Отверженные - Виктор Гюго

— Господин Мариус!

На этот раз он больше не сомневался в том, что действительно слышит голос. Он снова оглянулся, но опять-таки никого не заметил.

— Взгляните себе под ноги, — продолжал голос.

Молодой человек нагнулся и, увидел в потемках какую-то фигуру, которая приближалась к нему ползком по мостовой. Эта фигура и звала его. Тусклый свет плошки позволил различить, что фигура была в рабочей блузе, в рваных панталонах из толстого плиса, что у нее босые ноги и что возле нее блестит что-то вроде лужи крови. Увидел Мариус и поднятое к нему бледное лицо.

— Вы не узнаете меня? — продолжала фигура, видя его недоумение.

— Нет, не узнаю, — ответил он.

— Я — Эпонина.

Мариус с живостью нагнулся к лежавшей у его ног фигуре. Это действительно была переодетая по-мужски Эпонина.

— Как попали вы сюда? — спросил Мариус. — Что вы здесь делаете?

— Умираю, — чуть слышно проговорила несчастная девушка.

Есть слова и действия, которые способны встряхнуть самого удрученного человека. Точно сразу выхваченный из своего тяжелого кошмара, Мариус воскликнул:

— Вы ранены!.. Погодите, я вас отнесу в залу. Вас там перевяжут… Вы тяжело ранены?.. Как мне взять вас, чтобы вам не было больно?.. Где именно вы ранены?.. Эй, товарищи! На помощь! Господи! И зачем вы сюда попали?

Он попробовал просунуть под нее руку, чтобы поднять ее, и при этом встретил ее руку. Молодая девушка слабо вскрикнула.

— Вам больно? — спрашивал он.

— Да… немножко.

— Но я дотронулся только до вашей руки.

Она подняла руку к глазам Мариуса, и он увидал в ее руке темное отверстие, из которого сочилась кровь.

— Что это такое? — спросил он.

— Это рана от пули.

— От пули?!

— Да. Рука прострелена.

— Прострелена?! Как же это случилось?

— Вы заметили, как на вас было направлено ружье?

— Заметил. Вместе с тем заметил и руку, которая закрыла дуло ружья. Разве рука…

— Была вот эта самая.

Мариус задрожал.

— Какое сумасбродство! — вскричал он. — Бедное дитя! Но, впрочем, слава богу, если только тем и ограничилось. Это не опасно… Дайте я вас отнесу в дом. Там вас перевяжут, и все пройдет. Из-за простреленной руки не умирают.

— Пуля прошла через руку в грудь, — прошептала девушка. — Бесполезно уносить меня отсюда. Мне уже недолго… Вы сами можете помочь мне лучше всякого хирурга. Сядьте возле меня, вот на этом камне.

Мариус повиновался. Эпонина положила голову к нему на колени и, не глядя на него, прошептала:

— О, как хорошо, как сладко!.. Вот я и не страдаю больше.

Она помолчала с минуту, потом с усилием повернулась лицом к Мариусу и взглянула на молодого человека.

— Знаете что, господин Мариус, — снова заговорила она, — меня страшно злило, когда я узнала, что вы ходите в этот сад… Это было очень глупо с моей стороны… ведь я сама показала вам этот дом… да и должна была понять, что такой молодой человек, как вы… — Она запнулась и, перескакивая через вереницы мрачных мыслей, очевидно, теснившихся в ее голове, продолжала с раздирающей душу улыбкой: — Вы находили меня дурнушкой, не правда ли? — И, не дожидаясь ответа, заговорила снова, как бы торопясь высказать все, что мучило ее: — Знаете ли вы, что вас ожидает здесь гибель?.. Никто не выйдет живым из этой баррикады… И это я призвала вас сюда… Я! Вы будете здесь убиты, я в этом уверена. Все-таки, когда я увидела, что в вас прицелились, я заслонила рукой дуло ружья. Как это странно!.. Но я хотела умереть раньше вас… Когда в меня попала пуля, я потащилась сюда… Этого никто не видел, так что меня не могли подобрать… Я поджидала вас здесь и все думала: «Неужели он не придет?..» О, если бы вы знали, как я страдала!.. От боли я рвала зубами свою блузу. Теперь мне хорошо… Помните вы тот день, когда я вошла в комнату и смотрелась в ваше зеркало, и тот день, когда я встретила вас на бульваре с работницами?.. Как хорошо пели в тот день птички!.. И как это было недавно!.. Вы дали мне монету в сто су, а я сказала вам, что мне не нужно ваших денег… Подняли ли вы, по крайней мере, монету, когда я бросила ее на землю?.. Ведь вы небогаты. Мне нужно было бы напомнить вам, чтобы вы подняли ее. Как славно грело в тот день солнце!.. Тогда не было так холодно, как теперь… Помните ли вы все это, господин Мариус?.. О, как я счастлива!.. Все умрут сегодня… все!..

Она говорила точно в бреду, и ее скорбное лицо резало душу Мариуса, как острым ножом. Произнося эти отрывистые слова, она прижимала простреленную руку к груди, в которой зияла другая рана, из которой сочилась кровь, как вино из откупоренной бутылки.

Мариус с глубоким состраданием смотрел на эту несчастную женщину.

— Ой! — вдруг воскликнула она. — Вот опять схватило!.. Мне нечем дышать… Задыхаюсь!.. Ой, какая боль!..

Она вцепилась зубами в широко открытый ворот блузы, ноги ее судорожно вытянулись на мостовой.

В эту минуту вблизи раздался задорный петушиный выкрик маленького Гавроша. Мальчик взобрался на один из столов на баррикаде, чтоб зарядить свое ружье, и весело распевал популярную в то время песню:

Увидев Лафайета,Жандарм не взвидел света:Бежим! Бежим! Бежим!

Эпонина приподнялась, прислушалась и сказала:

— Это он. — И, снова обернувшись к Мариусу, добавила: — Это мой брат. Я не хочу, чтобы он меня видел…

— Ваш брат? — повторил Мариус, с горечью и болью в сердце думая о долге, завещанном ему отцом по отношению к семейству Тенардье. — Кто это ваш брат?

— Этот мальчуган.

— Который поет?

— Да.

Мариус сделал движение, точно хотел встать.

— О, не уходите! — прошептала Эпонина. — Теперь уже недолго осталось вам побыть со мной.

Она почти сидела, но голос ее был очень слаб и часто прерывался предсмертной икотой. По временам из ее груди вырывалось тяжелое хрипение. Она приблизила, насколько могла, свое лицо к лицу Мариуса и прибавила со странным выражением:

— Слушайте, я не хочу более обманывать вас… У меня в кармане есть письмо к вам… Мне велели отнести его на почту, а я оставила его у себя… Я не хотела, чтобы оно дошло до вас… Но вы, быть может, рассердились бы на меня за это в том мире, где мы скоро увидимся… Ведь увидимся там, да? Так вот, возьмите это письмо.

Она судорожно схватила руку Мариуса своей простреленной рукой, очевидно, уже не чувствуя в ней боли, и сунула его руку в карман своей блузы, Мариус действительно нащупал там письмо.

— Берите, — сказала она.

Мариус взял письмо. Девушка одобрительно, с видом облегчения, кивнула головой и продолжала:

— Теперь… за мои труды… обещайте мне…

Она запнулась.

— Что? — спросил Мариус.

— Обещаете?..

— Обещаю.

— Обещайте поцеловать меня в лоб, когда я умру… Я почувствую это и мертвой.

Голова ее тяжело опустилась на колени Мариуса, и глаза закрылись. Молодой человек подумал, что душа этой несчастной девушки уже отлетела, так как тело оставалось неподвижным. Но вдруг, в ту самую минуту, когда он считал ее уснувшей навеки, она тихо открыла глаза, в которых уже виднелся ангел смерти, и сказала ему с выражением неземной кротости:

— Знаете что… господин… Мариус? Мне кажется… я… немного… любила вас.

Она слабо улыбнулась и с этой улыбкой тихо испустила дух.

VII. Гаврош глубокомысленно вычисляет расстояние

Мариус сдержал свое обещание. Он запечатлел поцелуй на бледном челе умершей, покрытом каплями холодного пота. Это не было изменой Козетте — это было только нежным братским прощанием с многострадальной душой.

Не без трепета смотрел он на письмо, переданное ему Эпониной. Он сразу почувствовал, что это письмо скрывает для него очень важное. Он с нетерпением жаждал узнать его содержание. Таково уж человеческое сердце; едва несчастная девушка, спасшая ему жизнь, успела навеки закрыть глаза, как Мариус уже стал стремиться к той, которую любил. Он тихо опустил на землю тело умершей и ушел из закоулка. Какой-то внутренний голос говорил ему, что не следует вскрывать письмо той перед трупом этой.

Он поспешил в кабак и подошел к одной из свечей, горевших в нижней зале. Письмо оказалось коротенькой запиской, сложенной и запечатанной с чисто женским изяществом. Адрес, написанный тонким женским почерком, был следующий: «Господину Мариусу Понмерси, у господина Курфейрака, улица Веррери, № 16». Мариус сломал печать и прочел содержание записки:

«Дорогой мой — увы! — отец желает, чтобы мы уехали сейчас же. Сегодня вечером мы будем на улице Омм Армэ, № 7, а через неделю — уже в Англии. Козетта. 4 июня».

Невинность этой любви была такова, что Мариус только в первый раз видел почерк Козетты.

Историю этой записки можно рассказать в нескольких словах. Все было делом Эпонины.