Катастрофа - Валентин Лавров

— Браво! — хлопнула в ладоши Вера Николаевна. — Как честно и смело обличает злодеев Алексей Максимович!

Бунин укоризненно покачал головой:

— Ну-ну! «Честно и смело…» Наконец-то очухался! А когда привечал и Ленина, и его разбойничью братию — о чем тогда думал? Ведь к тому, что сейчас творится, и твой любимый «буревестник» причастен. Но послушай дальше.

Он вновь взял в руки газету — номер за 7 ноября, водрузил на нос очки и продолжил:

— «Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат…»

Окончательно впадая в гнев, Бунин взмахнул газетой:

— Да, расплачиваться придется этому самому «пролетариату». А если, не приведи Господи, большевики удержатся у власти, то они самому «буревестнику» свернут шею!

Вера Николаевна поспешила перевести разговор на другую тему, раскрыла книгу:

— Я вот прочитала сейчас, что еще Наполеон говорил: власть — это пирог, которым надо накормить всех, кто к этому пирогу прорвался.

— Да, в Смольном уже вовсю делят этот пирог: должности, особняки, кабинеты, секретарш, царские сервизы… Почитай газеты!

3

Смольный после переворота жил напряженной жизнью. Беспрерывно шли совещания, заседания, летучки, собрания. Воздух был прокурен, лица давно не высыпавшихся людей приобрели серо-зеленый цвет, обросли щетиной, глаза воспалились, воротнички стали грязней половой тряпки.

Начальники восседали за громадными столами, возле густо стояли уголовные типы Ломброзо, — с низкими лбами и мрачными лихорадочными взглядами, ожидавшие команд, распоряжений, приказов. Телеграфные машины выплевывали ленты срочных сообщений. Машинистки отстукивали бессчетные декреты. Носились курьеры. Самыми частыми словами стали «срочно» и «совершенно секретно».

Хотя большевистская власть утвердилась (да и то относительно) лишь в Питере, главари переворота спешили делить пирог. В кабинете горячо любимого вождя шло очередное — но самое важное! — совещание. Вокруг разместились сподвижники.

Задумчиво почесывая худосочным пальчиком рыжеватую плешивую голову, добро и устало улыбаясь, Ленин произнес:

— Дорогие товарищи! На повестке дня — серьезный вопрос: следует дать новые названия государственным органам и распределить министерские портфели. Как по-революционному назовем министров?

На помятом лице вождя вдруг вспыхнули острым интересом глаза. Закинув голову назад и чуть склонив ее к левому плечу, сунув пальчики куда-то под мышки за жилет — любимая поза! — Ленин оглядел сообщников:

— Гм-гм! Какие соображения? Яков Михайлович, у вас есть соображение?

Все весело улыбаются незатейливой шутке, а Свердлов неопределенно хмыкает. Дзержинский что-то рисует на клочке бумаги, а Сталин вытряхивает пепел из трубки. Его некрасивое узкое лицо серьезно и спокойно.

Каменев вопросительно смотрит на Ленина:

— А почему бы все-таки не оставить прежнее название— министры? Звучит солидно, привычно…

— Нет и нет! — отрезает Ленин. — Только не министры. Это гнусное, истрепанное название.

— И вполне буржуазное! — поддакивает Зиновьев.

— Отвратительное название! — кивает головой Свердлов.

— Старых министров мы расстреляем, а новых не будет! — вдруг смеется Ленин. — Чем больше покойников, тем крепче революционный порядок.

Все весело хохочут, глядя вождю в рот, в котором блестит золото коронок. Не смеются только Сталин и Дзержинский.

Вдруг Троцкий поднял руку:

— Хорошо бы назвать комиссарами…

Ленин нервно стучит карандашом по чернильнице:

— Комиссары, комиссары… Что-то много нынче развелось комиссаров.

Дзержинский перестает рисовать хвостатых чертей и задумчиво произносит:

— А если — «верховные комиссары»?

Все молча обдумывают предложение.

Голос подает Сталин:

— Может, лучше — «народные комиссары»?

Троцкий тут же отзывается:

Правильно, я тоже хотел предложить это — «наркомы». Только так!

Ленин задумчиво теребит бородку:

— Как вы сказали, Лев Давидович? «Наркомы»? Не очень изящно. Да ладно, привыкнут! Пусть «народные», вы правы, Лев Давидович, это звучит демократично. Все — за? Прекрасно! Секретарь, запишите! А как назовем правительство в целом?

Сталин вновь предлагает:

— Совет комиссаров…

Троцкий тут же подает насмешливый голос:

— А сокращенно как — «совком»? Совками дети в песочнице играют.

Все хохочут, больше всех Ленин и Троцкий. Сталин нахмурился, на скулах только желваки играют.

— Я знаю, — решительно говорит Троцкий, резко обрывая смех. — Назовем так: Совет Народных Комиссаров — Совнарком.

Все молча смотрят на Ленина. Тому хочется спать и есть. Он вскидывает голову к плечу и согласно произносит:

— Пусть так — Совнарком!

Ленин обводит глазами, красными от недосыпу, присутствующих и опять вскидывает голову к плечу:

— Лев Давидович, браво! Вот мы вас и сделаем первым наркомом— внутренних дел. Это сейчас важнейшее!

Дзержинский согласно кивает головой:

— Правильно! Борьба с контрреволюцией сейчас самое важное.

— Характер у тебя, Лев Давидович, крутой, справишься! — лукаво усмехается Зиновьев.

Троцкий отрицательно качает головой, а его свояк Лев Каменев уговаривает:

— Уверяю, что лучшего министра внутренних дел нам не найти!

Каменев женат на Ольге Давидовне, сестре Троцкого. У них есть милейший мальчуган, которого они зовут нежно — Лютик. Пройдет немного времени, и эта славная семейка въедет на жительство в приведенный в порядок после бомбардировки Кремль. Здесь же, по соседству, поселятся Луначарский и популярнейший поэт и обладатель громадного собрания редчайших книг Демьян Бедный. Будут жить во дворцовом коридоре, прозванном Белым. Охранять их станет несколько постов часовых. Охранять от народа, в любви к которому они всю жизнь клялись, но которого они не знали и боялись.

Каменев продолжает:

— Лев Давидович, соглашайся! Не справишься — поможем!

— Главное, без слюнтяйства, — советует Дзержинский. — Буржуазное происхождение — уже преступление. Среди них много умников развелось. Надо защищать пролетарскую революцию.

Ленин вдруг заговорщицки хихикает:

— А у нас революция пролетарская?

Все разом смеются. Больше всех заливается сам Ильич. Смеется и Крупская, которой только сегодняшним утром муж сделал нахлобучку за то, что на заседаниях красных вождей она по бабьей глупости лезет все время вперед. Переживая теперь ужасные мучения, она молчала все совещание — как рыба. Но теперь не выдерживает, задорно и неожиданно для всех кричит:

— Мы раздуем огонь на весь мир! Как дважды два… Да здравствует мировая революция!

Новый взрыв хохота. Все любят Надежду Константиновну, хоть она немного глуповата. Но Крупская — настоящая большевичка. И отличный — гораздо сильнее Ильича! — организатор.

— Против мировой революции не спорю, но этот пост не займу! — решительно заявляет Троцкий. Дело в том, что он отлично понимает хлопотность его. В стране разруха и бандитизм, которые— легко догадаться! — станут в ближайшем будущем лишь увеличиваться. Так зачем ему нужна эта головная боль?

— Почему вы не цените наше доверие? — вдруг строго спрашивает Ленин.

— Я ценю, но я — еврей.

— Ну и что! Тут почти все евреи сидят. Так их и наркомами не назначать?

— Умоляю вас, Владимир Ильич! Внутренние дела — такой участок, что с еврейской национальностью никак нельзя. Давайте Сталина назначим.

Троцкий недолюбливал Сталина, вот теперь он хотел поставить его в невыгодное положение, на собачью должность.

— Нет, Сталина нельзя! — вмешался Зиновьев. — Он большевик честный, но у него характер слишком мягкий.

Ленин согласился:

— Наш грузин — чудесный человек, но слишком либеральный. К тому же, я хочу поставить его к важному делу — руководить национальными делами.

Все согласно закивали: должность незавидная, на нее никто не претендовал.

В разговор вмешался Рыков:

— Назначим Льва Давидовича наркомом путей сообщения — это тоже ответственный участок.

Ленин уперся на своем:

— Нет и нет! Лев Давидович должен служить нашему делу с максимальной пользой. Лучшего организатора по борьбе с саботажем и контрреволюцией — принципиального и жесткого, нам не найти. По сравнению с этой задачей ваше еврейство, Лев Давидович, сущий пустяк!

— Дело-то, быть может, великое, да дураков в России пока хватает! — спорит Троцкий.

— Да разве мы должны по дуракам равняться? — кипятится Ленин.

— Равняться не равняться, а маленькую скидку на глупость россиян делать необходимо. К чему нам осложнения?