Двойной удар Слепого - Андрей Воронин

Глеб взял стул и сел рядом с кроватью. Ему хотелось взять Ирину за руку и перебирать ее тонкие длинные пальцы. Но он не позволил себе этого сделать – на запястьях Ирины были закреплены тонкие пластиковые браслеты, от которых тянулись разноцветные провода. У изголовья кровати стояли приборы, их экраны, пересекаемые изогнутыми линиями, излучали зеленоватый свет. Глеб смотрел, как вздрагивает, вибрирует линия, бежит по экрану от одного края к другому…

Глеб впервые не слышал, а видел, как бьется сердце Ирины.

– Доктор Хинкель сказал мне, – обратился Глеб к фройляйн Лауденбах, – что она придет в себя через час.

Девушка кивнула, тряхнув белой челкой, торчащей из-под голубого берета.

– Да.

– Тогда я хотел бы съездить за цветами.

– Конечно, конечно, господин Каминский, я распоряжусь, чтобы вас, когда вы вернетесь, пропустили в палату.

– Спасибо.

Глеб поднялся, поставил на место стул и, уже спустившись на лифте, выйдя на улицу, почувствовал громадное облегчение.

– Ну, слава тебе. Господи.

Он, никогда раньше всерьез не относившийся к религии, произнес эту обыденную фразу настолько искренне, что сам удивился.

Его автомобиль был припаркован немного в стороне, на стоянке у входа в клинику места не оказалось.

Глеб открыл дверцу, забрался в машину и включил приемник, который работал в РМ-диапазоне. Щелкая клавишей, он стал перебирать станции, не зная, на какой остановиться – спокойной классической музыки ему никак не удавалось найти.

Наконец он выбрал радиостанцию, которая передавала выпуск последних новостей. О России прошло только одно сообщение, в котором диктор объявил, что последние части регулярной армии покидают Чечню и там намечаются президентские выборы.

«С этими выборами будет возни, – с досадой подумал Глеб, – наверняка больше, чем с выборами Президента России. Ведь там на высокий пост станут претендовать не меньше десяти человек, и наверное, все те, кого российские власти называла бандитами и террористами, тоже попытаются занять президентское кресло с тем хотя бы, чтобы на время выборов получить иммунитет кандидатской неприкосновенности».

Как профессионал, Глеб подумал, что если сейчас кому-нибудь в ФСК или ГРУ придет в голову застрелить Басаева или Радуева, то наверняка это поднимет огромный шум не только в России, а и во всем мире.

Все теле– и радиостанции, газеты и журналы стали бы кричать о том, что Россия убрала неугодного ей политика, нарушив тем самым все законы. А у чеченцев тогда появился бы удобный предлог ответить России такими же экстремистскими действиями. И опять началась бы заваруха, рассыпался бы в прах тот хрупкий мир, который с таким трудом удалось установить. Скорее всего, мир в Чечне никто особенно и не устанавливал, просто воюющие устали убивать друг друга. Нельзя же два года стрелять и стрелять, нажимать и нажимать на курок, не зная, во имя чего идет бойня!

Глеб подумал о чеченцах так, словно они жили где-то очень далеко, например, в Южной Америке или Африке, а совсем не в России, не на Кавказе, где Глеб раньше любил бывать. Ведя машину, он вспомнил о том, как путешествовал по Чечне.

«Что такое Чечня? Триста пятьдесят километров в длину, нет там больших деревень, как в России, а маленькие селения. И всего лишь, может быть, десятка два или три более-менее крупных населенных пунктов, которые с большой натяжкой назовешь городами. А сейчас все эти деревушки и городки известны во всем мире».

Глеб почему-то с улыбкой вспомнил, как еще до Перестройки ему довелось пересечь всю Чечню на автомобиле. Вспомнил, насколько плохие там дороги, вспомнил, что там было множество магазинчиков, которые предназначались для торговли автомобильными запчастями. Но, как правило, ассортимент этих магазинчиков ограничивался снятым с разбившегося где-нибудь в ущелье «жигуля» или «запорожца» аккумулятором, даже не очищенным от грязи. Еще Глебу вспомнилось, что на дорогах Чечни местные женщины продавали кукурузу и стоил початок ровно рубль, не больше и не меньше, тогда как в Средней полосе, на Кубани, на Украине такая же кукуруза обходилась в двадцать-тридцать копеек. Вообще, все не магазинные цены начинались в Чечено-Ингушетии с рубля.

"Подумать только, – рассуждал Глеб, – вот Анечка, дочь Ирины, и не помнит, что когда-то существовали разнообразные мелкие монетки, они были полноценными деньгами, потому что на них можно было что-нибудь купить. Анечка не знает, что за два гривенника можно было купить золотистый початок кукурузы, посыпанный крупной солью, или порцию мороженого, или билет в кино. А что можно купить на современный медный полтинник?.. Интересно, с чем же столкнется мальчик, которого родит Ирина? Что увидит мой сын, когда начнет понимать, что происходит вокруг него?

Удивительное дело, – рассуждал Глеб, вытаскивая из кармана сигарету, – в последнее время жизнь меняется так быстро и с такой скоростью исчезают обычаи, появляются новые – и тоже исчезают, что даже не успеваешь этого заметить".

Глеб успел вернуться в клинику с ароматным букетом цветов – прекрасных орхидей – еще до того, как Ирина пришла в себя. Уже знакомая Глебу высокая худощавая блондинка, фройляйн Лауденбах, одна из помощниц Клауса Хинкеля, принесла в палату вазу и установила в нее цветы. С восхищением поглядывая то на цветы, то на Глеба, девушка сказала:

– Вы так любите свою жену!.. – в ее голосе прозвучала легкая грусть. Глеб понял эту грусть.

«Ничего, девушка, – подумал он, – может, и тебе повезет. Да наверняка повезет, и ты встретишь человека, который будет тебя любить, будет тобой дорожить и станет о тебе заботиться».

Фройляйн Лауденбах с беспокойством оглянулась. на Ирину, на щеках которой появился румянец. Затем подошла к Глебу и заговорила шепотом:

– Знаете, господин Каминский, когда больной после операции выходит из наркоза, его самочувствие может ухудшиться, может открыться рвота. И наверное, вам стоит приехать вечером. Вы оставьте цветы, я скажу вашей супруге, что вы были здесь. Лучше, господин Каминский, вам не присутствовать, вашей супруге потом будет тягостно вспоминать об этом.

Глеб понимающе кивнул. Уж что-что, а наркоз за свою жизнь он пережил не один раз и отлично помнил те гнусные ощущения, которые преследовали его после каждой операции.

«Не дай Бог, так же тяжело будет и Ирине!»

Глеб отчетливо помнил, как задыхался и скрежетал зубами, безуспешно пытаясь подавить в себе мучительную горячую волну тошноты.

"Неужели то же самое случится и с Ириной? Может быть, действительно фройляйн права, и я навещу Ирину вечером? А пока есть время, стоит поработать. Я хочу, порыться в записной книжке того русского толстяка.

Могу побиться об заклад, что отыщется информация, заслуживающая внимания".

Глеб взглянул на Ирину и заметил, что она, еще не придя в себя, зашевелилась на кровати, сдавленно застонала…

– Да-да, мне лучше уйти.

Глеб вспомнил, как ему было неприятно не то, что его вытошнило, а то, что это видели другие, и то, что этим он причинил окружающим неудобство. Поблагодарив фройляйн Лаудснбах, которая осталась в палате, Глеб покинул клинику и отправился в отель. Он заказал ужин в номер и стал изучать свою находку. Записная книжка говорит о хозяине гораздо больше, чем это может предположить человек, никогда не занимавшийся подобным анализом.

Многое из того, что Глебу стало известно через четыре часа кропотливой работы, следовало уточнить в Москве, перепроверить по своей личной картотеке.

Кое-какая информация его настораживала. Фамилии, время от времени появлявшиеся на маленьком экране, говорили, и говорили достаточно красноречиво, о том, что владелец электронной записной книжки не последний человек в России и его связи обширны как в деловом мире, так и в политическом.

Очень часто фигурировали фамилии членов кабинета министров, а также людей, занимающих ключевые посты в акционерных обществах «Газпром», «Нефтепром» и «Лукойл».

Появлялись и исчезали на экране служебные телефоны, квартирные телефоны, телефоны дач, мобильные телефоны, номера банковских счетов, названия документов, адреса мужчин и женщин в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске, Берлине, Риме, Осло, Копенгагене… Больше всего Сиверова заинтересовал подраздел, где фиксировались прошедшие встречи и планировались новые, на которые владелец записной книжки способ вряд ли отправится. В общем, информация, которую извлекал Глеб, была невероятно интересна и полезна, тем более, для такого человека, как Слепой. Он еще не предполагал, как воспользуется этой информацией, но уже предчувствовал, что случайно подобранная записная книжка сыграет важную роль в его судьбе.

«Этот толстый деятель, конечно, знает намного больше, чем записано в его электронной книжке. И не иначе, высшим силам было угодно, чтобы я оказался в банке в тот момент, когда был совершен налет. Естественно, возвращать записную книжку хозяину я не стану, пусть побудет у меня. Скорее всего, никто не видел, как я се присвоил. А если кто и видел, то вряд ли вспомнит и скажет… Хозяин, естественно, станет ее искать. Потерять такую книжку – это намного хуже, чем потерять паспорт или кошелек с крупной суммой».