Венецианский эликсир - Мишель Ловрик

Он ненавидел ее, а теперь снова любит, и радость обладания затмевает все пережитое.

А как она его вдохновляет!

Рядом с ней ему в голову приходит прекрасная мысль. Возможно, радость обладания ею либо облегчение от воссоединения заставляют его проснуться с блестящей идеей. Мимосина Дольчецца внесла в его жизнь такую ясность, что это положительно влияет на его дела. Он будет торговать не только венецианскими винами, венецианскими докторами и их зельями, но и самой Венецией.

Он запатентует венецианское лекарство и будет импортировать его целыми бутылками из маленькой республики. Естественно, эти бутылки первым делом попадут на склад, где пройдут проверку качества после долгого путешествия. Их перельют в другие бутылки, на которые будут наклеены более честные этикетки с надписями «Ром» и «Бренди». Между тем сами венецианские бутылки будут наполнены нежным эликсиром, имеющим с Венецией столько же общего, сколько и Валентин.

Он должен мгновенно стать чрезвычайно популярным в Лондоне. Ибо Валентин будет продавать саму суть Венеции, мистерию востока, ароматный мрак ее аптекарских лавок, репутацию ее знаменитых докторов, расположение ее аристократов, имена которых будут отмечены на этикетках, загадочные глубины ее нефритовых вод. Вся тысяча лет ее славной истории будет закупорена в этих небольших бутылках. А Мимосина лежит рядом с ним, мягкая и сладкая, как молоко.

Вероятно, спит.

Облатки из тамариндов

Берем тамаринды, одну унцию; перетираем их в ступке с трагакантом, пропускаем через сито, растворяем сок испанского лакричника, две драхмы; смешиваем и делаем пастилки, такие же тонкие, как облатки; высушиваем в печи.

Очень милые, вкусные и полезные пастилки. Утоляют жажду, удаляют неприятный привкус при лихорадке.

— Ты возьмешь меня в жены, — говорит она, проснувшись на следующее утро. — Это станет для тебя величайшей радостью.

— Эй, подожди немного, — лепечет Валентин.

— Да, я брошу труппу, ты заключишь меня в объятия, и мы будем жить в твоем большом доме, где нас никто не найдет.

Она широко улыбается, словно мать, давшая ребенку шоколадку, которую тот не заслужил. Она звенит колокольчиком, призывая служанку Тэбби Рант. За дверью мгновенно слышится чихание. Как Валентин и предполагал, девушка постоянно подслушивает, не считая его достойной партией для госпожи.

Валентин, заикаясь, говорит:

— Все не так просто.

Он задумчиво гладит ее по щеке.

Она не намерена это терпеть. Повернувшись, она сверкает глазами. Тэбби Рант входит в комнату, держа в руках большой серебряный поднос. Бросив взгляд на хозяйку, она пятится к двери, смерив Валентина холодным, как северный ветер, взглядом.

— Значит, ты все-таки меня не любишь? — шепчет актриса.

— Конечно, я…

— Для тебя это проходная интрижка, не настоящая любовь, которая бывает лишь раз в жизни, как для меня? Я все время считала, что наши сердца вступили в союз любви.

Черт. Это правда. Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, люблю.

Но он не говорит этого вслух. Она выбирается из постели и начинает быстро одеваться. Валентин хмурится.

На этот раз он позволяет ей уйти. Сейчас у него нет ресурсов для того, чтобы восстановить мир в их отношениях. Когда она удаляется в будуар, он тихо одевается и покидает ее комнаты, медленно спускаясь по лестнице, на которой до сих пор лежат газеты.

Валентин заставляет себя взять руку Певенш, уже переставшей носить траурное платье, в котором она выглядела чрезвычайно бледной. За это время она немного пополнела, и это ей совсем не к лицу. Они вместе бросили первый ком земли в яму, которая должна была поглотить их отца. Он озабоченно смотрел ей в лицо, в глаза, которые не проронили ни слезинки. Ей лучше было бы поплакать, взяв пример с женщин, стоявших вокруг. Неузнаваемые под черными вуалями, они хнычут и шмыгают носом, эти мимолетные увлечения Тома. Он видит, как Певенш раскрывает рот, увидев этих женщин, и быстро отвлекает ее внимание, пока она не закатила еще больший скандал, чем в чайхане.

— Бросай букет, дорогая.

Она открепляет его от своего пояса и швыряет в могилу, добавляя:

— Пока, папа. Надеюсь, что ты отправишься на небеса.

Люди, услышавшие ее слова, начинают перешептываться, передавая их дальше. Валентин привлекает девочку к себе и шепчет на ухо:

— Конечно, малышка. Куда же ему еще попасть?

Он видит, что она готова ответить на этот вопрос, и тут же, в отчаянной попытке помешать ей, затягивает какую-то поминальную песнь, которую с радостью подхватывают набожные товарищи Валентина. Между тем Певенш наблюдает, как люди передают друг другу небольшие бутылочки.

— Они скоро перепьются все! — громко восклицает она, перебивая пение. — Они не смогут нормально есть на поминках. Стоило готовиться!

Когда песня замирает, присутствующие кивают, словно бы удовлетворившись пением, и постепенно начинают расходиться, оставляя Валентина и Певенш на краю могилы. Они стоят и молча смотрят на влажную землю. Свежий ветер шевелит ветви нескольких деревьев, которые еще не успели стать жертвами прогресса на Бенксайде. Запах глины бьет в нос, но в маленьких глазах девочки не видно слез.

Певенш говорит:

— Ну, с ним покончено.

Валентин морщится от боли, чувствуя себя ужасно одиноким. Теперь, со смертью Тома и в неясной ситуации с Мимосиной Дольчеццой, мир кажется не таким уж приветливым местом. Вся его семья теперь — это Диззом и Певенш. Что же это за жизнь такая?

Во время поминок он стоит в стороне от гостей, наблюдая за тем, как они с подозрением поглядывают на телячьи уши и утиные языки, омаров и копченые потроха, раковый суп, который Певенш специально заказала к столу и за приготовлением которого проследила лично. После всех тех унижений, которым отец подверг ее в отношении пищи, она все равно пыталась закатить на поминках пир, достойный королевского стола.

Но друзьям Тома не нужны эти изысканные яства. Через какое-то время один из местных пекарей выбегает за дверь и возвращается с большим подносом, заваленным пирогами. Толпа расхватывает их с нескрываемой радостью. Валентин в конце концов тоже поддается искушению и берет один пирог, запивая его элем.

К счастью, Певенш нигде не видно. Позже он находит ее на кухне, где она с довольным видом уписывает огромный пирог, напевая себе под нос дурным голосом.

Он не удерживается и спрашивает ее:

— Разве тебя плохо кормят в школе, Певенш?

О, она с удовольствием поделится мыслями по этому поводу. В школе их кормят всего лишь ростбифом по понедельникам, жареной бараниной по вторникам и пятницам, грудинкой по средам и отварной ляжкой по четвергам, а по субботам тушеной говядиной с маринованными каштанами. Но жирные котлеты иногда не дают. Это случается, когда родственники просрочивают платеж за обучение. Тогда несчастного ученика сажают во главе стола и заставляют смотреть, как другие уплетают за обе щеки вкусную еду.

Валентин впадает в задумчивость, а Певенш принимается пересказывать все меню, не упуская ни единой детали, особенно подробно останавливаясь на процессе приготовления.

Певенш многозначительно глядит на него и добавляет, что знатным девочкам дозволено задерживаться в столовой, чтобы пропустить стаканчик портвейна после ужина. Валентин делает мысленную пометку организовать для нее там то же самое.

Когда он отвозит ее в школу, она устраивает ему очередную сцену. Она приветствует директоршу, громко выкрикнув:

— Вот я и вернулась! Я ему наскучила. Он решил заняться чем-то более интересным, мне больше не рады!

Певенш пробегает по залу, шумно шмыгая носом, и взбегает по лестнице на второй этаж. Директорша и опекун одновременно вздрагивают, услышав, как она громко хлопает дверью наверху. Наступает тишина.

Почему она не скажет чего-нибудь хорошего? Атмосфера так напряжена, что ее можно ковырять вилкой.

Наконец директорша осторожно шепчет:

— Она хочет, чтобы вы подумали…

Но осекается, когда Валентин достает из кармана деньги.

— Да, — устало говорит она. — Я куплю ей что-нибудь хорошее.

— А портвейн после ужина?

Она грустно кивает.

Брак! Это слово заставляет его вздрагивать по дороге в театр. Зачем?

Тома похоронили. Настало время внести ясность в отношения с Мимосиной. Если это невозможно, то нужно хотя бы обнять ее, пока она будет бушевать. Он должен снова заключить ее в объятия, пусть и в последний раз. Он так устал. Ему надо покувыркаться с Мимосиной, прежде чем он сообщит ей плохие новости, если уж такова судьба.

Сперва он должен снова сделать ее своей возлюбленной. Последствия утренней ссоры можно устранить лишь лаской, а она ему определенно не сможет в этом отказать, увидев его грустные глаза и похоронный костюм. Он подходит к театру, чтобы встретить ее там.