Венецианский эликсир - Мишель Ловрик

Лондон, 15 декабря 1785 года.

Отпечатано на льду.

Что это за имя такое, Мимосина Дольчецца?

Несчастный глупец! Он по уши влюблен, и эта болезнь явно в запущенной форме.

Когда я услышала его шаги на лестнице, то тут же юркнула назад под одеяло.

Я поняла по выражению его лица, что внизу он успел пообщаться с директрисой и теперь в курсе того, что я натворила в зале.

Я тут же начала лить крокодиловы слезы, и перед уходом он дал мне вдвое больше денег, чем обычно. Мою спальню задрапировали модными платьями и шляпками, которые он мне подарил.

Без сомнения, он пошел на встречу с этой Мимосиной Дольчеццой.

Которая лишила меня достойного рождественского ужина.

Даже папа не поступил бы так со мной.

Венеция, 1769 год

Теплый электуарий, помогающий работе сердца

Берем консервированный желтофиоль, консервированную корку лимонов, всего по одной унции; засахаренную корку цитрона, зеленый имбирь, электуарий сассафраса, сок процеженного кермеса, всего по пол-унции; масло мускатного ореха, две капли; масло корицы и гвоздики, всего по одной капле; смешать.

Влияет, в первую очередь, на работу желудка, улучшая его работу ароматными свойствами, поднимая тем самым настроение и придавая сил.

То, как их планы на мой счет совпали с тем, чего хотела я, казалось очень странным. Мои, по сравнению с их сложными построениями, были простой забавой.

По всей видимости, мой актерский талант остался незамеченным не только в стенах монастыря, но и за его пределами. То же самое касается моей внешности, которая так сильно действовала на мужчин, которые меня окружали. Некоторые не могли на меня смотреть. Другие не могли оторвать от меня взгляд. Я неподвижно лежала в ванне, глядя на угасающее пламя в камине и гадая, позволят ли они мне замерзнуть до смерти в этом сосуде.

Один из мужчин заметил:

— Ее кожа имеет здоровый блеск.

Его товарищ отозвался:

— Она достаточно хорошо сложена для наших целей.

По всей видимости, они хотели продержать меня в ароматической воде, пока я не выслушаю их всех и не соглашусь принять их предложение не то что с неохотой, но с радостью. А если бы я отказалась, я не сомневаюсь, что они не раздумывая засунули бы мою голову под воду и держали бы там, пока я не согласилась бы или не захлебнулась. Для родителей я уже была мертва. Я обвела комнату взглядом, пытаясь увидеть хотя бы одно сопереживающее лицо. Не увидела. Никакого сочувствия к моей проблеме, уважения к моей наготе или заботы о моем физическом и душевном здоровье. Вместо этого я увидела холодное любопытство и высокомерное нетерпение.

Один из них сказал:

— Господа, приступим.

Сначала они проверили, насколько чисто я говорю по-итальянски. Несмотря на то что я стучала зубами от холода, мне удалось удержаться от ответов на венецианском диалекте. Мне дали чашку с горячим напитком, пахнущим цитрусами и корицей. Потом они проверили мой французский. Я его немного подзабыла, потому что в монастыре не с кем было на нем разговаривать. В любом случае за то время, что я провела взаперти в келье, я чуть не разучилась говорить. Казалось, их удовлетворили мои ответы, какими бы сбивчивыми они ни были. Они заставили меня пропеть несколько нот. Мужчина, который, по-видимому, был у них главный, повернулся к остальным.

— Монахини были правы. У нее приятный голос. Его можно поставить.

Лежа в холодной воде, я чувствовала, как все мои ощущения замирают. Мне уже было почти все равно, чем это кончится. Я отвечала механически, словно кукла. Но где-то на задворках сознания билась мысль: если бы они хотели просто убить меня, то им бы не было нужды проверять мои языковые способности.

Они спросили меня о моем преступлении. Они хотели знать все подробности того, что я чувствовала по этому поводу. Я не придумала ничего лучше, чем правдиво отвечать на их вопросы. Я сказала, что мне очень жаль того, что случилось. Но я сказала, что сделала именно то, что мне следовало, чтоб защитить жизнь. Я добавила, что буквально умирала взаперти.

— Любая монахиня страдает, как настоящий мученик. Если она умирает, то, несомненно, отправляется на небеса, что, впрочем, и есть ее главное желание. Она может провести первую брачную ночь с Богом. Уверяю вас, она всегда в предвкушении этого.

Я услышала, как один из мужчин шепнул другому:

— В ней есть варварство, от которого содрогнулся бы даже дьявол.

Другой ответил:

— Ну, это нам на руку, не так ли?

Наконец они сказали мне, чего от меня хотят. Я такого не ожидала. В обмен на жизнь, которая могла быть отобрана в любой момент с такой же легкостью, с какой разламывается соломинка, они хотели, чтобы я стала актрисой. Мне нашли место в труппе, прикрепленной к театру в Сан-Луке. Эта труппа вскорости отправлялась в турне по Европе, и я должна была поехать с ними.

Главный объяснил все это сухим тоном, подытожив:

— Мы придерживаемся мнения, что сцена является подходящим местом для барышни твоего немного непоседливого характера.

Я опустила взгляд, когда он добавил:

— Имея уже одного внебрачного отпрыска, ты вряд ли нуждаешься в наших рассказах о том, как вести себя с мужчинами.

Моя смена профессии не ограничивалась лишь актерством. Я должна была играть не только на сцене по сценариям, написанным драматургами. В жизни я тоже должна была играть, ведь мне была поручена весьма щекотливая миссия. В каждом городе, где выступала труппа, я обязана была принимать приглашения принцев, лордов, политиков и просто влиятельных людей, которые хотели свести со мной знакомство. Я должна была очаровывать их и обольщать, соблазнять и заниматься с ними любовью. В постели я должна была, как бы невзначай, задавать им различные и на первый взгляд невинные вопросы. Когда они уходили, мне следовало писать некие письма и отправлять их личным курьером в этот безымянный дворец.

Я должна была заниматься этим не под своим именем. Это имя должно было быть уничтожено навеки. В новой жизни меня звали Мимосина Дольчецца.

Золотой сироп

Берем пинту вина; мятую гвоздику, полдрахмы; мелко порезанный шафран, полскрупула; замочить на ночь в ванне; к процеженной жидкости добавить настойку шалфея (облагороженную амброй), пол-унции; настойку лаванды, одну драхму; сироп левкоя, полторы унции; сок кермеса, процеженный, пол-унции; три листа сусального золота; смешать.

Очень богатое, приятное средство для стимуляции работы сердца.

Утро — золотое время. Так однажды сказал один прусский министр, поспешно выбираясь из моей постели, успев раскрыть мне уйму государственных секретов.

На протяжении всех лет, прошедших после моего побега из монастыря, я была постоянно занята по утрам, зарабатывая золото, занимаясь написанием писем, которые оплачивали то, что мои покровители называли свободой.

Вечером я работала актрисой, а ночью шлюхой. Только по утрам я занималась своим основным делом, а именно доносила добытые сведения Совету десяти и инквизиции Венеции.

На следующий день после того памятного разговора меня передали на попечение Джакомо Маззиолини. Если бы я знала, что эта рептилия станет моим единственным постоянным спутником в последующие шестнадцать лет, я бы закричала, что эта сделка слишком несправедлива и пусть меня лучше вздернут, чем я буду медленно умирать в его цепких лапах.

Меня заперли в апартаментах. Я видела внешний мир разве что сквозь ставни на окне. Так было до тех пор, пока я не изучила досконально те науки, которые были необходимы для моей работы. Ко мне приставили учителей немецкого, французского, русского и английского языков. Я работала с ними с рассвета до полудня, потом мы снова встречались вечером для закрепления материала. Разговор за романтическим ужином требует знания специального набора слов для флирта и лести. Им я и училась. Также я изучала блюда и напитки, необходимые для соблазнения, их самое эффективное сочетание. Спустя четыре месяца я достаточно бегло разговаривала на всех четырех языках, чтобы выполнять положенные на меня обязанности, как на сцене, так и в интимной обстановке.

В то же время две престарелые актрисы занимались со мной днем, передавая мне все знания и умения, которыми владели. Когда они закончили работать со мной, я умела разыграть любую человеческую эмоцию. Те сцены, которые я устраивала родителям и которые в конце концов вынудили их спровадить меня в монастырь, в моей новой жизни дали мне некоторое преимущество. Я научила свои глаза плакать, а рот целовать. Теперь, под чутким руководством этих раскрашенных суровых женщин, я уже умела издавать крики удовольствия, которые желает услышать любой мужчина. Когда я хорошо играла, актрисы не аплодировали. Они закрывали глаза, и их морщинистые губы растягивались в подобии улыбки.