Изгнанник (СИ) - Белинцкая Марина

Габриэль затих, когда рука родителя коснулась его лопаток. Прикосновение значило конец отчуждённости.

— Ты мокрый.

— Прости.

— Ты знаешь, как я…

— Представляю.

— Где был?

— Гулял.

— Ах как.

— Заблудился.

— Шутишь?

— Хотел бы.

Габриэль потянулся к его лицу, желая носом коснуться кончика его носа. Раймон резко отвернулся.

— Уйди, мокрый.

— Пойдём, я тебе покажу…

— Мокрый, не лезь, говорю..!

Габриэль отстранился, встал опять в какую-то нелепую позу на четвереньках. Посмотрел в окно, посмотрел на отца, на подушку. Его волосы оставили влажные пятна.

Пора.

Змей ждёт.

Отец огорчится, когда узнает. А может..?

По всему Тэо пойдут слухи, что сын борца со Змееносцами сам стал Змееносцем. Никого не будут волновать причины, как так получилось, всем будет важен один факт. Но может, Раймон что-то придумает? А потом Габриэль всем докажет, что он не продавал душу Топям и что его отец не обращался к фамильярнику. Он выучится и будет лекарем. Он приложит все усилия. Лекари обещали отцу два года. Габриэль выучится за один. Он будет изучать только его болезнь.

— Помнишь, я упал из окна, но сказал, что не упал?

Не глядя на отца, не видя его реакции, Габриэль спустился с кровати и бесшумно проследовал к двери.

— Пойдём, — он тихо вышел в коридор, зная, что крючок сработал. Постоял, прислушиваясь. И когда услышал скрип кровати, пошёл к своей комнате.

Отец догнал его у порога.

— Что?

Габриэль обернулся, подошёл, ткнулся кончиком носа к его носу и какое-то время они молча стояли. Потом Габриэль отстранился и указал на распахнутое окно. Качалась тонкая штора, в воздухе плыли звёзды, а далеко-далеко за жёлтыми крышами домов плескалось древнее Море Снов.

— В ту ночь я действительно упал из окна. Я случайно сорвался, так получилось… И когда упал, я увидел дивное место, и голос говорил со мной. Я узнал её. Я никогда не слышал её раньше, но как только она заговорила, сразу её узнал. Она сказала, что даст мне змея. Его зовут Чак. И уже несколько дней он со мной. Помнишь, я искал книгу о фамильярах?.. Чак даёт мне силу. С ним я могу творить волшебство. И сегодня… или уже вчера… я не хотел уходить из дома. Я практиковал формулы и случайно телепортировался в одно далёкое страшное место. Чак не злой дух… Двуликая сказала, что он поможет мне вылечить тебя.

Габриэль посмотрел на отца, ожидая увидеть недоумение, но отец смотрел куда-то в сторону. В полумраке комнаты его лицо показалось Габриэлю старше. Тени морщинок, павшие меж его бровей и поджатые губы не понравились Габриэлю. Отец не сердился, но это выражение было Габриэлю знакомо. Оно появлялось, всякий раз после приступов, что случались в присутствии Габриэля, после признания собственной немощи и отказа сходить куда-нибудь вместе, после невыполненного обещания по причине болезни и иногда просто так, когда Раймон задерживал взгляд на Габриэле во время завтрака, совместной прогулки или в лаборатории.

«Не нужно винить себя» — Габриэль боялся сказать это вслух. Почему?..

— Я покажу тебе его.

Габриэль обернулся в комнату и негромко позвал:

— Чак? Ко мне…

Из окна потянуло ветром. В воцарившейся тишине Габриэль услышал вздох отца за спиной.

— Чак, выйди! Я разрешаю. Он не обидит.

Змей не показывался. Ему было велено прятаться от чужих глаз. Габриэль заглянул под кровать, в шкаф, в ванную. Змей исчез. Словно его не было. Словно он вынырнул в открытое окно и улетел к звёздам. Габриэль обернулся на отца. Его русые волосы спокойно стекали по плечам, придавали остроту скулам и затемняли глубокие глаза. В белом свете Луны Раймон походил на мираж. Его ночное платье было белым, а на большом пальце ноги отклеился пластырь.

— Габриэль, — расстроенно позвал он.

— Он существует! — воскликнул Габриэль и осёкся, чувствуя, что начинает кричать и оправдываться. — Видишь? — он указал на кучу мусора в углу. — Его собрал змей. И ту промывальню. И твой кулон! — Габриэль почувствовал себя глупо, когда топнул ногой, когда ткнул указательным пальцем отцу в грудь, где блестел кулон, который он никогда не снимал. — Ты его нашёл в моей комнате, да? Я не брал его! Это Чак! Чаку нравится всё блестящее…

— Габриэль…

Габриэль замер посреди комнаты. Глупый, взъерошенный. С мокрыми волосами. Его обняли, и прикосновение было болезненным. Виноватым.

— Ты переживаешь из-за изгнания, — Габриэль уткнулся носом в его плечо, Раймон шептал где-то сверху, и его дыхание грело макушку. — И я тоже. Я думаю об этом каждый день. Но ни ты, ни я не можем ничего исправить… Изгнание никогда не станет причиной нашей разлуки. Я нашёл тебе хорошее место. Тебе обязательно станет легче, как только ты побываешь там. Тебе там понравится.

Габриэль закрыл глаза и вдруг понял, как ужасно устал. Как всё болит, как тепло от прикосновений и как холодно там, где нет Его рук. Габриэль сомкнул веки, и тепло окутало его целиком, объятья сделались крепче, перед глазами закружилась сонная карусель, и Габриэль впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности.

— Я был слишком занят работой, а потом в какой-то момент произошло, чего я уже не мог исправить.

Габриэль напрягся, отстранился и попятился.

— Не мог исправить? — шёпот отразился от стен, и Раймон увидел собственное отражение в непроницаемо-чёрных зерцалах. Габриэль приподнял брови и смотрел на него долго, словно впервые разглядел черты отца сквозь то полотно звёзд, что видел всё это время. Его губы исказились в горькой усмешке, с них сорвался смешок. — Мог, — прошептал он. — Ты мог всё изменить. Ты мог меньше времени проводить в лаборатории. Чаще открывать окна. Ложится спать ночью, а не с рассветом. Брать выходные. Уезжать за город. Хотя бы ради меня. Ты мог. Всё. Исправить! Когда у тебя ещё было время… — он неуместно рассмеялся. Тихо и горько. — Но ты не сделал ничего. И теперь умираешь. И я ненавижу тебя за это.

Комнату озарила молния.

По крайней мере, Габриэлю так показалось. Или хотелось, чтобы молния и правда сверкнула.

Чтоб убила его прямо на месте.

Чтобы там, где он стоит, остался чёрный выжженный след.

Он смотрел на дверь. Дверь осталась слегка приоткрытой. Коридор был тёмен и пуст.

Глава 7. Мёртвый кот и разбитая форточка

Всё утро Габриэль просидел в спальне отца на его кровати, обнимал себя, представляя прошлую ночь, и ждал разговора, который не состоится. Ни сегодня, ни завтра. На простыне остались пятна крови. Немного позже Габриэль обнажил кровать и застирал их.

Полдня он бездумно слонялся по дому.

Читал.

Пролил суп на коленки.

Переставлял фарфоровых уточек на столе отца.

Проверял, отстирались ли пятна крови.

Пятна остались.

Хорькинс ходил с недовольным и важным лицом. Всякий раз, натыкаясь на Габриэля в коридоре, останавливался, скрещивал руки на груди, качал головой и цокал. В очередной раз проходя мимо Хорькинса, Габриэль с удовольствием отдавил ему ногу.

К завтраку Габриэль не вышел, к обеду тоже, И Тина не заходила с подносами. Зашла ближе к вечеру, поставила поднос на стол, посмотрела на Габриэля, что сидел по обычаю на подоконнике с книгой.

— Что ты сказал отцу?

Прочитав на её лице осуждение, Габриэль промолчал. Тина выждала паузу, чтобы дождаться ответа, и не дождавшись, продолжила:

— Прошлой ночью он… плакал.

Габриэль захлопнул книгу. Глядя на Тину широко распахнутыми глазами, побледнел так стремительно, что Тина испугалась.

— Я знаю, что ты не хотел ничего плохого. И он не сердится на тебя. То, что он у него случился приступ… это никак не связано.

Габриэль отложил книгу и выпрямился. Тина встала, суетливыми движениями принялась оправлять складки фартука.

— Я лишь предположила… той ночью он был у тебя, потом слышала его шаги, потом зашла… он сидел за столом. Он ничего не сказал, я лишь додумала, может, мне показалось. — Резинка, сдерживающая её локоны, скатилась на пол, и пышные завитки упали на плечи тяжёлыми волнами. — Пойду… у меня там суп…