Воин - Дмитрий Колосов

— Я буду ждать тебя. Славной ночи тебе…

На этом их разговор оборвался. Улыбнувшись своим мыслям, Таллия вернула завитушку на прежнее место, поднялась и начала одеваться. Она знала, что Командор уже не придет.

Мало кто мог заснуть в эту последнюю ночь. Каждый понимал, что должен выспаться, чтобы вернуть силы, и каждый сопротивлялся сну, потому что завтра им всем предстояло заснуть навечно. Эллины разожгли костры и расселись вокруг них. Огонь негромко потрескивал, поедая сухую древесную плоть. Воины молчали, устремив глаза на оранжевые язычки пламени. Самые деятельные готовились к последнему бою — точили мечи и копья, чинили поврежденные вражеским оружием доспехи. Но таких было немного. Большинство просто сидело и смотрело на огонь. Он завораживал своей медленной игрой и, чтобы не заснуть, воины вели неспешный разговор. Они говорили о чем-то своем и в общем, но никто ни словом не обмолвился о том, что ожидало завтра. Никто не хотел разрушать очарования последних мгновений.

Леонид расположился около самого большого костра, разожженного посреди лагеря. С ним сидели воины его эномотии, несколько убеленных сединами голеев и Гилипп. Здесь же был и отважный беглец с мидийского корабля, назвавшийся киммерийцем Дагутом. Спартиаты негромко беседовали, царь слушал их разговор, рассеянно ковыряя прутиком багровеющие угли: Речь шла о доблести. О чем еще можно говорить в такую ночь! Вспомнили о Менелае и Диоскурах, об отважных врагах Спарты Аристодеме и Аристомене. Гилипп воодушевленно декламировал зовущие на подвиг строки Тиртея.

Воины те, что дерзают: сомкнувшиеся плотно рядами,В бой рукопашный вступить между передних бойцов,В меньшем числе погибают, а сзади стоящих спасают,Трусов же жалких вся честь гибнет мгновенно навек.

Называли имена героев из других земель — эфиопа Мемнона и мидянина Кира, Мегистий поведал историю благородного Зопира[238]. Плохо знавший койне киммериец долго прислушивался к разговору и, дождавшись паузы, внезапно вставил:

— Конан.

При упоминании этого имени царь резко поднял голову и взглянул на Дагута. На его плечах точно по сигналу вздулись могучие бугры мышц, через миг они расслабились, возвращая тело к блаженной истоме.

— Кто такой этот Конан? — поинтересовался Гилипп. — Я впервые слышу это имя.

— Конан — воин из рода киммерийцев, самый величайший герой, когда-либо живший на свете! — с достоинством ответил Дагут.

— Если он и в самом деле величайший герой, то почему мы ничего не слышали о его подвигах?

Киммериец пожал плечами.

— Наши сказители утверждают, что он жил так давно, что лишь самые седые скалы помнят легкую поступь его ног. Конан победил великое множество врагов и создал могучее царство.

Эфор снисходительно усмехнулся.

— И куда же оно подевалось?

— Его сокрушили дикие народы Севера, пришедшие спустя много лет после того, как исчез Конан.

Гилипп покачал головой.

— Герои не исчезают.

— Но он исчез. Ушел и о нем никто больше не слышал.

— Чудна твоя сказка, чужеземец, — сказал эфор, ревниво относящийся ко всякой попытке оспорить первенство эллинов в бранной славе. — И не было никакого Конана, иначе Гомер или Тиртей донесли б до нас его имя, как донесли имена Ахилла и Диомеда, Аякса и Одиссея.

Спартиаты дружно кивнули, соглашаясь со словами своего товарища. Киммериец помрачнел.

— Он был, — внезапно сказал Леонид. Царь поднял голову и обвел взглядом сидящих у костра людей. — Он был, я слышал о нем.

— Почему в таком случае ты никогда не упоминал его имени, если он и вправду был великим воином? — спросил Гилипп, заподозривший, что Леонид просто желает ободрить хвастуна-киммерийца.

— Я полагал, что о нем позабыли. Ведь минуло множество лет с тех пор, как исчезли рыцарские королевства и колдовские державы востока. Люди уже не помнят ванов и котхийцев, аквилонцев и пиктов.

— Да-да! — восторженно подхватил киммериец. — Король Конан правил как раз Аквилонией!

— И не только ей, — сказал Леонид. Его устремленные на костер глаза неподвижно застыли, в голубых зрачках плясал бешеный огонь пожаров.

— Так расскажи нам, царь, об этом воине. Поведай о его жизни и деяниях. Пусть его великие дела подвигнут бойцов на подвиги! — немного напыщенно воскликнул Гилипп.

— Чтоб выслушать историю его жизни, потребовалось бы бессчетное множество ночей. Я расскажу лишь о том, что неизвестно даже киммерийским сказителям, хоть им и ведомы предания самой седой старины. Я расскажу о последнем походе Конана, варвара из Киммерии.

Царь устроился поудобнее.

— Начать свой рассказ о Конане мне хотелось бы следующей фразой: «Король Конан был стар, очень стар». Мне хотелось бы расписать его хвори, болезни, показать трясущиеся от пьянства руки и похотливый взгляд, который он бросает на аккуратные попки молоденьких девушек. Мне хотелось бы показать его дряблые мышцы и сытый животик. Ведь именно таков финал жизни людей, сменивших полную опасностей судьбу на клетку, именуемую королевским дворцом. Это мечта любого рассказчика — показать героя, вдруг ставшего толстопузым развратником и трусом, или негодяя, отчего-то решившего пожертвовать собственной жизнью ради спасения чужой. Это парадокс: белое — в черном, черное — в белом. Именно это наиболее интересно в человеке, создании, облаченном в костюм домино.

Ведь человек не может быть выкрашен одним цветом. Он — в многоцветную полоску. И как бы хотелось представить Конана именно таким. И я бы поступил так, не раздумывая ни мгновения, не будь мой герой варваром из Киммерии. Как сладко звучит — варвар! А варвар более, чем человек. Он может потерять все, кроме своей дикой сути. Он рожден ломать шеи зажравшимся и погрязшим в неге народам. Поэтому моя история будет правдивой, именно такой, какой ее слышал я.

Итак, я расскажу вам быль о последнем походе Конана, варвара из Киммерии.

Король Конан был стар, очень стар. Три десятилетия минуло с того дня, когда удачливый авантюрист-киммериец овладел троном Аквилонии, задушив перед этим полубезумного короля Нумедидеса. Три десятилетия непрерывных войн и приключений, в ходе которых противниками аквилонского короля выступали не только правители соседних государств, но и маги, колдуны, волшебники, пускавшие в ход чары древнего Ахерона, Лемурии и Туле. Одна и волшебство, и многотысячные армии Немедии, Офира, Котха, Аргоса и Бритунии, и полудикие воинственные орды киммерийцев и пиктов оказались бессильны перед мощью Аквилонии, возглавляемой самым бесстрашным и умелым воином того времени — Конаном-киммерийцем.