Счастье на бис - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дверь почтового отделения он открывает царственным жестом. Пропускает ее вперед. К счастью, дождь смыл вечных бабулечек, желающих оплатить коммунальные услуги. У стойки только один влагоустойчивый дед заполняет какие-то бланки. Сашка встает за ним, жестом предлагая Всеволоду Алексеевичу сесть на стул. Всеволод Алексеевич отрицательно качает головой и остается стоять у нее за спиной. Не устал, хорошо. Правильно она сделала, что вытащила его из дома.
Дед все еще возится с бланками, никак не разберется, в какой графе что писать. Обычный дед, не слишком ухоженный, неприятно пахнущий, и Сашке даже не хочется анализировать природу этого запаха. С желтыми длинными ногтями и трясущимися руками. А ведь ему может быть даже меньше лет, чем Туманову. Сашка уже не раз убеждалась, что важен не год рождения, а то, как человек себя держит. Подумала и тут же устыдилась своих мыслей. Ей хорошо рассуждать. Может быть, дед одинокий. Может, у него нет никого, готового следовать по пятам днем и ночью. Гладить рубашки и стричь ногти. Впрочем, с маникюром Всеволод Алексеевич справляется сам. И следит за собой тоже сам. И гладит он лучше, чем Сашка, у которой вечно на каждой брючине по пять стрелок получается. К стирке она его не подпускает, даром что у них стиральная машинка. Порошки, кондиционеры – все это серьезные раздражители для астматика. Но в любом случае их двое. И у каждого есть как минимум одна причина чисто одеваться, аккуратно причесываться и прямо держать спину. А деда, может, никто дома не ждет.
– А здесь что писать? – в пятый раз спрашивает дед у почтовой работницы, которой нет до него никакого дела.
– Ну я же вам все сказала! Не отвлекайте, я почту отправляю!
Сашка заглядывает деду через плечо, придвигаясь чуть ближе.
– Вот тут дату и подпись, – показывает пальцем.
Дед резко оборачивается.
– А ты чего лезешь? Спрашивали тебя? Ишь ты, курвица! Табачищем от тебя, как от пепельницы, несет. А потом у таких, как ты, дети без ушей рождаются!
Сашка на мгновение теряется. Давно она не работала с таким контингентом, поотвыкла от проявлений старческой деменции. Пытается соотнести услышанное с реальностью, найти причинно-следственные связи в неожиданных претензиях деда. И в следующую секунду видит, как тяжелая рука Всеволода Алексеевича сгребает деда за грудки.
– Слышь, ты, мудак недоделанный! Сиди дома со своим маразмом и пей галоперидольчик! Ты как с женщиной разговариваешь? Думаешь, если до седой жопы дожил, то все можно? Старость нужно уважать? Ну так я тебе на правах старшего сейчас как въе…
И все это красивым, поставленным баритоном, надо заметить. Договорить Всеволод Алексеевич не успевает, деда как ветром сдувает. Даже бумажки свои забыл недозаполненные. Почтовая работница поднимает голову от стопки писем и без всяких эмоций констатирует:
– Как хорошо, что вы его прогнали. Может, сегодня не вернется. Каждый день сюда шастает и скандалы закатывает. Следующий!
Сашка все еще в оцепенении, поэтому Всеволод Алексеевич молча берет из ее рук паспорт и кладет на стойку.
– Выдайте нам посылочку, будьте любезны. На фамилию Тамариной.
Он само обаяние. Народный артист, интеллигент, франт. Который ну никак не мог произнести все то, прозвучавшее в адрес деда. Сашка сто раз себе напоминала, в какой среде прошло детство маленького Севы. Послевоенная Марьина Роща – самый криминальный район Москвы. Да и шоу-бизнес – не институт благородных девиц и не кадетский корпус. И Туманов совершенно прав, дементные агрессивные деды понимают только силу. Бить их, конечно, нельзя, но разговаривать надо жестко, иначе не поймут. И все-таки…
Посылочку им, разумеется, выдают. И через пять минут Всеволод Алексеевич уже увлеченно роется в коробке, рассматривая яркие пакетики с конфетами и баночки с конфитюром на фруктозе. Довольный как ребенок, получивший новогодний подарок. Как и договаривались, сам несет коробку домой. По дороге Сашка все-таки решается задать мучающий ее вопрос:
– Всеволод Алексеевич, а от меня действительно пахнет табаком?
Черт бы подрал этого деда. Она ведь всегда переодевается. И руки моет. Волосы у нее короткие, вряд ли хранят запах. Может, у деда просто пунктик? Мало ли, как его глючит. Может, он всем женщинам одно и то же выдает. Но Всеволод Алексеевич как-то странно ухмыляется.
– Что? Пахнет?!
Кивает.
– Предупреждая твой сеанс самобичевания, замечу, что мне нравится запах табака. И если ты не станешь курить в спальне, то ничего не случится. Я и сам бы с удовольствием курил, если бы мог. И сигарета в женской руке мне нравится. Вот такой я извращенец. Это чертовски сексуально.
Сашка тихо ойкает. А он смеется. И берет ее под руку, потому что дождь усиливается, а зонт у них по-прежнему один.
* * *
– Можно, Всеволод Алексеевич? – Сашка замирает на пороге.
Глупо, конечно, стучаться в спальню, где ты ночуешь чаще, чем в своей собственной. Но она встает гораздо раньше его и, если потом требуется зайти назад, стучится.
И он прекрасно знает, зачем она пришла, не дождавшись его появления на кухне. И сразу мрачнеет. Он сидит на краю кровати, только что из душа, влажные волосы зачесаны назад. На Туманове синий махровый халат, и даже в нем он выглядит артистом, хоть сейчас на сцену.
– Опять? Всё чаще и чаще. Скоро каждый день начнем менять!
– Неделя прошла, Всеволод Алексеевич.
Сашка сама предпочла бы, чтобы это происходило реже. Лучше вообще никогда. Никогда у доктора Тамариной не дрожали руки, никогда ничего не екало, даже в бытность студенткой-практиканткой. А сейчас и опыта завались, и рука набита до автоматизма. Но только не с ним. Иногда Сашке кажется, что легче было бы нанять медсестру. Но он же никого к себе не подпустит.
Всеволод Алексеевич тяжело вздыхает и скидывает халат. Дозатор инсулина лежит на тумбочке, он может не подсоединять его около часа. Вполне хватает, чтобы спокойно принять душ и
