Завершившие войну - Яна Каляева

— Тебе к чему знать? — Саша тоже перешла на «ты». — Приказ был из Москвы. Вот пусть Москва и разбирается.

Огэпэшник, который держал ее, вывернул ей руку так, что Саша выгнулась и судорожно вздохнула, стиснув зубы.

— Отставить, — мрачно сказал Филиппов. Видимо, припоминал сейчас слухи, будто бы комиссар Народной армии как-то связана с ОГП. — Без крайней необходимости не трогать. Запереть в теплую и глаз не спускать.

Ее не били, опасались даже лишний раз прикоснуться. Зато снова обыскали, а час спустя принесли одежду и велели переодеться. Зная, что здесь ее пока не тронут, она раздевалась перед ними спокойно и без спешки, только губы кривила презрительно. Она понимала их: инстинкт сыскарей буквально кричал, что комиссар несет в себе смертельную угрозу. Огэпэшники, верно, ищут сейчас за подкладкой ее одежды порох или яд. Саша усмехнулась: в ней ведь действительно была бомба, но найти ее не под силу не то что следователю, но даже и прозектору. Их страх немного успокаивал ее.

Одежду выдали женскую, ношеную, но добротную и чистую, почти угадав с размером. Хорошо, кровь отстирали; в ЧК одежду расстрелянных хранили как есть. Накормили от души: выглядела Саша изможденной, а им менее всего хотелось, чтоб она расхворалась, пока находится под их надзором. Принесли полную миску жареной картошки — с луком, на сале. Едва ли таким образом ее пытались оскорбить. В прежней жизни Саша действительно избегала есть свинину, по привитому в детстве убеждению полагая ее скверной пищей; но годы войны приучили, как говаривал Князев, не перебирать харчами.

К полуночи суета утихла. У решетки Сашиной камеры остался всего один огэпэшник — лопоухий дежурный, который давеча встретил ее у входа. Он держался почти дружелюбно: принес стакан теплого сладкого чая, а после угостил папиросой из мятой пачки.

— Это же твои личные папиросы, солдат, — сказала Саша, затягиваясь.

— Кури, комиссар, не последние чай… Для тебя не жалко.

— С чего вдруг такая щедрость?

— Да я ж не своей волей-то в ОГП служу, — сказал паренек, кося глазами в сторону. — Ни в жисть не пошел бы в охранцы, ежели б семью прокормить мог другим манером. У нас как чуть не половину земли изъяли, так с хлеба на квас перебиваемся. Голодаем, а долг-то растет… Хорошо, меня в ОГП приняли. Как воевавшего да грамотного. А там вот и выслужиться довелось. Ты не думай, комиссар, я не по восстанию работал, мы все больше по уголовным. Убивца вон взяли одного, опосля меня и перевели на уезд. И не рад я с братьями-бедняками воевать, а все ж своя рубашка ближе к телу…

— Понимаю, — кивнула Саша и взяла еще одну папиросу из щедро раскрытой пачки.

— Но ты-то не из таковских, комиссар… Есть ведь у тебя задумка какая против бар, а? Чем-то же ты им насолить думаешь? Затем, небось, и сдалась?

— Видишь ли, солдат… Я тут не так чтоб с инспекцией. Но вот почему сейчас позоритесь вы, а стыдно мне… Мы вот в чеке так топорно не работали. Ну нельзя же настолько топорно работать, ты уж прости.

— Да сам знаю, — уши солдатика густо покраснели. — Жидкое оправдание… но я не особо-то и старался тебя разговорить. Не веришь мне, и правильно. Неча верить таким, как я, иудушкам. Победила бы народная власть, к стенке бы меня поставила — так, мож, и за дело. Я ведь правду сейчас сказал, про земельный налог-то и семью свою. Так что мне не говори ничего. А все ж свечку я в субботу поставлю, перед Семистрельной иконой. Пусть Богородица тебе поможет, чего бы ты там ни задумала. Потому как все что угодно получше этого Нового, мать его, порядка будет. Ты папиросу-то возьми еще, комиссар. Когда теперь покурить доведется. Спички, уж прости, нельзя тебе оставить, из рук разве могу огня дать…

Наконец и он ушел, и Саша задремала было, но ее тут же подняли к ночному поезду. Сапоги и шинель выдали новенькие, казенные — на пару размеров больше, чем нужно, но терпимо. Неужто боялись, что в ее пальто и обуви спрятано что-то, чего они так и не смогли найти?

Руки сковали американскими наручниками «Пирлес». Саша прежде про такие только слышала, ПетроЧК ими так и не снабдили, несмотря на многочисленные запросы. Пока собирался конвой, Саша изучала механизм замка. Он позволял браслетам легко застегиваться и затягиваться, но не пускал дужку обратно. Защитный штифт на ребре замка блокировал движение храповика и предотвращал самопроизвольное затягивание на руке. Намного более легкая, надежная и гуманная конструкция, чем все, что Саша видела до сих пор. Она давно мечтала посмотреть на «пирлесы», хотя, конечно, не при таких обстоятельствах.

— Вы взяли фотографическую пленку, которую я привезла? — спросила Саша у начальника конвоя. Тот насупился:

— Перед тобой я не отчитываюсь, комиссар.

Однако бить ее, чтобы поставить на место, не стал.

Уже на дальних подступах к вокзалу началось столпотворение. Несмотря на поздний час и мороз, здесь собрались сотни, может, даже тысячи человек. Всюду громоздились вещи. Плакали дети. Саша заметила несколько костров прямо на улице. Перед взводом ОГП толпа расступалась, но чем ближе к вокзалу, тем медленнее и неохотнее. Идущий впереди конвоир выругался и сделал широкий шаг; Саша чуть не споткнулась о замерзший труп.

Вокруг вокзала было выставлено двойное оцепление — регулярная армия, не огэпэшники. Хорошо, подумала Саша, что они сейчас здесь, а не у нас в лесах. Внутрь кольца пропускали только пассажиров с билетами — и то, видимо, не всех — до Саши долетали отголоски скандалов. Однако и оцепление не могло сдержать всех, пролезло достаточно людей, чтобы через перрон пришлось проталкиваться.

Пассажиры буквально брали штурмом вагоны московского поезда. Неужто придется ехать сутки в эдакой тесноте? Но конвой уверенно двинулся к голове состава, в синий вагон первого класса. Саша краем глаза заметила негодующего мужчину и растерянную даму, выходящих из поезда под присмотром проводника. Забавно: комиссар поедет на господских местах, а господа останутся мерзнуть на вокзале.

В вагоне первого класса Саша оказалась впервые — мещанка Сирина, чтоб не привлекать внимания, ездила вторым. С любопытством осмотрела мягкие ковры, диваны с резными подлокотниками, лакированный столик, отделку красного дерева. В купе с нее сняли наручники. Здесь было тепло, вагон отапливался не чадящей печью, а наполненными горячей водой батареями. Электролампы мягко освещали купе. Под напряженными взглядами конвойных Саша скинула сапоги, растянулась на обитом бархатом диванчике, укрылась шинелью и