Обделённые душой - Нил Шустерман

После её звонка в хлеву появилось двое мужчин. Койоты к тому моменту уже убрались. Находясь в полубессознательном состоянии, Риса не запомнила подробностей. Незнакомцы заговорили с ней, но их вопросы и её ответы ускользнули из памяти. Ей дали воды, и её вывернуло. Тогда её покормили тёплым супом из термоса, и на этот раз Рисе удалось удержать его в себе. Затем её посадили на заднее сиденье комфортабельного автомобиля и увезли. Придётся бедным койотам искать следующий обед где-то в другом месте. Один из мужчин сел сзади, бережно приобнял девушку и что-то тихо, успокаивающе говорил ей. Риса не знала, кто эти люди, но доверилась им.

— У нас тут есть пара лёгких с присобаченным к ним врачом — если ты догоняешь, о чём я, — произносит темнокожий юноша. — Он говорит, с твоей рукой не всё так плохо, как кажется, но ты можешь потерять один-два пальца. Ерунда, зато маникюр дешевле будет.

Риса смеётся. Она в жизни не делала себе маникюр, однако мысль о «попальцевой» плате за маникюр кажется ей забавной. «Чёрный юмор», что называется.

— Я слышал, ты офигенно уела этого орган-пирата.

Риса приподнимается на локте.

— Я только вывела его из строя. Уели его койоты.

— Вот ведь сукины дети, — усмехается он и протягивает ей ладонь: — Сайрус Финч. Но все зовут меня СайФай.

— Я знаю, кто ты, — говорит Риса, неловко пожимая его кисть левой рукой.

И вдруг лицо юноши неуловимо меняется, да и голос тоже звучит чуть по-другому — резче и даже несколько враждебно:

— Ну да, знает она меня! Нечего прикидываться!

Риса, слегка сбитая с толку, собирается извиниться, но СайФай выставляет перед собой ладонь:

— Не обращай внимания, это Тайлер. Он такой — заводится с полуоборота, чуть что — сразу из себя выходит; а выходить-то ему и не с руки, потому как он и без того уже был, да весь вышел.

Риса ничего не понимает из сказанного, но сам говор СайФая, нарочито просторечный, действует на неё успокаивающе. Девушка невольно улыбается:

— Ты всегда так разговариваешь?

— Когда я — это я, а не он, то да, — пожимает плечами СайФай. — Я предпочитаю говорить так, как предпочитаю. Мой говор — дань уважения моему наследию. Так говорили тогда, когда нас называли «чёрными», а не «цвета умбры».

То немногое, что Рисе известно о Сайрусе Финче (кроме телевизионной рекламы), она почерпнула из его выступления в Конгрессе на дебатах, где обсуждался законопроект о снижении возраста расплетения с восемнадцати до семнадцати лет. На принятие нового закона, Параграфа-17, оказало огромное влияние его свидетельство, вернее душераздирающий рассказ Тайлера Уокера о собственном расплетении. То есть не самого Тайлера, а его части, вживлённой в мозг Сайруса.

— Знаешь, а я здорово обалдел, когда ты позвонила, — говорит СайФай Рисе. — Большие шишки из ДПР обычно с нами и разговаривать не хотят, делают вид, что мы пустое место; а всё потому, что мы имеем дело с людьми уже после расплетения, а не до.

— Да ДПР теперь ни с кем не разговаривает, — вздыхает Риса. — Последний раз я с ними общалась бог знает когда. Если честно, я вообще сомневаюсь, что ДПР ещё существует. По крайней мере, в прежнем виде.

— Хм-м... Фигово.

— Я продолжаю надеяться, что ДПР как-то возродится, реорганизуется, но в новостях только сообщают о всё новых арестах его активистов. Говорят, мол, «за противодействие законности».

СайФай грустно качает головой.

— Иногда, когда законность становится незаконной, ей стоит попротиводействовать.

— Ты сказал, Сайрус, что мы в Небраске. А где точно?

— В частной резиденции, — сообщает он. — Вернее... ну... в закрытом учреждении.

Довольно уклончиво. Но Риса не настаивает на разъяснениях. Веки её тяжелеют, и ей не очень хочется разговаривать. Она благодарит СайФая и спрашивает, нельзя ли ей поесть.

— Скажу папам, чтобы принесли тебе чего-нибудь, — обещает Сайрус. — Вот они обрадуются, что у тебя проснулся аппетит!

Здравствуйте, я Ванесса Вэлбон. Возможно, вы знаете меня по дневным телевизионным рекламам; но чего вы наверняка не знаете — так это того, что мой брат отбывает пожизненный срок за особо тяжкое преступление. Он добровольно заявил себя на отслоение черепа, а оно возможно только в том случае, если в ноябре будет принята Инициатива 11.

Разговоров об отслоении ведётся много — что это да как оно происходит, но толком ничего не ясно, поэтому мне пришлось во всём разбираться самой. И вот что я узнала. Отслоение безболезненно. Отслоение — дело сугубо добровольное, каждый преступник решает сам за себя. Отслоение возместит утраты как семье пострадавшего, так и семье виновного, поскольку им будет уплачена полная рыночная цена за каждую часть тела, не выбракованную в процессе отслоения.

Я не хочу терять своего брата, но понимаю его решение. Вопрос в другом: как мы можем заставить людей, совершивших особо тяжкие преступления, оплатить свой долг обществу? Дать им спокойно состариться на деньги налогоплательщиков — или позволить загладить свою вину, предоставив обществу востребованный медицинский материал, а пострадавшим семьям — столь необходимые им средства?

Я призываю вас голосовать за Инициативу 11 и превратить пожизненный приговор в дар жизни.

— Спонсор: Жертвы преступлений за лучшее будущее человечества.

Риса спит. Просыпается и опять засыпает. Хотя обычно она терпеть не может бездеятельности, но сейчас решает, что заслужила небольшой отдых. И ведь подумать только — со дня разгрома Кладбища и её скандального разоблачения «Граждан за прогресс» прошло всего каких-то три недели! А кажется, будто это всё было много лет назад. Жизнь в свете студийных юпитеров сменилась жизнью беглянки, вынужденной скрываться от ищущих лучей полицейских прожекторов.

Когда Риса была нужна «Гражданам за прогресс», они нажали там, подмазали тут — и все обвинения против беглой преступницы были сняты, что позволило ей выйти на свет. Но сейчас, когда она стала врагом могучей организации — сюрприз-сюрприз! — на неё посыпались новые обвинения. Утверждают, будто она украла у «Граждан» значительные суммы денег, чего Риса не делала. Кричат, будто она помогала вооружать расплётов, засевших на Кладбище, чем она не занималась. Всё, что она делала на Кладбище — это лишь оказывала первую помощь да лечила насморки. Но кому интересна правда, кроме самой Рисы?!

Папы СайФая, оба столь же сиенна-бледные, насколько их сын тёмный, балуют Рису вовсю: приносят ей еду в постель и кормят чуть ли не с ложечки. Именно эти двое приехали за ней в Шайенн, и неудивительно, что они принимают в ней такое участие. Но девушке быстро надоедает, что с нею носятся, как хрупким цветком. Она начинает совершать прогулки по спальне, не переставая удивляться тому, что ходит на собственных ногах. Воспалённое запястье пока ещё ноет, поэтому Риса обращается с ним осторожно; но есть и хорошие новости: доктор, живущий здесь же, в усадьбе, установил, что с пальцами у неё полный порядок, так что ей придётся в будущем платить полную цену за маникюр. Бешенства у Рисы тоже не обнаружено.

Из её окна виден только кусочек сада, так что она не знает ни размеров этого «закрытого учреждения», ни количества живущих здесь. Иногда появляются люди с садовыми инструментами. Риса вышла бы к ним — поговорить, познакомиться — но её дверь заперта.

— Я в плену? — спрашивает Риса того из папаш СайФая, что повыше ростом и подобрее с виду.

— Замóк не обязательно означает заточение, дорогая, — отвечает он. — Иногда он нужен только для того, чтобы выбрать правильный момент.

Должно быть, правильный момент настаёт к вечеру того же дня, потому что СайФай предлагает ей совершить прогулку по усадьбе.

— Понимаешь, какое дело — ты здесь не всем нравишься, — предупреждает СайФай. — То есть, ну, народ-то, конечно, знает, что вся твоя пламенная агитация расплетения — только для отвода глаз. Все понимают — тебя шантажировали, но... Помнишь то интервью, где ты сказала, что, дескать, расплетение — не самое худшее из зол? — СайФай морщится. — Это блюдо из тех, что застрянет в любом желудке, если ты просекаешь, о чём я.

Рисе стыдно смотреть ему в глаза.

— Да, просекаю.

— На твоём месте я бы, не уставая, твердил, мол, ты не просила втыкать тебе новый позвоночник и сожалеешь о том, что он у тебя есть. А уж это-то чувство нам всем тут родное.

Как и говорил СайФай, усадьба оказалась не просто домом, а настоящим хозяйственным комплексом. Спальня Рисы находится в главном здании, крылья к которому, как она поняла, пристроены совсем недавно, а в саду помещается с десяток обширных коттеджей — их не видно из окна Рисы.

— В Небраске земля дешёвая, — поясняет ей СайФай. — Потому мы сюда и перебрались. Опять же — Омаха достаточно близко, чтобы съездить туда за чем-нибудь, и достаточно далеко, чтобы к нам не совались посторонние.