Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Кампэйтай казнила нескольких наших товарищей, а жизнь остальных сделала невыносимой, — рассказывал Джонджон. — Как и везде у японцев: побои, лишения, содержание взаперти в клетках. Некоторые умерли от «недоедания» — на самом деле от голода. И «Блэкс», и мы лишились своих директоров. — Джонджон отпер ещё одну решетку. За ней, в нескольких связанных между собой подвалах со стенами из армированного бетона, ряд за рядом, располагались сохранные ячейки. — Иэн?

Данросс вынул свой ключ.

— Шестнадцать — восемьдесят пять — девяносто четыре. Джонджон повел их дальше. Чувствуя себя крайне неловко, он вставил в замок банковский ключ. Данросс сделал то же со своим ключом. Оба повернули ключи. Замок открылся. Теперь все взгляды устремились на ячейку. Джонджон вынул свой ключ.

— Я... я буду ждать у ворот, — произнес он, радуясь тому, что все кончилось, и ушел.

Данросс медлил.

— Там есть ещё другие вещи, личные документы. Вас это не смущает? Кросс не двинулся с места.

— Извините, но или мистер Синдерс, или я должны убедиться, что получаем все папки.

Данросс заметил, что на лбу у обоих выступил пот. У него самого взмокла вся спина.

— Ваше превосходительство, вы не против понаблюдать?

— Отнюдь.

Остальные двое нехотя отступили. Данросс подождал, пока они отойдут подальше, и открыл ячейку. Она была большая. Глаза сэра Джеффри широко раскрылись. В ячейке лежали лишь папки в синей обложке. Ни слова не говоря, губернатор принял их. Папок было восемь. Данросс захлопнул ячейку, замок защелкнулся.

Подошедший Кросс протянул руку:

— Давайте я возьму их, сэр.

— Нет.

Кросс остановился, пораженный, и прикусил язык, чтобы не выругаться.

— Но, ваше превос...

— Процедуру передачи утвердил министр, одобрили наши американские друзья, и я с ней согласился, — объявил сэр Джеффри. — Мы все возвращаемся ко мне в офис. При нас будут сняты фотокопии. Только две. Одна — для мистера Синдерса, другая — для мистера Роузмонта.

Иэн, мне поступило прямое указание от министра передать копии мистеру Роузмонту.

Данросс пожал плечами, изо всех сил надеясь, что по-прежнему выглядит так, словно ему это безразлично.

— Если так хочет министр, я не возражаю. Пожалуйста, сожгите оригиналы, сэр, когда снимете с них фотокопии. — Все смотрели на него, а он наблюдал за Кроссом и, как ему показалось, уловил миг довольства. — Если эти папки такие особенные, лучше, чтобы они находились в надежных руках, у Эм-ай-6 и ЦРУ. Мне, конечно, копии не нужны. Если ничего особенного в них нет, тут уж ничего не поделаешь. Многие идеи бедняги АМГ мне казались надуманными, и теперь, когда его уже нет в живых, я должен признаться, что для меня они не представляют особой ценности. Пожалуйста, уничтожьте их, ваше превосходительство.

— Очень хорошо. — Губернатор обратил взгляд бледно-голубых глаз на Роджера Кросса: — Да, Роджер?

— Ничего, сэр. Пойдемте?

— Мне нужно взять для проверки кое-какие документы компании, раз уж я здесь, — сообщил Данросс. — Ждать меня не нужно.

— Очень хорошо. Благодарю вас, Иэн. — Сэр Джеффри вышел вместе с остальными.

Оставшись один, Данросс прошел к другой секции ячеек в соседнем помещении. Вынув связку ключей, он выбрал два в мрачной уверенности, что Джонджона хватит удар, если тот узнает, что у него есть дубликат банковского общего ключа. Замок бесшумно открылся. Таких ячеек, как эта, но под разными номерами, у Благородного Дома имелось с десяток. В ячейке хранились пачки американских стодолларовых купюр, старые купчие и документы. Сверху лежал заряженный автоматический пистолет.

Душа Данросса была не на месте: он терпеть не мог оружие, как не выносил и «Каргу» Струан, хотя восхищался ею. В своих написанных перед смертью, в 1917 году, и составлявших часть её последней воли и завещания «Наставлениях тайбаням», которые лежали в сейфе тайбаня, она излагала дополнительные правила. Одно из них гласило, что тайбань всегда должен иметь значительные, нигде не учтенные суммы наличными для своих личных нужд; второе требовало постоянно держать наготове в потайных местах по крайней мере четыре заряженных пистолета. Она писала: Оружие я не выношу, но знаю, что оно может пригодиться. Накануне Михайлова дня[305] в 1916 году, когда я была слаба и плохо себя чувствовала, мой внук Келли О'Горман, третий тайбань (лишь номинально), посчитав, что я уже при смерти, заставил меня встать с постели и пойти к сейфу в Большом Доме, чтобы взять для него печатку Благородного Дома — и передать ему абсолютную власть как тайбаню. Вместо этого я взяла пистолет, спрятанный в сейфе, и выстрелила в него. Через два дня он умер. Я — человек богобоязненный, ненавижу оружие и насилие, но Келли стал как бешеный пес, а долг тайбаня — защищать право наследования. Я ничуть не жалею о его смерти. Ты, читающий эти строки, помни: родственники жаждут власти, как и все остальные. Без страха используй любые средства, чтобы защитить наследие Дирка Струана...

По щеке скатилась капля пота. Данросс вспомнил, как у него волосы встали дыбом при первом знакомстве с её наставлениями в ту ночь, когда он сделался тайбанем. Он всегда считал, что кузен Келли — старший сын Розы, последней дочери Карги, — умер во время одной из больших эпидемий холеры, которые постоянно захлестывали Азию.

Писала она и о других чудовищных вещах: В 1894 году, самом ужасном из всех, мне принесли вторую из половинок монет Жэнь-гуа. В тот год в Гонконг пришла чума, бубонная чума. Наши язычники-китайцы умирали десятками тысяч. Такие же страшные потери несли и мы сами. Чума не щадила ни бедняков, ни богачей: двоюродная сестра Ханна с тремя детьми, двое детей и пятеро внуков Чэнь-чэня.

Предание гласило, что бубонную чуму разносит ветер. Другие считали, что это кара Господня и что она поднимается откуда-то из земли, как малярия, смертоносный «плохой воздух»[306] Хэппи-Вэлли. И тут случилось чудо! Двое японских ученых медиков, которых мы выписали в Гонконг, доктора Витасато и Аояма, выделили бациллы чумы и доказали, что болезнь эту переносят вши и крысы и что от проклятия можно избавиться навсегда, если извести крыс и наладить санитарию.

Вонючим гнойником, перенаселенным рассадником крыс и всех болезней был мозолящий глаза склон Тайпиншань, которым владеет Гордон — Гордон Чэнь, сын моего возлюбленного Тайбаня. Там всегда селилось большинство наших язычников. Несмотря на все увещевания, приказы и настояния властей, суеверные обитатели Тайпиншаня ни во что не верили и ничего не делали для облегчения своей участи, хотя смерть косила и косила их. Даже Гордон, теперь уже беззубый старик, не мог ничего сделать. Он рвал на себе волосы, потому что терял арендную плату, и берег силы для четырех молодых женщин у себя дома.

В конце лета, когда стояла невыносимая вонь, когда количество смертей росло с каждым днем и казалось, что колония обречена, я приказала поджечь ночью Тайпиншань, весь склон этого кошмарно провонявшего холма. Кое-кто из его обитателей погиб в огне, и это остается на моей совести, но без очистительного пожара колония вымерла бы, чума унесла бы ещё сотни тысяч жизней. Я предала Тайпиншань огню, но тем самым сохранила верность Гонконгу. Я сохранила верность Завещанию. И выполнила просьбу того, кто предъявил вторую половинку монеты.

Двадцатого апреля человек по имени Цзян Ута представил эту половинку моему дорогому юному кузену Дирку Данроссу, четвертому тайбаню, который принес её мне, потому что не знал тайны монет. Я послала за Цзяном, который говорил по-английски. Услуга, о которой он просил, заключалась в следующем: немедленно предоставить убежищ и помощь молодому, получившему образование на Западе революционеру по имени Сунь Ятсен; помочь ему деньгами; использовать все наши возможности, чтобы способствовать ему до самой его смерти в борьбе за свержение чуждой Китаю маньчжурской династии.

Поддерживать любого революционера, выступающего против правящей в Китае династии, с которой нас связывали прочные отношения и от которой во многом зависела наша торговля и наши доходы, было против моих принципов и, по всей видимости, против интересов Дома. Я сказала, что не буду помогать в свержении императора. Но Цзян Ута сказал: «Это услуга, которую испрашивают у Благородного Дома».

И услуга была оказана.

С величайшим риском я предоставила деньги и защиту. Мой любимый Дирк Данросс тайно переправил доктора Суня из Кантона в колонию, а оттуда — за границу, в Америку. Я хотела, чтобы доктор Сунь отправился в Англию вместе с юным Дирком, который с приливом уходил в плавание. Тот был капитаном на нашем пароходе «Закатное облако». Как раз на той неделе я намеревалась передать Дирку власть как настоящему тайбаню, но он сказал: «Нет, только когда вернусь». Но он так и не вернулся. Вместе со всей командой пропал где-то в Индийском океане. О, как ужасна моя потеря, наша потеря!