Книга сказочных перемен - Дмитрий Соколов

Второе дерево в нашей сказке – то, что боялось расти – пережило многократное разрушение: его ломали вначале дровосек, потом плотник, потом время, потом дети. И всё же допустима та точка зрения, что судьба была к нему милостива, исполняя, по большому счету, его собственные желания. Первое дерево тоже «получило» немало страданий – летний зной, зимние морозы, постоянный труд и так далее. Вообще, родившись в этот мир и обладая плотью, существо обрекает себя на участие в сюжете разрушения, ибо эта плоть будет разрушена по-любому. Милостивая судьба дает нам выборы КАК будет разрушаться наше тело и психика: в огне или в тлении, естественно или искусственно и т.п.

Прекрасная буддистская медитация: практик визуализирует, то есть максимально живо представляет себе, как его тело стареет, дряхлеет и умирает; как начинает разлагаться труп, как тело поедают черви; как остаются кости распавшегося скелета; как ветер и дикие звери разносят эти кости по земле и пескам; как ветер выбеливает их в мелкие камушки. В ходе такой медитации практик естественным образом возвращается к центру сознания, к тому, кто наблюдает за всеми этими телесными процессами. Так начинается сюжет возвращения.

24. Возвращение

Блудный сын

Вернуться в детство, сказать тому – вихрастому? нет? – мальчишке: "Ну, малыш, успокойся". Блудный сын сидит в грязной харчевне, из собственного жестяного чайника себе подливает. Минуту назад к нему подбежал сын шинкаря и спросил на ломаном кастильском:

"Дядя, есть закурить?"

А он взял трубку, высыпал табак под лавку и трубку сунул в карман; а потом сказал голосом, смачным от перегара:

"Не надо курить. Никому не надо."

Убежал мальчишка, заорал во дворе петух (на ломаном кастильском?), а он пепел смахнул с усов и чудом вдруг догадался: это всё – от отца, и не только как пепел стряхивать, но и как трубку в карман прятать, чубуком вверх; а уж пуще всего – слова. Слова те вылитые отцовские; вот точно так он сидел на лавке и курил, либо ногти разглядывал, а спросишь – так и ответит.

Нет дома.

Что за зверь в чаще продирается, ветки гнет, вверх лезет? Как чёрный комок – по горлу? Или как пузырь в реке – радужный, или как сама река – только черная? Это стыд идёт, диким зверем воет, пустым ветром шумит. Стыд идёт! Ты стыд в своём мешке несешь, странник.

Сидят на скамье: справа стыд, подалее отец.

– Вы здесь меня обождите, я мигом.

Вот подходит он к давнему дому. Золоченые окна, ласковые перила. То-то челядь рты разевает. Как пропустили за ворота? Только он бочком – и мимо, по дорожке в сад. Вот он, мальчишка. Неужели удалось?

– Здравствуй, малыш.

– Здравствуй, отец.

Я не отец. За отца стыдно. Я – ты сам, который вырос.

– Теперь тебе нечего бояться.

Кроме дома.

– Ты скоро уйдешь отсюда.

– Куда?

– Куда окна не глядят, по дороге.

– А что я там найду?

– Всё, что искать будешь. Чего будешь искать – найдешь.

– А чего мне ждать?

– Ничего не жди. Всё исполнится.

– А если родители меня не пустят?

– Так не бывает. Посмотри на меня: видишь, ты вырос старше их. Они за тебя не придумают; а я всегда помогу.

Ох ты, морда веснушечья, маленький принц.

– Пора идти.

– Ты меня будешь учить?

– И ты меня.

Снится блудному сыну, как он уезжает из дома. И раньше снилось, и теперь снится. Да только теперь рядом с мальчиком скачет он сам, какой вырос. И мальчик смотрит на него, смеется счастливо. Ветер прохватывает грудь и стыд выдувает.

Снится старому отцу, что сын возвращается. Братья выносят из дома яркую одежду. Мычит бык, которого ведут резать. Чудится он сам себе тогда – Ноем, с лавром почему-то кругом лысины, спокойно стоящим у борта своего двора-ковчега. И идёт сын – как голубь летит без веточки, со сломанным крылом. Чует старик тогда вдруг горячую кровь в шее, ходит она ходуном, а шея его – словно бычья холка до удара опора. Тогда он голубю кричит: "Улетай!" – и просыпается.

Зовет трактирщик сына:

– Глянь, сынок, тот бродяга не смылся втихаря?

Мальчик заходит в дом вместе со снопом вечернего солнца и стаей затихающих мух. На скамье сидит странник с сияющими глазами и под бородой – улыбка.

– Поди сюда, – он машет рукою.

Мальчик осторожно подходит (странник сидит один на скамье в глухом углу), теребя наготове край полотенца, чтоб смести крошки или вытереть лужу. Пришелец всё машет рукой, и он осторожно садится на край скамьи.

– Глянь, – и из каких-то страшных глубин (сколько же на нём одежды?) странник достает коробочку, кладет на стол, открывает:

И уже захватывает дух: золотой медальон!

Щелкает крышка, они склоняются над столом. На картине – мальчик в богатой одежде, смотрит гордо и жадно: "Ну же!.." Странник подвигает медальон:

– Бери. Твой.

Безошибочно (знал!) мальчик придвигает руку и поднимает округлившиеся глаза.

Путник уже встал, завязал мешок.

Он прикладывает палец к губам, подходит к окну, ещё раз показывает: "Тише!", открывает раму и перелезает во двор.

Мальчик показывает на медальон, и взлетают брови: "А вы как?"

А странник осторожно, но торжествующе, тычет себя пальцем в грудь.

И прикрывает окно.

Сын шинкаря остается в темнеющей комнате с золотым медальоном, замирающим сердцем не смея выбрать шаг ни к двери, ни к окну.

___ ___

___ ___

___ ___

___ ___

___ ___

_________

Сюжет «Возвращения» знаменует конец «трудных» гексаграмм, то есть конец того периода перемен, когда герой сталкивается с неудачами и проблемами (начавшийся с «Исправления порчи» и достигший кульминации в «Разрушении»). Пройдя через все эти трудные (но ценные и необходимые для духовного роста) моменты, герой возвращается к самому себе, «на свой путь», как говорит комментарий И Цзин. По символике Книги, этому сюжету соответствует время ранней весны – когда солнце после зимнего солнцестояния возвращается в мир, света становится больше, дни увеличиваются. Полная тьма (шесть иньских черт, соответствующие сюжету «принятия», гексаграмма 2) начинает наполняться светом, который в виде одной янской черты вступает в нее снизу. Комментарий И Цзин говорит, что «в выходе и входе нет торопливости», потому что это закономерное возвращение, период естественного развития.

Возвращение к собственным истокам, к первоначальным ценностям, к своему смысловому центру. Ошо говорил, что медитация – это возвращение домой.

В определенном смысле этот сюжет описывает один из центральных – во всяком случае, очень популярных – мифов современной психотерапии. С одной стороны, это фрейдовская идея о целительности воспоминаний детства, особенно вытесненного, «спрятанного» там материала. (можно представить себе, что эти вытесенные сильные переживания лежат на дне памяти подобно нижней янской чертой под пятью иньскими «темными» чертами забвения.) С другой стороны, это идея «внутреннего ребенка» – полуавтономной части психики, сохраняющей детские и даже младенческие черты «внутри» психики взрослого человека. Психотерапия в таком сюжете во многом направлена на удовлетворение потребностей «внутреннего ребенка», лечение его травм и – если получится – постепенное развитие самых инфантильных сторон. Предполагается, впрочем, что в любом случае во взрослом человеке такой «внутренний ребенок» будет занимать значительное психологически место, и периодическое «возвращение» всегда будет актуально для профилактики невроза и для радости жизни.

«Перепросмотр» и изменение личностной истории, описанные Кастанедой, реимпринтинг из арсенала НЛП и многие другие техники следуют той же идеологии возвращения в детство, изменения там определенных вещей – как правило, перепроживания травматических эпизодов – и возвращения во «взрослое» состояние, подвергшееся благотворным переменам. В сущности, наша сказка следует той же логике: блудный сын возвращается в свое детство и разыгрывает диалог себя взрослого с собой ребенком. Страдавший ребенок (от чего-то же он бежал когда-то из дома) наполняется ресурсами взрослого и дарит тому в ответ свои бесценные ресурсы. Когда это вправду происходит, многое в жизни взрослого изменяется. Он становится богаче на счастливое детство. В сказке это выражено тем, что странник дарит свой детский медальон настоящему ребенку – наверное, потому, что ему это навязчивое напоминание о детстве больше не нужно, у него теперь есть живая связь.

Житейская история. Он и она, оба учителя, он у маленьких детей, она у студентов. Вспыхивает любовь, скоро они бросают прежние жизни (он – первую жену, она – маму) и начинают жить вместе. Теперь: они оба вспоминают о своем детстве как о чем-то болезненном и трудном (это обычно для работающих с детьми), там много обид на родителей и прочих фрустраций. В своей новой жизни вместе они проводят в постели львиную долю времени. Они подолгу с безумной силой занимаются сексом. Как-то нечаянно они начинают в сексе «разыгрывать сценки» из собственного детства. Ну как – вспоминают какие-то детские эротические переживания и «разворачивают» их в полноформатный секс. Причем театральность они соблюдают полностью – дают друг друга имена, возраст, и всё это сохраняют до конца сцены. Им обоим это очень нравится. Месяца два-три-четыре они разыгрывают сцены из детства в постели на полную катушку. Как-то постепенно они переходят на подростковые сцены (причем никто из них этого сознательно не замечает, это же всё спонтанно происходит, в очень измененном состоянии сознания, обычно по ночам). Только когда они «подобрались» (еще через пару месяцев) к возрасту конца средней школы, «повзросление» стало осознаваться. Он стал замечать, что собственное детство вспоминает теперь в теплых и «розовых» тонах. Страсти в постели стали угасать. Когда они вспоминали это пару лет спустя (уже расставшись, причем совсем почти без войн, а как-то спокойно), они легко заметили, что последние «театрализованные» сцены в постели как раз разыгрывали возраст 18-20 лет, когда оба в реальности и начали жить половой жизнью. После этой истории у них у обоих довольно сильно поменялось отношение к собственному детству. Как будто оно изнутри наполнилось счастьем. Он, кстати, еще через год-два перестал работать с детьми. А она следующий длинный любовный роман пережила с женщиной – как бы переписывая наново уже свою взрослую жизнь.