Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Мэри Макфи — друг, — смущенно проговорил Синдерс.

— Извините, но этого недостаточно.

— Подруга.

— Извините, но этого тоже мало. Как её зовут на самом деле?

Синдерс подумал, потом, побледнев, взял Данросса за руку и отвел в дальний угол комнаты. Шеф Эм-ай-6 приставил губы к самому уху тайбаня:

— Анастасия Кекилова, первый секретарь чехословацкого посольства в Лондоне, — прошептал он, повернувшись спиной к Кроссу и губернатору.

Данросс удовлетворенно кивнул, но Синдерс с неожиданной силой удержал его за локоть и прошептал ещё тише:

— Вам лучше забыть это имя. Если КГБ когда-нибудь заподозрит, что вы в курсе дела, они из вас это вынут. И тогда она — покойница, и я покойник, и вы.

— Ну что ж, справедливо, — признал Данросс.

Синдерс глубоко вздохнул, потом повернулся и кивнул Кроссу:

— Ну, а теперь давайте завершим дело, Роджер. Ваше превосходительство?

Все в напряженном молчании последовали за ним. Джонджон ждал у лифта. Тремя этажами ниже располагались хранилища. В небольшом коридоре перед тяжелыми железными воротами стояли два охранника в штатском — один из департамента уголовного розыска, другой из Эс-ай. Оба отдали честь. Джонджон отпер ворота, впустил всех, кроме охранников, и запер ворота снова.

— Так у нас в банке принято.

— Хранилище когда-нибудь взламывали? — поинтересовался Синдерс.

— Нет, хотя… Японцы действительно взламывали ворота, когда… э-э… не нашли ключей.

— Вы были здесь тогда, сэр?

— Нет. Мне повезло.

После того как под Рождество 1941 года Гонконг капитулировал[304], два английских банка — «Блэкс» и «Виктория» — стали главной целью японцев. Был отдан приказ об их ликвидации. Всех сотрудников держали врозь, под стражей, и заставляли в этом участвовать. В течение многих месяцев им приходилось очень туго. Их заставляли выпускать фальшивые банкноты. А потом подключилась кампэйтай — японская тайная полиция, которую все ненавидели и боялись.

— Кампэйтай казнила нескольких наших товарищей, а жизнь остальных сделала невыносимой, — рассказывал Джонджон. — Как и везде у японцев: побои, лишения, содержание взаперти в клетках. Некоторые умерли от «недоедания» — на самом деле от голода. И «Блэкс», и мы лишились своих директоров. — Джонджон отпер ещё одну решетку. За ней, в нескольких связанных между собой подвалах со стенами из армированного бетона, ряд за рядом, располагались сохранные ячейки. — Иэн?

Данросс вынул свой ключ.

— Шестнадцать — восемьдесят пять — девяносто четыре. Джонджон повел их дальше. Чувствуя себя крайне неловко, он вставил в замок банковский ключ. Данросс сделал то же со своим ключом. Оба повернули ключи. Замок открылся. Теперь все взгляды устремились на ячейку. Джонджон вынул свой ключ.

— Я… я буду ждать у ворот, — произнес он, радуясь тому, что все кончилось, и ушел.

Данросс медлил.

— Там есть ещё другие вещи, личные документы. Вас это не смущает?

Кросс не двинулся с места.

— Извините, но или мистер Синдерс, или я должны убедиться, что получаем все папки.

Данросс заметил, что на лбу у обоих выступил пот. У него самого взмокла вся спина.

— Ваше превосходительство, вы не против понаблюдать?

— Отнюдь.

Остальные двое нехотя отступили. Данросс подождал, пока они отойдут подальше, и открыл ячейку. Она была большая. Глаза сэра Джеффри широко раскрылись. В ячейке лежали лишь папки в синей обложке. Ни слова не говоря, губернатор принял их. Папок было восемь. Данросс захлопнул ячейку, замок защелкнулся.

Подошедший Кросс протянул руку:

— Давайте я возьму их, сэр.

— Нет.

Кросс остановился, пораженный, и прикусил язык, чтобы не выругаться.

— Но, ваше превос…

— Процедуру передачи утвердил министр, одобрили наши американские друзья, и я с ней согласился, — объявил сэр Джеффри. — Мы все возвращаемся ко мне в офис. При нас будут сняты фотокопии. Только две. Одна — для мистера Синдерса, другая — для мистера Роузмонта.

Иэн, мне поступило прямое указание от министра передать копии мистеру Роузмонту.

Данросс пожал плечами, изо всех сил надеясь, что по-прежнему выглядит так, словно ему это безразлично.

— Если так хочет министр, я не возражаю. Пожалуйста, сожгите оригиналы, сэр, когда снимете с них фотокопии. — Все смотрели на него, а он наблюдал за Кроссом и, как ему показалось, уловил миг довольства. — Если эти папки такие особенные, лучше, чтобы они находились в надежных руках, у Эм-ай-6 и ЦРУ. Мне, конечно, копии не нужны. Если ничего особенного в них нет, тут уж ничего не поделаешь. Многие идеи бедняги АМГ мне казались надуманными, и теперь, когда его уже нет в живых, я должен признаться, что для меня они не представляют особой ценности. Пожалуйста, уничтожьте их, ваше превосходительство.

— Очень хорошо. — Губернатор обратил взгляд бледно-голубых глаз на Роджера Кросса: — Да, Роджер?

— Ничего, сэр. Пойдемте?

— Мне нужно взять для проверки кое-какие документы компании, раз уж я здесь, — сообщил Данросс. — Ждать меня не нужно.

— Очень хорошо. Благодарю вас, Иэн. — Сэр Джеффри вышел вместе с остальными.

Оставшись один, Данросс прошел к другой секции ячеек в соседнем помещении. Вынув связку ключей, он выбрал два в мрачной уверенности, что Джонджона хватит удар, если тот узнает, что у него есть дубликат банковского общего ключа. Замок бесшумно открылся. Таких ячеек, как эта, но под разными номерами, у Благородного Дома имелось с десяток. В ячейке хранились пачки американских стодолларовых купюр, старые купчие и документы. Сверху лежал заряженный автоматический пистолет.

Душа Данросса была не на месте: он терпеть не мог оружие, как не выносил и «Каргу» Струан, хотя восхищался ею. В своих написанных перед смертью, в 1917 году, и составлявших часть её последней воли и завещания «Наставлениях тайбаням», которые лежали в сейфе тайбаня, она излагала дополнительные правила. Одно из них гласило, что тайбань всегда должен иметь значительные, нигде не учтенные суммы наличными для своих личных нужд; второе требовало постоянно держать наготове в потайных местах по крайней мере четыре заряженных пистолета. Она писала: Оружие я не выношу, но знаю, что оно может пригодиться. Накануне Михайлова дня[305] в 1916 году, когда я была слаба и плохо себя чувствовала, мой внук Келли О'Горман, третий тайбань (лишь номинально), посчитав, что я уже при смерти, заставил меня встать с постели и пойти к сейфу в Большом Доме, чтобы взять для него печатку Благородного Дома — и передать ему абсолютную власть как тайбаню. Вместо этого я взяла пистолет, спрятанный в сейфе, и выстрелила в него. Через два дня он умер. Я — человек богобоязненный, ненавижу оружие и насилие, но Келли стал как бешеный пес, а долг тайбаня — защищать право наследования. Я ничуть не жалею о его смерти. Ты, читающий эти строки, помни: родственники жаждут власти, как и все остальные. Без страха используй любые средства, чтобы защитить наследие Дирка Струана…

По щеке скатилась капля пота. Данросс вспомнил, как у него волосы встали дыбом при первом знакомстве с её наставлениями в ту ночь, когда он сделался тайбанем. Он всегда считал, что кузен Келли — старший сын Розы, последней дочери Карги, — умер во время одной из больших эпидемий холеры, которые постоянно захлестывали Азию.

Писала она и о других чудовищных вещах: В 1894 году, самом ужасном из всех, мне принесли вторую из половинок монет Жэнь-гуа. В тот год в Гонконг пришла чума, бубонная чума. Наши язычники-китайцы умирали десятками тысяч. Такие же страшные потери несли и мы сами. Чума не щадила ни бедняков, ни богачей: двоюродная сестра Ханна с тремя детьми, двое детей и пятеро внуков Чэнь-чэня.

Предание гласило, что бубонную чуму разносит ветер. Другие считали, что это кара Господня и что она поднимается откуда-то из земли, как малярия, смертоносный «плохой воздух»[306] Хэппи-Вэлли. И тут случилось чудо! Двое японских ученых медиков, которых мы выписали в Гонконг, доктора Витасато и Аояма, выделили бациллы чумы и доказали, что болезнь эту переносят вши и крысы и что от проклятия можно избавиться навсегда, если извести крыс и наладить санитарию.

Вонючим гнойником, перенаселенным рассадником крыс и всех болезней был мозолящий глаза склон Тайпиншань, которым владеет Гордон — Гордон Чэнь, сын моего возлюбленного Тайбаня. Там всегда селилось большинство наших язычников. Несмотря на все увещевания, приказы и настояния властей, суеверные обитатели Тайпиншаня ни во что не верили и ничего не делали для облегчения своей участи, хотя смерть косила и косила их. Даже Гордон, теперь уже беззубый старик, не мог ничего сделать. Он рвал на себе волосы, потому что терял арендную плату, и берег силы для четырех молодых женщин у себя дома.