Константиновский равелин - Виталий Шевченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Гости» торопятся! — проговорил со своей койки Гусев, тревожно поворачиваясь на другой бок. Зимский продолжал сидеть, глубоко задумавшись; Булаев грузно встал и, потянувшись так, что затрещали кости, спокойно отрубил:
— Торопятся, говоришь? Ого и добре! А мы уж найдем, чем встретить «дорогих гостей»!
Кто-то непроизвольно хмыкнул в кулак. Задремавший было Колкий проснулся и, не зная, о чем был разговор, мечтательно произнес:
— Ну и девку видел во сне!
Кубрик дружно хохотнул. От недавнего тревожного настроения не осталось ц следа.
4. МАЛЕНЬКИЙ СЕВАСТОПОЛЬ
Ранним утром 20 июня части дивизии полковника Потапина, державшие Северную сторону, начали отход на южный берег бухты. Переправлялись на понтонах, на шлюпках, на рыбацких яликах и просто вплавь, высоко подняв над головой оружие. Остроносые «мессерш митты» осиным роем кружились над переправой, зло стрекоча на * бреющем пулеметами, а бонны на понтонах палили в них I из винтовок и провожали отборной матерной бранью. Передние уже достигли южного берега, а к северному подходили все новые и новые части, и бойцы, тяжело опускаясь на прибрежные камни, зло курили цигарки, страшно втягивая и без того ввалившиеся щеки, в ожидании своей очереди. Здесь были и матросы, и бойцы морской пехоты, и просто пехотинцы, уставшие, озлобленные, подавленные горем. То, что сделали они за эти дни, казалось чудом, и только приказ заставил их покинуть свои рубежи. Дальше оставаться па них было бессмысленно: враг подавил числом — на каждого смельчака приходилось более десятка вражеских солдат. Но и это не смутило севастопольцев — просто оказалось физически невозможно растянуть оставшееся количество людей на десятки километров фронта. Однако, несмотря на то, что отходили по приказу, у каждого щемило сердце и с уст непроизвольно срывались горькие слова:
— Пе сдюжили, значит! Поганому немцу город отдаем!
— Держались, держались — и вот тебе на!
— Чего хнычешь? Лучше, что ли, было бы, если бы он
перебил нас поодиночке? Вот на том берегу укрепимся, тогда еще посмотрим, чья возьмет!
— Эх, браточки! Немец-то Севастополь теперь как на ладони видит! Вот радуется, поди!
— Рано радуется, пока я еще жив!
На обрывистом берегу, облокотившись левой рукой на согнутую в колене ногу, а правой похлестывая себя прутом по сапогу, стоял, наблюдая за пс-реправой, полковник Потапнн. Это был невысокий мужчина с быстрым взглядом черных подвижных глаз. Часто он замечал неполадки, н тогда у него начинал нервно подергиваться левый утолок рта. Два адъютанта ловили каждый его жест, готовые броситься и выполнить любое приказание.
Когда заминка долго не устранялась. Потапнн вскипал:
— Растяпа! Уши от осла! Капитана Баташова немедленно ко мне!
Прибегал капитан Баташов, запыхавшийся, смотревший на полковника настороженными глазами, и Потапнн ^начинал «разнос»:
v — Вы что же, юноша? Немедленно рассредоточьте людей! Что они у вас столпились, как стадо овец! Немецких бомб ожидаете? Ну-ка, бе-ее-с-гом!
Счастливо отделавшийся Баташов летел стремглав исполнять приказание, а Потагши уже кричал на всю бухту, энергично грозя кулаком:
— Пронин! Эй, Пронин, няньку тебе не нужно? Няньку не нужно, говорю? Не понимаешь? Артиллерию загубишь, тогда поймешь!
К Потапину ежеминутно подбегали командиры, ординарцы, посыльные, и он успевал, не отрываясь от наблюдения за переправой, для всех найти время. В полдень, когда солнце стало печь немилосердно, полковник стянул с себя блеклую гимнастерку и майку и остался раздетым по пояс, выставив торчащие лопатки и ребра худого тела. Он сразу потерял военный вид и стал похож на этакого брюзжащего папашу, которому давно перевалило за сорок. И адъютанты не могли скрыть невольной улыбки, видя, как перед ним тянутся командиры, ибо Потапнн оставался Потапнным даже в таком, отнюдь не военном виде.
Когда Евсееву утром доложили, что наши части оставляют Северную сторону, он невольно вздрогнул. Да, он знал, что так будет, что это — неизбежно, и все же, вопреки здравому смыслу, теплилась в груди какая-то надежда. Теперь ничего не оставалось, кроме последнего боя у степ равелина.
Застегнувшись на все пуговицы, натянув на глаза фуражку, капитан 3 ранга вышел за ворота равелина. В тяжелом, не по-утреннему знойном воздухе монотонно звенели у ног кузнечики, и звук этот напоминал ноющую зубную боль. Бурыми облачками какой-то цветочной пыли вспыхивали под подошвами ботинок перезревшие травы — все горело, все пропадало на этой оставляемой земле...
И впервые Евсеев ощутил себя так, будто он оставался один под дулами множества направленных на цего стволов. Неприятный холодок пробежал по спине, и Евсеев, передернув плечами, зашагал быстрее. Впереди, там, где шла переправа, сновали в воздухе немецкие самолеты, слышался автоматный и пулеметный треск, и Евсеев, выйдя из равелина вначале без цели, просто потому, что тяжело было на душе, теперь шел именно туда, с каждым шагом убеждаясь, что он не мог этого не сделать, что ему необходимо повидать полковника Потапнна, столько времени державшего немцев у Инкермана.
Евсеев всего один раз, еще до войны, видел Потапипа, но слышал от других, что полковник резок и даже груб, и это обстоятельство немного смущало его: захочет ли По-тапни в такую минуту отвлекаться на посторонние разговоры? Но совет опытного человека мог дать очень много ценного для обороны равелина, и Евсеев решил во что бы то ни стало поговорить с полковником.
.Вскоре Евсеев добрался до расположения переправляющихся частей. Потянулись ряды повозок, походных кухонь, замаскированной засохшими ветками артиллерии и опять повозок и кухонь, палаток медсанбата и людей, людей и людей. У самого берега спешно сбивзли огромные плоты. Некоторые из них, уже нагруженные пушками, тяжело двигались к другому берегу бухты. Несколько счетверенных пулеметов, установленных на автомашинах, беспрерывно строчили по «мессершмиттам», позволявшим себе спускаться слишком низко.
Остановившись и окинув все это взглядом, Евсеев еще издали узнал полусогнутую фигуру полковника, но пробраться к нему сквозь запрудившие все побережье войска было не так-то просто. Люди и сидели, и стояли, и
ПО
лежали, разморенные жарой и неудачами, и каждый метр на этом пути доставался извинениями и работой туловища и локтей. У одной группы матросов Евсеев невольно задержался. Огромный рыжеволосый детина закатал до подбородка тельняшку; его товарищ, с баночкой туши в руках, приготовился к татуировке:
— Так писать, что ли? — неуверенно осведомился он, макая связанные иголки в тушь:
— Ясно, пиши!—гаюсом, как из бочки, отозвался детина.—Сказано и баста!
Матрос с иголками хмыкнул и стал быстро выкалывать буквы на груди рыжеволосого. Остальные с интересом наблюдали за появляющимися словами. Евсеев подошел поближе. Вспухшие, сочащиеся кровью буквы гласили:
«Меня, немец... возьмешь!»
Ругательство было выделено особо, к общему удовольствию всех наблюдающих.
Евсеев хотел вмешаться, одернуть безобразничающих матросов, но, уловив в этой проделке другой, значительный смысл, невольно остановил себя. В самом деле — сколько презрении к врагу, веры в себя и свою стойкость таила эта отрезающая путь к плену, навечно впитанная в тело фраза!
И капитан 3 ранга потихоньку отошел в сторону. Уже пройдя несколько шагов, он услышал за спиной бесшабашный залихватский голос:
— Л ну, коли и мне!
«Черти! — усмехнулся про себя Евсеев. — Нет, шалишь! Севастополя вам и теперь не видать!» — подумал он уже о врагах.
Когда Евсеев добрался наконец до Потапина, тот не обратил на него ни малейшего внимания. Полковник продолжал энергично руководить переправой, и до всего, что нс касалось этого, ему не было никакого дела. Потанин не знал Евсеева в лицо, и поэтому, когда случайно скользнул по нему взглядом, в его глазах па секунду отразилось удивление, но тотчас же он отвлекся чем-то на переправе и больше уже не поворачивал головы. Евсеев, простояв минут пятнадцать в терпеливом ожидании, решил заговорить первым:
— Товарищ полковник, разрешите обратиться! Я — командир ОХРа, моя фамилия Евсеев.
— Слышал! — буркнул Потапин, не поворачивая головы. — Зачем пожаловали?
— Видите ли, — Евсеев заговорил громче, начиная раздражаться таким невниманием. — Мне и моим людям придется после вашего ухода сражаться в Констаитинов-ском равелине. Я бы хотел...
Полковник вдруг резко повернулся и, кося одним глазом на перепразу. быстро проговорил:
— Ну что ж! Рад познакомиться! (Он так же быстро сунул Евсееву руку.) — Так что же вы?
— Я бы хотел, — продолжал Евсеез, немного успокоенный переменой в поведении Потапнна. — Я бы хотел посоветоваться...
