Праведник - Игорь Хорр

— Раиса жеребится. Плод огромный, выходит плохо. Страдает, бедная.

— Представляешь, отец! — восторженно воскликнул младший сын писателя Даниил. — Репортаж по первой программе с передачей на спутник! Весь мир увидит!

— Так уж и весь мир?

Ржание кобылы перешло в протяжный, почти человеческий стон. Комментатор скороговоркой, словно с футбольного матча или бегов, описывал каждое движение бедной лошади, сообщал о каждом сантиметре туго выходящего на свет небывалых размеров жеребенка. Быть может, вам, дорогой читатель, этот репортаж покажется глупым и небывалым, но для конезавода, а стало быть, для всего города и губернии событие это — роды — имело такое огромное значение, что абсолютное большинство сознательных граждан Саранска в этот вечер с интересом и волнением наблюдали за происходящим.

Алексей Борисович вошел в свой кабинет, уселся за стол и стал внимательно, делая пометки, перечитывать рукопись своей новой книги. Наконец, стон Раисы перешел в хрип, в соседней комнате послышались восторженные крики «ура», внезапно сменившиеся гробовым молчанием. Минут через десять дверь кабинета приоткрылась, и писатель услышал голос жены:

— Ты слышал?

— Что? — без особого интереса спросил писатель.

— Раиса умерла.

Алексей Борисович повернулся и увидел следы слез, блестевшие на щеках Виктории Сергеевны.

— А ребенок… то есть жеребенок?

— Жив… И очень большой.

— Да, печально, — вздохнул писатель. — Бедный Михаил Андреевич. Кажется, весь завод держался на этой кобыле. Может быть, теперь жеребенок сделает им рекламу?

— Есть будешь?

— Да, пожалуй.

— Сейчас принесу. Да… Тебе записка, Алексей. Мальчик принес.

— От кого?

— Прочти сам, — Виктория Сергеевна достала из кармана пестрого домашнего халата и протянула мужу аккуратно свернутый листок бумаги.

«Алексей, — развернув записку, вслух прочитал Алексей Борисович, — я в Саранске. Можем встретиться. Жду тебя в «Трех конях» в 21.00. Солтан».

— Пойдешь, конечно? — спросила Виктория Сергеевна, хотя в голосе ее звучала скорее уверенность, чем вопрос.

Алексей Борисович взглянул на часы. Они показывали начало девятого.

— Пойду, — задумчиво ответил он.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВСТРЕЧА

Очень популярный в Саранске ресторанчик под названием «Три коня» был почти свободен от посетителей. Лишь в центре небольшого зала за уставленным множеством бутылок столом развалились трое каких-то грязных и нечесанных, явно неуместных бродяг, да в дальнем углу в интимнейшем полумраке светильников расположился высокий человек в модном сером костюме.

Оборванцы были сильно пьяны, громко кричали, ругались и отвратительно хохотали, человек же в костюме сидел тихо, молча и незаметно, потягивая из бокала вино. Шляпа этого посетителя, явно незнакомого с нормами приличия, находилась у него на голове и была низко опущена на глаза так, что присутствующим в зале могли быть видны лишь острый нерусский, немордовский и нееврейский нос, тонкие губы — нижнюю из которых рассекал толстый, заметный даже в полумраке шрам, спускавшийся до костлявого, чрезвычайно выпуклого подбородка.

Эти неповторимые черты Алексей Борисович последний раз видел шесть лет назад, в Москве, в зале суда на прогремевшем на всю Россию процессе, коим закончилась одна из удачно проведенных московской полицией операций. На этом процессе обладатель выпуклого подбородка со шрамом проходил, можно сказать, эпизодической фигурой и был приговорен всего лишь к пяти с половиной годам каторги, что по тем, ознаменованным жестокой борьбой с преступностью временам считалось совсем небольшим сроком. Вообще с той памятной встречи на Рижском рынке связь Алексея Борина с Солтаном Тамеркаевым никогда надолго не обрывалась, и только последние два года переписка писателя с чеченцем не велась, ибо о последнем не было ни слуху ни духу.

Ровно в девять вечера Алексей Борисович был в назначенном месте. Хозяин «Трех коней» Абрам Шлаен, маленький лысый господин с полным и добрым лицом, радостно улыбнулся новому посетителю, поклонился, придерживая ермолку, и заговорил гнусавопевучим голосом:

— Добрый вечер, господин Борин! Как я рад! Как я рад! Хоть вы-таки меня порадовали! Такой день! Такое несчастье для всего города! Вы уже слышали? Бедная, бедная лошадь! Бедный господин директор конезавода!.. Вы знаете, посетителей сейчас мало, и я отправил своих официантов в отпуск. Пусть, думаю, ребята отдохнут, а я сам за них поработаю. Проходите, проходите, дорогой господин Борин. Для вас — любое, самое лучшее место.

— Здравствуйте, господин Шлаен. Действительно, пусто у вас.

— Ой, и не говорите! Мы несем страшные убытки! Только что закончился великий пост, а в это время у нас всегда очень мало посетителей, а тут еще такой день, такое горе, такое несчастье!

— Эй, жид! — пьяным голосом крикнул один из трех сидящих за столом оборванцев. — Принеси нам еще пива!

Абрам Шлаен замолчал. Приятная улыбка сбежала с его румяного лица.

— Ты что, плохо слышишь меня, вонючка? Тащи пиво да быстро, пока я повторно не сделал тебе обрезание!

— Скорей тащи пиво, свинья! — добавил другой бродяга.

— Не обращайте внимания, господин Борин, — зашептал хозяин «Коней». — Это очень злые и нехорошие люди. Я не знаю, откуда они взялись, и, если бы не такое трудное для нас время, мой швейцар ни за что не пустил бы их на порог. Вы ведь знаете, господин Борин, мы такое приличное заведение.

— Совсем обнаглели пархатые! — сказал третий злодей. — Пренебрегают настоящими, исконными хозяевами этой земли! Расплодились, как крысы, и воняют на каждом шагу! Получается, что я — истинный православный христианин — должен сидеть и ждать, когда эта жидовская морда притащит мне пива?..

— Извольте замолчать, господа, — спокойно и строго произнес писатель.

Бродяги замолчали. Один из них встал и, шатаясь, подошел к Алексею Борисовичу.

— А это еще кто такой? А? — проговорил он.

— Извольте замолчать.

— Перед вами знаменитый писатель Алексей Борисович Борин, — с трепетом промямлил Шлаен, надеясь, что имя знаменитости произведет впечатление и несколько остудит пыл этих незваных гостей.

— Писатель?.. Видали мы таких писателей! Давить надо таких писателей! Писатель!..

— Немедленно прекратите! — сказал Алексей Борисович, сделал шаг вперед и посмотрел стоящему перед ним человеку прямо в глаза. Тот, не выдержав взгляда, опустил голову и попятился назад.

— Писатель, — еще более злобно, но уже почти без гонора повторил он.

— Прошу вас не беспокоиться, господа. Я сейчас всем все принесу. Какого пива вы желаете?

— Того же! Принеси самого свежего и дешевого, — пробурчал оборванец и вернулся к своим собутыльникам.

Бродяги затихли, зашептались о чем-то между собой, то и дело бросая на Шлаена, разливавшего пиво за стойкой, злобные взгляды. Инцидент, кажется, был исчерпан. Алексей Борисович направился в дальний угол зала, где спокойно ожидал его давний знакомый.

— Ну, здравствуй, пропащая душа… Давненько мы с тобой не встречались, — сказал писатель, присаживаясь за стол напротив чеченца.

— Здравствуй, дорогой, — устало сказал Солтан и снял свою шляпу, обнажив короткие, заметно тронутые сединой волосы.

— Конспирируешься?

— Да, привычка.

— Ну рассказывай. Где пропадал? Отчего в последние годы о тебе ничего не было слышно?

— Что рассказывать… Был там, где и должен быть. А писать не хотелось. Срок к концу подходил. Все ждал, когда на свободу выйду.

— Ну и как свобода?

— Лучше, чем там, Алексей.

— А там тяжко?

— Да как сказать. Я ведь писал тебе. Все так же. Думаю, самому тебе было бы интересно там побывать. — Чеченец улыбнулся, показав полный рот золотых зубов.

— Бог миловал. — В ответ улыбнулся писатель.

— Это хорошо. А ты совсем не изменился, писатель.

— Да брось ты. Все мы стареем. Чем теперь собираешься заняться?

— Заниматься? — наивно спросил Солтан. — Не знаю. Хочешь что-нибудь предложить?

— Смотря что? Ведь ты, кажется, никогда ничего не делал по-настоящему…

— Ты так считаешь?

— Да. Если хочешь, я помогу тебе устроиться. Здесь очень нужны люди. Только скажи, чем бы тебе хотелось заняться. Ведь должно же быть у тебя хоть какое-нибудь призвание?

— Должно. У каждого человека должно быть свое призвание. Это дается от Бога, ведь так? Так я прочитал в одной из твоих книг.

— Никогда не думал, что ты будешь читать мои книги.

— Ты не изменился, Алексей. Наивный ты человек.

— Может быть, может быть. Да, где ты остановился?

— Хватит обо мне, писатель. У меня порядок. Ты-то сам как живешь?