12 шедевров эротики - Коллектив авторов

Или они думают, в самом деле, что я не предпочла бы носить красивые платья, кататься в роскошных каретах, наслаждаться с любовниками и держать также слуг? Они нам говорят о преданности, о честности, о верности…

Однажды, это было на Комбонской улице… и было же у меня мест, слава тебе, Господи, – господа выдавали замуж свою дочь. Они давали большой бал, и невеста получила кучу подарков, которые заполнили бы целый воз для перевозки мебели. Я спросила у Баптиста, лакея, в шутку, конечно:

– А вы, Баптист… А ваш подарок?

– Мой подарок? – переспросил он, пожав плечами.

– Да… назовите его!

– Банка керосина, который я зажег бы у них под кроватью… Вот мой подарок!

Это был хороший ответ. Впрочем, этот Баптист был человеком, сильно интересующимся политикой.

– А ваш подарок, Селестина? – спросил он меня в свою очередь.

– Мой?

Я придала своим пальцам вид когтей и сделала жест, как будто собиралась вцепиться в чье-нибудь лицо.

– Вот – выцарапала бы ей глаза! – ответила я.

Метрдотель, которого никто ни о чем не спрашивал и который осторожно укладывал цветы и фрукты в хрустальную вазу, сказал спокойным тоном:

– А я удовольствовался бы тем, что залил бы им их рожи в церкви бутылкой хорошей серной кислоты…

И он воткнул розу между двумя грушами.

Ах, да, любить их!.. Что меня удивляет, так это только то, что подобные катастрофы не случаются чаще. Когда я думаю о том, что кухарка каждый день держит в руках жизнь своих господ… щепотку мышьяку вместо соли… немножко стрихнину вместо уксуса и – готово! А, как видите, этого нет. У нас, должно быть, все-таки рабство в крови!..

Я не образованна и пишу то, что думаю и что мне приходится видеть… Ну так я вам говорю, что все это нехорошо… Я говорю, что с того момента, когда кто-нибудь берет в свой дом прислугу, кто бы она ни была, он должен относиться к ней хорошо, бережно, покровительствовать ей. Я говорю также, что если хозяева так не поступают, мы имеем право брать все, имеем право посягать на их сундуки, даже на их жизнь…

Ну и довольно на этот раз, напрасно я думаю обо всех этих вещах, от которых у меня начинает болеть голова и становится скверно на душе… Я возвращаюсь к моему рассказу.

Мне стоило большого труда уйти из обители, от сестер Скорбящей Божьей Матери. Несмотря на любовь Клэ-Клэ и на то, что эта любовь давала мне новые и очень приятные ощущения, я чувствовала, что я старею в этом учреждении, и я очень стосковалась по свободе. Когда честные сестры поняли, что я твердо решила уехать, они стали предлагать мне массу мест… Все места стали вдруг хороши и как раз подходящи для меня. Но я не всегда тупа и понимаю плутни – и потому я от всех этих мест отказывалась; в каждом месте находила что-нибудь, что мне не подходило… Надо было видеть их физиономии, этих святых женщин… Это было комично… Они рассчитывали, что поместивши меня у каких-нибудь старых ханжей, они с лихвой смогут вернуть себе расходы по моему содержанию из моего жалованья, конечно… А я наслаждалась тем, что я теперь получила возможность в свою очередь надуть их.

Однажды я сообщила сестре Бонифации, что намерена уехать сегодня же вечером. У нее хватило дерзости сказать мне, подымая руки к небу:

– Но, мое дорогое дитя, это невозможно…

– Как невозможно?..

– Дорогое дитя, вы не можете оставить этот дом таким образом. Вы нам должны больше 70 франков… Вы должны нам сначала заплатить эти семьдесят франков.

– Чем же я вам заплачу? – возразила я. – Ведь у меня нет ни гроша… Вы можете меня обыскать…

Сестра Бонифация бросила на меня взгляд, полный ненависти, а потом сказала строго и с достоинством:

– Но знаете ли вы, сударыня, что это воровство? А обкрадывать таких бедных женщин, как мы, это больше, чем воровство… это святотатство, за которое вас накажет Бог… Подумайте об этом.

Тогда я вспыхнула от злости:

– Скажите, пожалуйста! – закричала я. – Кто здесь кого обкрадывает, это еще вопрос… Вы положительно восхитительны, милые сестрицы!

– Я вам запрещаю говорить со мной таким образом…

– Ах, да перестаньте же пожалуйста! Как?.. Работают для вас, работают, как животные, с утра до вечера, зарабатывают для вас огромные деньги… Кормите вы нас такой пищей, от которой собаки бы отказались… И кроме всего этого вам следует еще платить!.. Да!.. Вы ничем не брезгуете…

Сестра Бонифация страшно побледнела… Я чувствовала, что с ее губ готовы были сорваться ужасные, грубые ругательства… Но она не посмела их произнести и пробормотала:

– Замолчите!.. Вы девушка без стыда, без религии… Бог вас накажет… Уезжайте, если хотите, мы задержим ваши вещи…

Я выпрямилась перед ней во весь рост и в вызывающей позе, смотря ей прямо в глаза, сказала:

– Ну мы еще это посмотрим… Попробуйте только задержать мои вещи… и вы сейчас же увидите у себя полицейского комиссара. И если религия состоит в том, чтобы починять грязные брюки вашим священникам, красть хлеб у бедных девушек, закрывать глаза на все те ужасы, которые творятся каждую ночь в нашем дортуаре…

Добрая сестра помертвела. Она попробовала заглушить своим криком мой голос:

– Вы ничего не знаете о тех мерзостях, которые творятся каждую ночь в вашем дортуаре?! Посмейте мне это сказать в лицо, прямо глядя мне в глаза, что вы этого не знаете? Вы их поощряете, потому что они вам приносят доходы!..

И, вся дрожа, задыхаясь, с пересохшим горлом, я закончила свою обвинительную речь:

– Если религия состоит в том, чтобы устраивать из этой общины тюрьму и публичный дом, ну так хорошо, с меня довольно вашей религии… Мои вещи, слышите! Я хочу получить мои вещи… вы сейчас отдадите мне мои вещи.

Сестра Бонифация испугалась.

– Я не хочу спорить с потерянной женщиной, – сказала она с достоинством. – Хорошо, вы уедете…

– С моими вещами?

– С вашими вещами.

Ну и пришлось же мне потрудиться, чтобы получить свои вещи… Хуже, чем на таможне…

Я действительно уехала в тот же вечер. Клэ-Клэ, которая была очень мила со мной при прощании и имела маленькие сбережения, одолжила мне двадцать франков. Я наняла комнату на Сурдьерской улице. И я пошла в театр у Сент-Мартинских ворот. Там играли «Двух подростков». Как это похоже, ведь это почти моя история!

Я провела там восхитительный вечер, и я плакала, плакала, плакала…

Глава четырнадцатая

18 ноября.

Роза умерла. Решительно, несчастье преследует дом капитана. Бедный капитан!.. Его хорек околел, Бурбаки умер, а теперь пришел черед и Розе умереть!.. Она была больна уже несколько дней; болезнь ее неожиданно осложнилась воспалением легких, от которого она и умерла третьего дня вечером. Сегодня утром ее похоронили… Из окон я видела погребальное шествие… Тяжелый гроб, который несли на руках шесть человек, был весь покрыт венками и букетами из белых цветов, как фоб молодой девушки. Значительная толпа – весь Мениль-Руа – в трауре и болтая между собой, следовала за капитаном Може, который, туго затянутый в форменный военный сюртук, шел за гробом. И далекий звон церковных колоколов вторил звуку маленьких колокольчиков, которыми звонил церковный служка.

Барыня предупредила меня, чтобы я не смела идти на похороны. Я, впрочем, и не имела никакого желания пойти. Я не любила эту толстую злую женщину и отнеслась очень спокойно и равнодушно к ее смерти. Все-таки мне, может быть, будет недоставать Розы, и иногда я пожалею, может быть, что не буду больше встречать ее на улице… Но какое волнение происходит, должно быть, по этому поводу в лавке!..

Мне интересно было знать, какое впечатление произвела на капитана эта внезапная смерть. И так как мои хозяева уехали в гости, то я пошла пройтись после обеда в сад и подошла к забору. В саду у капитана пустынно и печально… Воткнутая в землю лопата свидетельствует о заброшенной работе. Капитан не выйдет, вероятно, в сад, говорила я себе. Он плачет, убитый горем, в своей комнате, среди воспоминаний… И вдруг я его увидела. На нем нет уже его красивого, парадного сюртука, на нем опять его рабочее платье, старая фуражка на голове, и… он с увлечением разбрасывает навоз по своим грядам… Я слышу даже, как он тихо напевает какой-то марш. Он оставляет свою тачку и подходит ко мне с вилами на плечах.

– Я очень рад видеть вас, мадемуазель Селестина, – сказал он мне.

Я хотела бы его утешить или пожалеть… Я ищу слов, фраз… Но подите, найдите какие-нибудь подходящие для этого слова перед такой комичной физиономией. Я довольствуюсь тем, что говорю:

– Большое несчастье, господин капитан, большое несчастье для вас. Бедная Роза!

– Да, да, – отвечал он тихо.

Его лицо не выражает ничего. Его жесты неопределенны… Он прибавляет, втыкая вилы в мягкую землю возле забора:

– Тем более что я не могу же оставаться один…

Я перечисляю домашние добродетели Розы:

– Вам не легко будет найти ей замену, капитан.