Новые герои. Массовые убийцы и самоубийцы - Франко Берарди

Чтобы понять семиокапиталистическую бесконечную игру зеркал, мы должны в первую очередь наметить новое междисциплинарное поле, ограниченное тремя аспектами: критика политической экономии объединенного интеллекта, симптоматика языковых экономических потоков и психохимия в информационной сфере, сосредоточенная на изучении психопатологических последствий психической эксплуатации, вызванной бурным ростом информационной сферы.

В глобализованном мире, обратная петля общей теории систем объединяется с динамической логикой в генетике, чтобы сформировать постчеловеческое видение цифровой продукции. Человеческий ум и плоть интегрированы с цифровыми схемами благодаря специальным интерфейсам. Однажды став действующей, цифровая нервная система может быть быстро установлена в любую форму организации.

Цифровая сеть спровоцировала интенсификацию информационных раздражителей, и они передаются от общества отдельным людям. Такое ускорение — типичный патогенный фактор, который будет иметь большие последствия в обществе. Воздействие ускорения действует как патологический агент: организм человека идет к коллапсу.

Порабощение будущего

Долги — это бремя, подобное ядру на цепи у будущих порабощенных поколений XXI века. Аня Каменец — молодой журналист, которая исследовала ситуацию, когда студенты берут у банков в долг средства для того, чтобы оплатить учебу в университете. Ее книга «Поколение долга» (Generation Debt), опубликованная в 2006 году, стала приговором начинающейся кабале, которая бросает тень на будущее большинства студентов в Соединенных Штатах, Великобритании и других странах мира, где приватизация университетской системы идет полным ходом.

Мы не знаем покоя в той же мере, в какой мы связаны. Общая нить, соединяющая всех членов нашего поколения, — это постоянное чувство непостоянства. Трудно создать семью, группу, работу или свой жизненный путь, когда вы не знаете, будете ли вы в состоянии заработать себе на жизнь, чтобы позволить себе брак или жить без долгов. Трудно инвестировать в самого себя, когда наша страна не заинтересована в инвестировании в нас. Трудно надеяться на будущее во время глобальных экологических катастроф и войн[67].

Каменец также пишет:

Система студенческого кредита в настоящее время делает большую работу, обеспечивая миллиарды прибыли кредиторам, при этом защищая их от риска посредством щедрых федеральных субсидий и гарантий. Для заемщиков картина не столь радужна. Студенты без кредитной истории и опыта принятия финансовых решений склонны оставлять вопросы по займам своим родителям, в свою очередь, передоверяющим их офису финансовой помощи колледжа, которые не раскрывают свои связи с банками, реально становящимися кредиторами. К тому времени, когда подходит выпуск из колледжа, студентка, которую учили не думать о своем кредите в течение последних четырех, или пяти, или шести лет, как правило, даже не знает, сколько денег она должна и кому их надо вернуть. Опросы показывают, что студенты колледжа с энтузиазмом переоценивают свои будущие доходы и недооценивают возможные платежи по кредиту. Чем выше суммы кредитов, тем, как правило, дальше от них оценки самих студентов[68].

В статье, посвященной той же теме, социолог Андрю Росс пишет:

В отличие от почти всех других видов задолженности, студенческие кредиты являются неснимаемыми (долг, от которого должник не может быть освобожден в ходе дела о банкротстве; к таким долгам относятся алименты, задолженность по уплате налогов и т. д.) через банкротство, и коллекторским агентствам предоставляются чрезвычайные полномочия для возвращения таких платежей, в том числе право на арест заработной платы и социального обеспечения. Рынок безопасного кредита, известный как SLABS (Студенческие кредиты активами ценных бумаг), составляет более четверти совокупного одного триллиона долларов долга студентов. Как ипотечный кредит, SLABS часто в комплекте с другими видами кредитов торгуется на вторичных рынках. Вся сила находится на стороне кредиторов и инвесторов, не удивительно, что кредитование студентов является одним из наиболее выгодных секторов финансовой промышленности. Что касается федерального кредита, они предлагаются по неоправданно высоким процентным ставкам — намного выше тех, по которым само правительство заимствует деньги у банков[69].

Как объясняет Маурицио Лаззарато в своей книге «Фабрика должников» (La Fabrique De l’Homme endetté), долг — новая форма социального шантажа, цепь, обязывающая людей принять любую работу, даже ту, которая их не устраивает, плохо вознаграждающуюся, вредную или унизительную.

Связывание молодых людей цепью долга — путь к тому, чтобы обязать их добровольно принять эксплуатацию и уничтожить возможности организоваться и выступить против насилия капитала. В 2011 году «Occupy-движение»[70] начало кампанию по осуждению системы студенческих кредитов, но движение было не в состоянии поддерживать длительные действия по организованному противостоянию системе и саботажу долгового рабства. Это действительно тревожный знак, так как, если социальные движения не в состоянии развеять чувство вины, которое порождает долг, если временные работники не в состоянии найти средства культурной и политической автономии, суицидальная волна, растущая в ходе первого десятилетия XXI века, будет продолжать расти, образуя настоящий ураган.

Самоубийство уже стало первой причиной смерти среди молодых людей, и это явление не может быть объяснено с точки зрения морали, семейных ценностей или аналогичной лицемерной риторики. Чтобы понять современную форму этого этического крушения, мы должны поразмыслить над случившимся преобразованием экономики и труда; мы должны понимать психическую мутацию и последствия финансового нигилизма для молодых людей.

Бжезинский был не прав

Самоубийство — это не новое явление в современном обществе, но в первые два десятилетия XXI века оно заняло исключительное место в современном социальном поведении. Каким-то образом самоубийство стало восприниматься как единственное эффективное действие угнетенных людей, единственное действие, которое может в реальности развеять беспокойство, депрессию и бессилие.

Современное самоубийство имеет мало общего с явлением, изученным Эмилем Дюркгеймом накануне XX века, и очень мало общего с романтическим самоубийством XIX века.

Дюркгейм говорил об аномическом[71] самоубийстве, ссылаясь на моральное смятение, вызванное тем, что человек не был способен вписаться в социальные рамки существующего общества. В современном неустойчивом обществе аномия является совершенно обычным состоянием. В эпоху глобализации, самоубийство приобрело новое массовое измерение, особенно среди молодых людей: по данным Всемирной организации здравоохранения, самоубийство сегодня на втором месте среди причин смерти молодых людей после ДТП, которые зачастую тоже являются замаскированной формой самоубийства. Кроме того, суицид приобрел агрессивное значение, часто связанное с террористическими действиями и массовыми убийствами.

XXI век был открыт монументальным актом убийства и самоубийства. Массовое убийство, совершенное 19 молодыми арабами утром 11 сентября 2001 года, было, очевидно, террористическим актом, но воз можно, в первую очередь, это был акт самоуничтожения. Независимо от того, насколько арабы-террористы были внушаемы и дисциплинированы, в ночное время, перед самым невероятным терактом всех времен, эти 19 молодых людей думали о своей собственной жизни и смерти, а не только о своей славной миссии.

Комментируя действия, Бодрийяр в газете Le Monde, писал:

Моральное осуждение и священный союз против терроризма привели к массовому ликованию, вызванному мнением, что эта глобальная сверхсила уничтожена, даже более или менее самоуничтожена, в некоем подобии суицида. [Эта сверхсила] посредством своей невообразимой мощи породила все насилие, что назревает повсюду в мире, и поэтому террористическое мышление бессознательно обитает в каждом из нас[72].

Массовое самоубийство 11 сентября выступило как сила, которая в первую очередь вынудила Соединенные Штаты, самую мощную страну в истории, к зеркальным действиям, симметрично отвечающим на самоубийство другой формой самоубийства. Реакция Буша — Чейни — Рамсфелда в дни и годы, которые последовали за массовым убийством в сгоревшем Всемирном торговом центре, представляется нам сейчас, более десяти лет спустя, как безумная самоубийственная акция, подобная действиям Мохаммеда Атта и его сообщников.

Теперь становится понятным то, что казалось немыслимо: Соединенные Штаты и Запад проиграли войну в Ираке и Афганистане. Смерть Усамы бен Ладена не имеет значения со стратегической точки зрения. В исламистском бесновании, после выхода печально известного фильма «Невинность мусульман»[73], тысячи молодых арабов кричали: «Мы все — Усама».