Собака Баскервилей из села Кукуево - Елисеев Александр Владимирович

— У вас нет предположений, кто мог его убить?

— Нет, ни малейших подозрений.

— Хорошо, спасибо, читайте, и, если всё верно, подписывайте вот здесь.

Я ожидал, что Станислав Петрович спросит о ходе следствия, или хотя бы поблагодарит меня за найденную собаку, но ему видимо было наплевать. Он внимательно изучил текст и подписал, что с его слов записано верно, а им, соответственно, прочитано. Ну ладно. Пора было приступать ко второй части нашего концерта по заявкам тружеников села. Нужно только выбрать правильный тон.

— Ну что, Зятченко, создали вы себе серьёзные проблемы. Дача ложных показаний свидетелем — это уголовно наказуемое преступление. Будем дело возбуждать. А ведь я в начале допроса предупреждал вас об ответственности, причем под роспись. М-да… — я старался говорить серьёзным и немного отрешенным голосом, не называя допрашиваемого по имени-отчеству и, тем более, входящим в моду обращением «господин». Да, это была старая как мир игра «добрый и злой следователь», причем в обеих ролях вынужден был выступать я сам.

— Что вы имеете в виду? — голос бизнесмена, председателя совета директоров, а теперь еще и уличенного лжесвидетеля дрожал. Глаза Зятченко отвел в сторону, а потом и вовсе прикрыл их ладонью руки, подпиравшей голову.

— А что имею, то и… продемонстрирую, — всё-таки не удержался и ввернул в тему фразу из бородатого анекдота. Хорошо, что Зятченко его не знал, или не уловил смысла. Глупо было, конечно, но тормоза меня порою подводили. Ладно, вернемся к нашему дорогому Станиславу «Подловленному» Петровичу. Я достал из папки с делом приготовленный заранее листок с распечатками звонков с мобильного телефона погибшего Герасимова.

— Вот полюбуйтесь. Здесь стоит ваш номер. В воскресенье в семь вечера с сотового Герасимова на ваш мобильный поступил звонок. Разговор продолжался четыре минуты.

Станислав Петрович уставился на листок, глаза его забегали из стороны в сторону. Так, сейчас главное не дать ему собраться с мыслями, чтобы сочинить подходящую версию.

— Это ещё не всё, Зятченко! Завтра будет готова расшифровка разговоров, и мы спокойно, уже без вашего участия выясним ещё и содержание этой беседы. А Вы разве не знали, что все разговоры сотовые операторы фиксируют? — вдохновенно врал я, сохраняя скучающе безучастное лицо. — Так что, если завтра выяснится, что говорили именно вы, будем возбуждать дело. И еще посмотрим, о чём там шел сам разговор…

Вернувшийся в кабинет Зосимыч, удивлённо смотрел на моего «клиента». Лицо Зятченко было, наверное, самым белым из всего имевшегося вокруг, белее бумаги на столе, белее снега за окном. Я закурил и прикрыл глаза. Тишина продлилась минуты три. Ничего, переведём дух, рекламная пауза.

И тут допрашиваемый наконец заговорил:

— Я вам сейчас расскажу. Очень надеюсь, что вы меня поймёте и не будете возбуждать дело, — голос Зятченко вновь обрёл твёрдость. Кажется, он сумел совладать с собой.

«Дополнение к протоколу допроса. Дополнительно сообщаю, что в воскресенье 6 февраля 2000 года вечером около 19 часов мне на сотовый позвонил Герасимов и сказал, что у него есть для меня какая-то важная информация, предложив встретиться вечером. Точно его слов я не помню. Мы договорились встретиться в 23 часа в гаражном массиве на улице Прокофьева, это место предложил он, наверное, потому, что оно расположено приблизительно на половине дороги между нашими домами и вечерами там безлюдно, а он собирался заодно прогулять собаку. На встречу я не пришел, задержался по делам на работе и забыл о договоренности. Герасимову не перезванивал, что задержусь. Мои слова подтвердить никто не может, когда я около 23:30 выходил через проходную пивзавода, охранник спал.

Обо всём этом я не сообщил в ходе допроса, потому что забыл и вспомнил только сейчас. С моих слов записано верно, мною прочитано. С. П. Зятченко».

Подпись у него была размашистая и с инициалами, как подобает руководителю истинно большого масштаба.

— Понимаете, я не забыл, конечно, об этом, но не хотел говорить, чтобы не впутываться в эту историю. Поверьте, я не имею к ней никакого отношения! Мы с Герасимовым не были близкими друзьями, скорее, партнёрами, и то делить нам было нечего! — Станислав «Соврамши» Петрович говорил теперь очень убедительно, эмоционально, с напором.

— Не сомневайтесь, мы разберёмся, — а что тут еще скажешь, кроме штампованной казенной фразы, — Вы, Станислав Петрович, подождите пока в коридоре, мне нужно оформить документы и потом закончим с вами.

— Ну что, сломался наш Скумбриевич, не выдержал очной ставки? — ехидным голосом процитировал Зосимыч бессмертное произведение Ильфа и Петрова, когда за Зятченко закрылась дверь.

— Ага! Подкачал! — подыграл я коллеге с цитатой и добавил уже серьёзно, — Денис Зосимович, ох, не верю я ему.

— Это правильно, — задумчиво кивнул Зосимыч, — Финтифлюшка какая-то: «не пришел», «не верю», «забыл», «никто не видел». Темнит, забодай его кальмар.

— Думаю вот арестовать его. Надоело слушать сказки, — на самом деле я очень сомневался. Всё-таки арестовывать самому мне ещё никого не приходилось.

— Да, пожалуй, тут ты прав. Только смотри, чтобы он не удрал тут из коридора. Бывали у нас такие случáи! — Зосимыч сделал шутливое ударение на предпоследний слог, выпустил струю отравляющего атмосферу дыма и погрузился в свои дела. Я вызвонил по телефону оперуполномоченного Мельникова и попросил его побыть в нашем коридоре с Зятченко и проследить, чтобы тот не смылся потихоньку, а сам бодро отстучал на допотопной машинке постановление о применении к подозреваемому меры пресечения в виде содержания под стражей и отправился к прокурору получать санкцию.

17

— Нет, Сергей, я это санкционировать не буду, — слова прокурора будто хватили меня обухом по голове.

— Но почему, Валентин Степанович? У нас есть все основания подозревать Зятченко. Ложные показания, неубедительные оправдания, и алиби нет, это тоже косвенно подтверждает…

— Косвенно, Сергей, вот именно, что косвенно! А где орудие преступления? А где мотив? Зачем вообще ему убивать-то было?

— Ну-у-у… — голос мой потерял уверенность, — можно будет обыск у него произвести. Допросить семью, знакомых. Просто, если сейчас его отпустить, и вдруг какие-то улики у него есть, он их мигом уничтожит!

— И что ты мне предлагаешь? Ради каких-то мифических улик и домыслов всяких этих, человека без оснований отправить в изолятор? Да ты знаешь, что мне завтра за это устроят? Был бы алкаш какой, или уголовник-рецедивист, мы бы его сейчас на пятнадцать суток махом отправили, протокол бы в РОВД настрочили, что был нетрезв и матерился — и вперед, две недели ищи основания для обвинений, а тут Зятченко, уважаемый человек, один из руководителей пивзавода нашего, люди знаешь что будут говорить?!

По-моему, прокурор боялся никакой не людской молвы, а, скорее, мифических связей Станислава Великого Петровича в областной прокуратуре, или где там ещё. В общем, мне он категорически отказал. Зятченко придётся отпускать. Вот так фокус. Ну, ничего, у меня ещё есть право обжаловать решение прокурора Бугаева в областной прокуратуре, посмотрю, глядишь, и воспользуюсь. Не хочется, конечно, отношения с ним портить, но, как говорится, истина дороже.

От прокурора я вернулся очень недовольным, что называется «обломанным» и вдобавок нагруженным новым материалом по сто девятой статье УПК, основанием там было заявление в отношении каких-то врачей частной клиники. Вроде бы лекарство неправильное или просроченное вкололи пациенту. Отдельно радовало то, что больница располагалась в десяти километрах от Средневолжска, а свободного транспорта не было. На единственной служебной машине прокурор после разговора со мной укатил в суд, располагавшийся через квартал от нас. Я отпустил восвояси Зятченко, уныло развел руками перед удивленным Мельниковым и вошёл в кабинет, с ходу бросив неутверждённое постановление на стол:

— Отказал в санкции, блин!