: «солью земли» следует считать «организованную» ее часть, то есть тех эмигрантов, которые входят в какую-либо эмигрантскую организацию.

Учет этих организаций ведется, а внутри каждой из них известно точное местопребывание каждого ее члена. Все остальное ясно и просто. «Организованным» было указано, сколько депутатов надлежит им выбрать и послать в Париж на «Зарубежный съезд», имеющий целью «выявить волю русского народа». Выборы начались.

Надо заметить, что комедия с этим эмигрантским «учредительным собранием» была настолько смехотворна, что весь «левый» сектор эмиграции, как «организованный», так и «неорганизованный», отказался в ней участвовать.

Правых это не обескуражило. Для устроения счастья русского народа «слюнявые интеллигенты» не нужны. Не хотите — не надо! Обойдемся и без вас!

Наконец долго ожидавшийся день и час открытия «Зарубежного съезда» настал. Было это в Париже в 1926 году. Из всех стран рассеяния русской эмиграции в Париж прибыли «делегаты» от «организованной» ее части.

Правая эмигрантская пресса звонила во все колокола; «левая» иронизировала и издевалась и над самой идеей подобного «учредительного собрания», и над «делегатами», и над всем правым сектором эмиграции вообще.

Правая пресса весьма недвусмысленно давала читателю понять, что с открытием «Зарубежного съезда» открывается новая страница истории России и что «час избавления русского народа от большевизма» не за горами.

«Левая» пресса говорила о съезде не иначе как о «фарсе в одном действии с прологом и эпилогом», а об его участниках — как о выживших из ума «бывших людях».

Организаторы съезда сделали все, чтобы обставить его открытие с наибольшей помпой. Заседания происходили в специально для этого снятых парадных залах фешенебельного восьмиэтажного отеля «Мажестик», расположенного в одном из аристократических кварталов Парижа — на авеню Клебер. Устроители лезли из кожи вон, чтобы придать съезду характер события международного значения, но, увы, понапрасну!

Французская, а тем более мировая пресса никак не откликнулась на это «международное событие». Лишь несколько второстепенных парижских газет поместили мелким шрифтом в отделе хроники краткое сообщение в две-три строчки о том, что в Париже состоялся съезд русских монархистов, поставивших своею целью восстановление в России павшего режима.

Но «смычку» с Францией, на территории которой состоялось это эмигрантское сборище, надо было все-таки как-то организовать и продемонстрировать. Для этого на первом же заседании в качестве представителя французской «общественности» был выпущен некто Эрлих (по французскому произношению Эрлиш), юркий делец, подвизавшийся при штабе Врангеля в годы гражданской войны по каким-то весьма неясным делам.