Двуявь - Владимир Прягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 5. Химеры
Они пришли на рассвете. Возникли из лиловатого марева, сгустившегося над лоджией, шагнули через порог. Балконная дверь отворилась перед ними послушно, без малейшего скрипа, хотя с вечера была вроде бы заперта изнутри. Их одежда напоминала комбинезоны и едва заметно поблёскивала, отливая призрачной синевой. Черты их лиц расплывались – или, точнее, тотчас же стирались из памяти, стоило лишь на мгновение отвести взгляд. Будто не лица вовсе, а бездарные фотороботы, автор которых не сумел подобрать ни единой броской приметы.
Юра, только что проснувшийся, таращился на них, пытаясь привстать, но тело ему не повиновалось. Казалось, сила тяжести в пределах квартиры возросла многократно, наполнив конечности неподъёмным свинцом. Крик застрял в горле холодным комом, дыхание перехватило.
Вот безликие существа выходят на середину комнаты; их предводитель, стоящий чуть впереди других, поворачивает голову – медленно, словно несмазанный механизм. Вместо глаз – зияющие провалы, беззвёздная пустота, но в этой пустоте ощущается некое подобие отстранённо-брезгливого интереса. К разуму Юры тянется что-то опасное, чуждое, ледяное, а метка у него на ладони вспыхивает пронзительной болью.
Раздаётся звук, похожий на колокольчик; фигуры тревожно вздрагивают. Звон становится громче, и они отступают на шаг, потом ещё и ещё. Марево за их спинами темнеет и разбухает, вбирает непрошеных визитёров в себя, а потом вдруг схлопывается в точку и исчезает. Колокола звонят с издевательским торжеством, Юра вновь обретает контроль над телом, резко приподнимается на кровати…
…и выныривает в реальность.
Он отключил будильник и ещё с минуту сидел, приходя в себя. Небо за окнами окончательно просветлело, первый луч солнца зацепился за кленовые кроны. Коротко гавкнул соседский пёс.
Что ж, товарищ Самохин, вас, похоже, можно поздравить. Ваши ночные, с позволения сказать, грёзы приобретают новое качество, а точнее, переходят в разряд многослойного тяжёлого бреда.
Нет, серьёзно, это уже перебор.
Сначала ему, как обычно, снился дождливый мир, причём подробности проступали всё явственнее – поездка на воняющей бензином машине, мертвенно-голый парк, сигаретный дым. Чей-то могучий смех. Высохшее тело в тлеющем круге. И нелепое словосочетание «консервированное солнце», засевшее в памяти, как заноза.
А потом приснилось, что он проснулся.
Да, проснулся, открыл глаза и увидел этих безликих, которые пришли с лоджии и принялись его изучать. Спасибо, будильник их распугал, как петушиный ор – тупую деревенскую нечисть.
Проблема в том, что они выглядели слишком реально. Слишком.
И ладонь до сих пор саднила, а в теле ощущались словно бы отголоски (если это слово здесь применимо), остатки той мерзкой тяжести-перегрузки, которая сковала его перед пробуждением. Как если бы гравитация, приручённая человеком, взбесилась и вздумала отомстить…
Сообразив, что от подобных мыслей можно и правда слететь с катушек, он поднялся, проковылял на кухню и включил чайник. Засветился телеэкран, затараторил диктор, но слова проходили мимо ушей. Юра, сделав над собой усилие, вслушался – просто чтобы отвлечься.
– Американская общественность с энтузиазмом восприняла визит главы советского государства, люди на улицах в Вашингтоне приветствовали кортеж. На переговорах в Белом Доме было заявлено о необходимости дальнейшего углубления сотрудничества во всех областях. В то же время, реакционные силы в Конгрессе не оставляют попыток испортить атмосферу добрососедства и взаимного уважения. Ястребы-неоконсерваторы, закусив удила…
С содроганием представив себе ястребов с удилами, он приглушил звук почти до нуля. Собрался соорудить себе бутерброд, чтобы перебить горьковатый табачный привкус, оставшийся после сна, но помешал оживший коммуникатор.
– Юра, – в голосе Тони чувствовалась тревога, – с тобой всё нормально?
– Вроде живой. А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю даже. Проснулась и хожу сама не своя, только мысль почему-то крутится – надо обязательно позвонить, вдруг он там…
Она проглотила окончание фразы, и Юра, ощутив её смущение так явственно, словно стоял с ней рядом, поспешно проговорил:
– Ну и правильно сделала, я по тебе соскучился.
– Правда?
– А то. Сижу, на кофейной гуще гадаю: позвонит – не позвонит, плюнет – поцелует. Извёлся весь.
– Бедняжка, – она с облегчением рассмеялась. – Ну, раз дурачишься, значит, правда всё хорошо. Тогда до встречи, да? Жду тебя в нашем явочном тамбуре.
– Договорились.
На выходе из подъезда он снова столкнулся с соседкой-пенсионеркой, коротко поздоровался и хотел уже пойти мимо, но её откормленный сенбернар вдруг ощетинился и заступил дорогу.
– Чего ты, Барончик? – удивилась соседка. – Это же Юрик!
Пёс зарычал басовито и неприветливо.
– Фу, Барон! Фу! – она тянула поводок на себя. – Прекрати немедленно! Кому говорю! Юрочка, извини, он сегодня какой-то странный…
– Бывает.
Обогнув зверюгу, Самохин выбрался со двора и посмотрел на небо. Антициклон держал оборону, лишь за Змей-горой притаилась дистрофичная туча, да ветер дохнул прохладой, напоминая, что сегодня – первый день ноября.
Юбилейные торжества надвигались неотвратимо. Самый большой кумачовый флаг трепетал над входом в мясной кооператив «Козерог» – на его фоне даже багряные клёны смотрелись бледно.
Едва студент взошёл на перрон, позвонил Фархутдинов.
– Итак, Юрий. Вчера вы требовали серьёзного разговора. Не передумали?
– Нет, я готов.
– Прекрасно. Приходите к полудню в контору, кабинет двадцать восемь. Пропуск я закажу.
– Понял, буду.
– Тогда до встречи. Антонине привет.
«Да иди ты лесом», – подумал Юра.
Электричка гостеприимно открыла двери. Он пропустил вперёд двух девиц спортивного вида в сопровождении угрюмого парня, вошёл вслед за ними в тамбур. Тоня улыбнулась ему, сделала шаг навстречу, но отчего-то снова смутилась. Тогда он сам шагнул к ней и, повинуясь порыву, наклонился к её губам. Двери за спиной тихо сдвинулись.
– Ух, – сказала Тоня, порозовев, – экий вы, Юрий, с утра… решительный…
– Не сдержался, – доложил он, – а сейчас опять не сдержусь.
Солнце хихикало за окном. Мелькали столбы.
– У тебя сколько пар сегодня? – она заглянула ему в глаза. – У меня всего две, а потом – свобода…
– А у меня – четыре, – он не признался, что в обед идёт к комитетчику, – плюс ещё тренировка, с которой хрен убежишь.
– Почему это?
– Тренер – горячий джигит, обидчивый. Зарэжэт, да.
– Ой, страсти какие! Ладно уж, тренируйся, ты мне ещё живой пригодишься.
– Зато завтра – другое дело. Ангажирую вас, сударыня, по полной программе.
– Боюсь даже уточнять…
Две пары он отсидел, будто на иголках. Лекторы что-то монотонно бубнили, выводили на экран иллюстрации, но Юра не запомнил ни единого слова, ни единой картинки. То думал о Тоне, то снова препарировал в памяти рассветный кошмар; прикидывал, как лучше построить разговор с Фархутдиновым. Взяв цифровое перо, рассеянно рисовал в планшете окружности и кресты,
