Тайна булгаковского «Мастера…» - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Авербах сумел разглядеть в повести то, что автор так старательно прятал в тумане фантасмагории, – «большевистский ад», сводящий с ума простых людей! Но на крамолу эту обратят внимание лишь полтора года спустя (статья в «Известиях» появилась 20 сентября 1925 года). А тогда (то есть в самом начале 1924-го) все, кто прочёл «Дьяволиаду», Булгакова поздравляли. О нём заговорили в писательских кругах советской столицы…
Долгожданное признание приятно закружило голову. И метущуюся писательскую душу принялись усиленно бередить всяческие соблазны.
Знакомства на стороне
Зима 1924 года была студёной и снежной. И запомнилась она всем кончиной большевистского вождя Ульянова-Ленина.
Наступившая весна тоже не радовала погодой. 15 апреля Булгаков записал в дневнике:
«Весна трудная, холодная. До сих пор мало солнца».
И жизнь была какая-то промозглая, пасмурная, тревожная, не сулившая ничего доброго. В той же дневниковой записи говорится:
«В Москве многочисленные аресты лиц с „хорошими“ фамилиями. Вновь высылки. Был сегодня Д.К[исельгоф]. Тот, по обыкновению, полон фантастическими слухами. Говорит, что по Москве ходит манифест Николая Николаевича. Чёрт бы взял всех Романовых! Их не хватало».
Запись эта интересна не только своим содержанием, но и тем, что в ней упомянут московский юрист Давид Александрович Кисельгоф. В тот момент он был просто хорошим знакомым Михаила Афанасьевича. А через два десятка лет именно за него выйдет замуж… Впрочем, не будем забегать вперёд, но фамилию запомним – Кисельгоф. О его женитьбе – речь впереди, в эпилоге…
Итак, на дворе – весна 1924-го. Чета Булгаковых отметила 11-летне совместной жизни. Срок солидный. За это время Татьяне Николаевне не раз приходилось вызволять супруга из всевозможных жизненных передряг, порою весьма драматичных. И всякий раз – стоило лишь Михаилу Афанасьевичу вырваться из цепких объятий невзгод и болезней – он тут же начинал с интересом посматривать на сторону.
А вот его жене ничего подобного делать не позволялось. В «Жизнеописание Михаила Булгакова» приводятся её воспоминания о той поре:
«Только он мог вести себя как угодно, а я должна была вести себя тихо».
Будучи мужчиной любвеобильным, Михаил Афанасьевич постоянно за кем-то ухаживал. И в селе Никольском, и во Владикавказе, и уж тем более в Москве.
Но стоило Татьяне Николаевне завязать слишком (с его точки зрения) оживлённый разговор с каким-нибудь мужчиной, как тотчас же следовало недовольное замечание:
«– Ты не умеешь себя вести!».
Однажды кто-то из знакомых посоветовал Татьяне Булгаковой попробовать приобрести какую-нибудь специальность:
«… подбил меня окончить шляпочную мастерскую, я получила диплом, хотела как-то заработать. Один раз назначила кому-то, а Михаил говорит:
– Как ты назначаешь – ведь мне надо работать.
– Хорошо, я отменю.
Так из моей работы ничего не вышло – себе только делала шляпки. Я с ним считалась…»
Татьяна Николаевна с мужем считалась. А Михаил Афанасьевич всегда поступал так, как сам находил нужным. На упрёки жены (по поводу очередного своего флирта) неизменно отвечал («Жизнеописание Михаила Булгакова»):
«– Тебе не о чем беспокоиться – я никогда от тебя не уйду.
Сам всегда ходил, а я дома сидела… Стирала, гладила».
Пока жена «сидела», «стирала» и «гладила», муж «ходил» по гостям, часто допоздна засиживаясь на вечеринках. Там (в неформальной обстановке дружеских застолий) завязывались нужные знакомства, налаживались полезные литературные контакты.
Именно об этих контактах Булгаков писал матери в конце 1921 года:
«Я рассчитываю на огромное количество моих знакомств… Знакомств масса и журнальных, и театральных, и деловых просто. Это много значит в теперешней Москве… Вне такой жизни жить нельзя, иначе погибнешь. В числе погибших быть не желаю».
Отлучался он из дома и из-за рукописей, которые нуждались в перепечатке. Татьяна Николаевна пробовала научиться печатать на машинке, но это занятие вызывало у неё такие приступы головной боли, что от затеи пришлось отказаться. Тогда Булгаков нашёл машинистку на стороне – молодую вдову Ирину Сергеевну Раабен (нам уже встречалась эта фамилия). Она согласилась печатать в долг, то есть была готова ждать, когда перепечатанные произведения будут опубликованы и за них получен гонорар.
В своих воспоминаниях Ирина Сергеевна рассказала о том, каким запомнился ей тогдашний Булгаков:
«Он был голоден, я поила его чаем с сахарином и с чёрным хлебом».
А Михаил Афанасьевич очаровывал молодую хозяйку рассказами о своих мытарствах:
«Сказал без всякой аффектации, что, добираясь до Москвы, шёл около двухсот вёрст пешком – по шпалам: не было денег… Было видно, что ему жилось плохо, я не представляла, что у него были близкие. Он производил впечатление ужасно одинокого человека. Говорил, что живёт по подъездам».
Когда много лет спустя с этими строками ознакомили Татьяну Николаевну, она прокомментировала их следующим образом («Жизнеописание Михаила Булгакова»):
«„Двести вёрст по шпалам… „Он ей просто мозги запудривал. Он любил прибедняться. Но печатать он ходил. Только скрывал от меня. У него вообще баб было до чёрта!»
В начале 1924 года в Денежном переулке (в доме, где располагалось Бюро обслуживания иностранцев) был устроен литературный вечер. В качестве устроителей выступила группа возвратившихся на родину россиян-эмигрантов, которые стали работать в журнале «Смена вех» и выпускать газету «Накануне». На вечер пригласили московских литераторов, в том числе и Булгакова.
Юрий Слёзкин в «Записках писателя» вспоминал:
«К тому времени вернулся из Берлина Василевский (He-Буква) с женой своей (которой по счёту?) Любовью Евгеньевной…»
«Не-Буква» – псевдоним известного в ту пору журналиста И.М. Василевского. Его жена и стала одной из хозяек вечеринки в Денежном переулке.
К тому времени супруги Василевские уже досыта намыкались в Константинополе, пробовали найти счастье в Париже, пытались закрепиться в Берлине. Но, увы, всё тщетно. И они (на одном пароходе с семейством писателя Алексея Толстого) вернулись на родину.
Любовь Евгеньевна впоследствии написала, каким в тот январский вечер предстал перед ней Михаил Булгаков:
«Передо мной стоял человек лет 30-32-х, волосы светлые, гладко причёсанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко врезаны, когда говорит, морщит лоб».
Интересно сравнить этот словесный портрет с тем, что дан в книге драматурга А.М. Файко «Записки старого театральщика»:
«Булгаков был худощав, гибок, весь в острых углах, светлый блондин с прозрачными, почти водянистыми глазами. Он двигался быстро, легко, но не слишком свободно».
А Юрий Слёзкин (тоже, кстати, присутствовавший на той вечеринке) запечатлел в дневнике такой облик своего приятеля:
«Булгаков стал попивать красное винцо, купил будуарную мебель, заказал брюки почему-то на шёлковой подкладке… Об этом он рассказывал всем не без гордости».
Л.Е. Василевская не могла без улыбки смотреть на молодого литератора, который был явно доволен своим щегольским видом:
«… он мне показался слегка комичным, так же, как и его лакированные ботинки с ярко-жёлтым верхом, которые я сразу вслух окрестила „цыплячьими“ и посмеялась. Когда мы познакомились поближе, он сказал мне не без горечи:
– Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась.
Я поняла, что он обидчив и легко раним. Другой не обратил бы внимания. На этом же вечере он подсел к роялю и стал напевать какой-то итальянский романс и наигрывать вальс из „Фауста“».
Знакомство, завязавшееся на вечеринке, получило неожиданное продолжение. Василевская вспоминала:
«Второй раз я встретилась с ним случайно, на улице, уже слегка пригревало солнце, но всё ещё морозило. Он шёл и улыбался. Заметив меня, остановился. Разговорились. Он попросил мой новый адрес и стал часто заходить к моим родственникам Тарновским, где я временно остановилась на житьё (как раз в это время я расходилась с моим первым мужем)».
Судя по всему, новая знакомая очаровала Булгакова. Может быть, ему даже показалось, что вместо обычной любви судьба наконец-то послала ему любовь с большой буквы. Вероятно, и сама Любовь Евгеньевна давала понять Михаилу Афанасьевичу, что он ей весьма и весьма небезразличен.
Как известно, любовь слепа, влюблённые люди многого не замечают. Вот и Булгаков не обратил внимания на то, что сразу бросилось в глаза Юрию Слёзкину, который (в тех же «Записках писателя») так охарактеризовал Василевскую:
