Мои прославленные братья - Говард Фаст

— Чужеземец в гостях у тебя да будет тебе как рожденный в доме твоем, и да возлюбишь ты его, как самого себя, ибо рабами были вы у фараона в Египте…

— И столь многие из нас стали чужеземцами, — продолжал Моше бен Даниэль, и мы забываем землю предков наших, и древние обычаи наши. Но ветер разносит великое слово «свобода», и евреи встречаются на перекрестках дорог земных.

— И что они говорят?

— Они шепчутся кое о чем, — рассмеялся Моше бен Даниэль, скрестив ноги и поглаживая свои штаны из тонкого льняного полотна. — Трудно жить в изгнании, признался он, — но и в этом есть свое вознаграждение. Тяжело у человека на сердце, и дом его — это остров; но вот приходит откуда-то весть, что в Израиле поднялся Маккавей.

— А что думает царь царей Антиох? — спросил Иегуда.

— Он знает имя Иегуды бен Мататьягу, — ответил купец. — Я принес дары: не должен был я приходить с пустыми руками, ибо хоть и радостен приход чужеземца, он может сделать свой приход еще более радостным, не так ли?

— Разве может еврей быть чужеземцем в Иудее? — рассмеялся Рагеш.

Моше бен Даниэль вдохнул запах вина, тихо произнес благословение и пригубил.

— Вы делаете мне честь, — вздохнул он. — О чем может тосковать тот, кто живет среди нохри? Об иудейском небе, об иудейских холмах, или об иудейском вине. А теперь позволь мне ответить тебе.

Ваш наместник: Аполлоний пришел к Антиоху, ибо, как он выразился, в Иудее взбунтовалась шайка жалких евреев. Мне известно об этом из самых надежных источников, можете мне поверить. Вы знаете царя царей?

Он оглядел нас всех по очереди.

— Мы не сподобились этой чести, — ответил Рагеш. — Мы простые крестьяне, мы пашем землю. Богатые, знатные высокородные евреи укрылись в крепости Акра в Иерусалиме вместе с первосвященником Менелаем.

— Так позвольте мне рассказать вам, кто таков этот царь царей, который владеет половиной мира, как он выражается. Это тучный, неимоверно тучный человек, у него уродливо отвислая нижняя губа, и он вечно не в духе, но он убежден, что красивее его нет никого на свете.

У него много женщин, и он совершает с ними такое, о чем мне даже и говорить не хочется. И еще он любит животных. И он принимает гашиш. И когда он примет гашиш, он жестоко издевается над всеми своими приближенными, и его боятся даже такие люди, как Аполлоний. И все же Аполлоний явился к нему во дворец и попросил у него еще наемников. «Против кого»? — спросил царь. И Аполлоний ответил: «Против евреев, мой господин, которые покрыли меня позором». «Евреи? — спросил Антиох. — А кто такие евреи?» «Люди, которые издавна живут в Палестине, — ответил Аполлоний, — страна их называется Иудея», — продолжал он, хорошо зная, что Антиох ведет счет каждому шекелю, который выжимают из нашей земли. «Евреи? Иудея? — сказал Антиох, взглянув на Аполлония так, что тот сразу же покрылся холодным потом, — а что, у тебя нет людей?» «У меня семь тысяч наемников», — сказал Аполлоний, и тогда царь так и взревел: «Семь тысяч человек! — заорал он, — и у тебя хватает дерзости беспокоить меня из-за каких-то паршивых евреев! Наемники мне дороже наместников!» Так он сказал. И все убеждены, что он вас отыщет даже здесь, в Офраиме.

— Кто? Аполлоний?

Моше бен Даниэль мрачно кивнул головой.

— Как служат царю? Плохо, мой юный друг, — сказал он Иегуде. — Цари отнюдь не мудры; напротив, они просто глупы, а этот царь — совсем набитый болван, он даже не понимает, что лучшего наместника, чем Аполлоний, он днем с огнем не сыщет. Он только и сумеет, что расправиться с Аполлонием, если этот грек — а Аполлоний грек или почти грек, что в наши дни одно и то же, — если этот грек не расправится с бунтовщиками. Он и понятия не имеет, что Аполлоний в лепешку разбивается, чтобы удержать в узде тысячу деревень, — да царю наплевать на это. Но Аполлонию совсем не наплевать, останется он наместником в Иудее или не останется, — и поэтому он к вам нагрянет, и очень скоро.

Последовало долгое молчание. Я наблюдал за Иегудой, и я знал то, чего не знал больше никто из присутствующих, — я знал, как ему страшно. Но когда он обратился к купцу, его голос звучал беспечно и бодро:

— А ведь я никогда не был и в десяти милях за пределами Иудеи, и Дамаск для меня — как чудо света. Расскажи мне про этот город. И расскажи про царя: как он живет, как он правит…

В тот день зародилась новая армия, новый тип войны, новая могучая сила, которая вскоре придала слову «еврей» новое значение и вложила в звучание этого слова новые ощущения — любовь и ненависть, восхищение и презрение — в зависимости от того, кто это слово произносил.

И так продолжается до сего дня, когда я сижу и пишу эти строки, припоминая то одно, то другое событие минувших дней для того, чтобы не исказить истины и в то же время что-то объяснить.

Так продолжается до сего дня, когда Сенат могущественного Рима присылает своего легата специально для того, чтобы встретиться с Маккавеем. Но Маккавея нет в живых, а я только старый еврей, каким был отец мой, адон, и его отец, и его дед, — старый еврей, которого терзают воспоминания. А как можно просеять свои воспоминания, чтобы поведать о том, что в действительности случилось, вместо того, чтобы украшать свою повесть красивыми выдумками о том, что должно было случиться? Не так давно шел я по улице возле рыночной площади, и там был певец, один из настоящих певцов из племени Дан, и пел он песню о пяти сыновьях Мататьягу. Я прикрыл лицо плащом и слушал, а он пел;

— Вперед, Эльазар, краса битвы! Эльазаром его звали, и Господь был оружьем его…

Но теперь, сидя здесь и возвращаясь мысленно к тому, что было, я вижу Эльазара, как он гулял в ту ночь с девушкой из Дамаска, мой безгневный, беззлобный брат, и ступал он так осторожно, так мягко, и был больше евреем, чем любой из нас. Я вижу, как Иегуда посмотрел в ту ночь в глаза Рагешу, и Рагеш сказал:

— Если уйти на юг Негева…

Но Иегуда прервал его:

— Негев слишком большой. Я останусь здесь, где Аполлоний сможет нас разыскать, и мы встретим его.

— Без войска?

— Мы создадим войско, — сказал Иегуда. Рагеш поглядел на меня.

— Народ станет войском, а мы с братьями будем его обучать.

Это была мечта, но никто ему не возразил. А потом мы увидели, как Эльазар бродит с девушкой при свете луны, и Рагеш сказал в почтительном изумлении:

— А вы воистину сыны Мататьягу…

Наше первое крупное сражение — крупное по сравнению с прежними стычками, но ничтожные по сравнению с предстоявшими нам боями, — наше первое крупное сражение произошло через шесть недель после появления в Офраиме дамасского купца и через неделю после того, как Эльазар женился на его дочери, взяв в приданое двенадцать чернокожих невольников. И эти чернокожие до конца оставались преданы ему. Они приняли еврейскую веру, жили как евреи и умерли как евреи.

За эти шесть недель мы собрали под знамя Маккавея тысячу двести человек. Ничего подобного не было видано прежде в Израиле, да и в любой другой земле. Люди наши не были наемниками, и не были они дикими варварами, чья жизнь столь тесно связана с войной, что одно без другого у них и представить себе немыслимо.

Нет, наше войско состояло из простых земледельцев, мирных книжников, глубоко почитавших Закон, священный Завет и древние свитки. Некоторые из нас, правда, довольно умело управлялись с небольшим луком из бараньего рога, научившись владеть им еще в мирные дни, когда с таким луком охотились на куропаток и зайцев; но и у тех, кто владел луком, не было никакого опыта в обращении с копьем и мечом.

А многие были подобны ученикам Лазара бен Шимъона, святого человека, державшего школу в Мицпе и проповедовавшего учение всеохватывающей, безграничной любви ко всему живому, вплоть до мельчайшего насекомого, так что ученики Лазара бен Шимъона всегда ходили босые, опустив очи долу, чтобы не раздавить какое-то из созданий Божьих. А теперь такие люди маршировали в боевом строю, разбившись на двадцатки, а Рагеш, которому довелось побывать у парфян — лучших в мире лучников, — учил новобранцев стрелять из лука тонкими еврейскими стрелами, пуская их быстро, одну за другой, чтобы дождем метко пущенных стрел создавать бреши в боевых рядах противника.

Обучались мы и другим вещам — и я, и мои братья, и все солдаты нашей маленькой армии, создаваемой в Маре. Эфиопы — чернокожие невольники дамасского купца — показали нам, как превращать пику в копье, которое можно метнуть во врага, и как прикреплять к нему кусочки кожи, которые точно направляют копье в полете по ветру.

Иегуда обучил нас обращаться с длинным сирийским мечом; сам он уже владел им так, что меч казался чуть ли не частью его тела, продолжением его руки. Моше бен Даниэль оставил у нас свою дочь и отправился в Александрию. Через месяц он вернулся оттуда с сотней юношей-евреев, добровольцев из александрийской общины, и вдобавок привез с собою дар александрийской синагоги — десять талантов золота.