О верности крыс - Мария Капшина

— Я думаю, неразумно поддерживать Безухого.

Треной встал и прошёлся по комнате. Остановился у ширмы с изображением морского порта. Море на пейзаже бесновалось о скалы, дробя свет маяка. На входе в бухту смутная тень боролась с ветром: корабль был написан так, словно ветер и волны вот-вот расплескают его, как воду из мелкой чашки.

— Думаешь, она упустит шанс избавиться от лис при первой же возможности?

Загри задумчиво смотрел в начищенный медный чайник.

— Лис! — Треной обернулся, окликая его ещё раз.

— Я думаю не дать ей такой возможности, — неспешно сказал Лис. — И, думаю, мне есть о чём поговорить с лордом тэрко. Займись организацией.

Треной покосился на него.

— Ол Баррейя разве станет вмешиваться в наши дела с кхади?

— Станет, как не стать, — усмехнулся Загри. — Кхади ему не меньше, чем нам, мешают. Пожалуй, что и больше.

Треной покачал головой, трогая витки проволоки на рукояти ножа.

— Не слишком рискованно? Если он решит не проводить переговоры, а избавиться и от нас заодно?

— Лорд тэрко не производит впечатления глупого человека, — мягко сказал Загри, снова растягивая губы в усмешке. — Старый, знакомый враг, даже если это враг сильный, лучше, чем десяток новых, неизвестных. Даже если они будут слабые.

Треной недовольно нахмурился:

— Вечно ты туману напустишь! Это к чему?

— К тому, — сказал Загри, сдвигая чернильный набор так, чтобы его край был точно параллелен краю стола, — к тому, что нас лорд тэрко знает. И знает давно. И знает, как с нами можно договориться. А если он переловит всех крупных рыб Эрлони, с мелочью не разберётся и за всю жизнь.

Шонек

2272 год, 5 день 5 луны Ппд

Глинянка, Эрлони

Город пах дождём и близкой зимой, и в воздухе тихо мерцала искристая предморозная свежесть. Лужи на улицах столицы подёрнулись ледком и глянцево поблёскивали в ожидании часа, когда утренний морозец сгинет, спугнутый солнцем, и сменится туманом. Одним из последних туманов в той череде, которая проходит над двумя островами осенью. Туманы ластятся к стенам, ставням, к опорам мостов, гладят брусчатку непрочными пальцами, путаются в ногах прохожих и наматываются на спицы каретных колёс. Заглядывают в карету, безо всякого уважения к герцогскому гербу с когтистой лапой на празднично-жёлтых занавесках и дверцах. Человек в карете поморщился, поднял воротник и спрятал руки в широкие рукава. Человеку не нравился туман, мелкими капельками оседающий на бровях и длинных усах, придавая усам непарадный обвислый вид. Человек считал туман мерзкой, никчёмной погодой. Туман отвечал ему взаимностью. Брезгливо выронил край занавески и позволил карете уйти вперёд, на крутой взгорок Ласточкиной улицы. Внизу, у канала, туман нашёл развлечение получше. Здесь были три человеческих детёныша с собакой и воробьём. Эти против такой погоды ничего не имели. Мёрзнуть им некогда, а в туманниц верить — интересно, а не страшно. Лохматый пёс лениво мотал ушами, порываясь ловить туманные ленты.

— А ты, Воробей? — спросил рыжий мальчишка, рядом с которым держался пёс.

— Я? — Воробей пожал острыми плечами. Встрёпанный птенец на его плече недовольно расправил крылья, удерживая равновесие.

— Хотел бы, наверное.

— А не страшно? — усомнился третий, илирец. — Голову задурят, заморочат, в реку утащат…

— Тю! — пренебрежительно свистнул Воробей. — Чего бояться! Ты что, плавать не умеешь?

— Я слышал, они могут из тумана целую улицу составить, как в садах Эиле, — не сдавался Нарк. — Идёшь, идёшь, и не заметишь, когда уже всё вокруг ненастоящее. А ещё говорят, что так можно и на тот свет зайти. Особенно, если мосты в тумане переходить. Будешь думать, что это — через Арн, а он — тот самый, смертный.

— Они красивые очень, — задумчиво сказал рыжий Шонек. — Я вчера, кажется, видел одну. Гибкая такая, как ивовая ветка, и волосы серебристо-зелёные, как листья у ивы. Как будто её тушью написали прямо в воздухе…

Мальчишки помолчали. Улица свернула, идя уже не вдоль канала, а через него, по узкому пешеходному мостику. Под мостом словно бы текла не вода, а туман, вьюном поднимаясь по опорам. Та сторона канала терялась из виду; будто сами доски мостового настила истончаются и светлеют, становясь туманом.

— Кудлаш, иди сюда! — звонко позвал Шонек и положил руку на голову пса, когда тот подбежал. Рыжий жадно смотрел на врастающий в туман мостик, стараясь впитать в себя, запомнить каждую линию, каждый столбик перил и каждую прожилку досок. Нарк рядом смотрел со сдержанным недоверием, тоже остановившись.

Воробей пренебрежительно хмыкнул и уверенно шагнул на мостик.

— А я бы хотел увидеть туманницу, — сказал он. — Просто, чтоб знать, что они правда есть.

— Как это, "чтоб знать"? — возмутился Шонек, шагая следом. — А что я говорю — тебе недостаточно? И Трепло их видел!

— Трепло много чего видел, — отмахнулся Воробей, накрывая свободной рукой своего пернатого тёзку. — То Слепого1 под видом пьяницы, то собак крылатых. На то он и Трепло.

— Был.

— Что? — переспросил Воробей, оборачиваясь.

— Был он, — повторил Нарк и тоже ступил на мостик.

— Ну уж! — сказал Воробей. — Душа-то не умирает, значит, где-то он и сейчас есть. Со Слепым, которого видел.

— Если туманницы есть, то и душа есть, — сказал Шонек куда-то в сторону.

— Душа… — проворчал Нарк.

Воробей обернулся опять.

— Ты что-то говоришь?

— Душа не у всех есть, — громче сказал Нарк, настороженно косясь вправо: там ему померещилось какое-то движение. — У нашада нет. Лорд говорит, у людей без маэто тоже души нет. И мы навсегда умираем. Целиком.

— Ты чокнутый, Нарк! — оскорбился Воробей.

— Да нет, всё правильно, — поддержал илирца Шонек. — Мне дед тоже говорил: душа вначале у всякого есть, но если не дают маэто, она улетучивается, потому что границ нет, ничего её не держит.

Воробей сердито оглянулся.

— Тебе легко всякое такое повторять! У тебя-то маэто есть!

— Нет, — покачал головой Шонек.

Воробей споткнулся от удивления и снова обернулся:

— Ты же при храме рос! И дед у тебя есть. Что ж он, тебе имянаречение не устроил?

Воробей сошёл с мостика и остановился, поджидая остальных.

— Он мне не совсем дед. Я подкидыш, — пояснил Шонек. — А подкидышам имянаречение не устраивают.

Он стал рядом с Воробьём и обернулся к Нарку.

— А у тебя?

Нарк зябко повёл плечами.

— А я… меня в рабство продали, пираты. А от унижений тьё умирает.

— Тьё? — не понял Воробей.

— Ну, душа.