Подменыши - Игорь Малышев

Он глубоко вздохнул, посмотрел на небо, затянутое тучами, так что ни единой звездочки видно не было, грустно послушал завывание приближающейся стаи, снова вздохнул. И тут что-то коснулось его ноги. Он дернулся, резко повернулся, готовый ко всему, и увидел две светящиеся точки материнских глаз. Он бросился к ним, обнял старый живой пень, заросший мхом и грибами, такой родной и любимый, что хотелось плакать. Корешки погладили его по голове и плечам, потом обхватили Белкино тело, подтащили к себе. Мать аккуратно и плотно укрыла собой своего сына и его чуть живую любовь. Сатир лежал, плотно прижавшись к истекающей кровью Серафиме, и думал, что всё кончено. Возвращаться больше некуда, да и незачем. Псы окружили их и, потеряв след, стали озадаченно рыскать вокруг, пытаясь снова взять направление. Сатир решил, что от судьбы всё же не уйдешь, как вдруг мать издала пронзительный скрип, глаза её сверкнули так, что осветились окружающие деревья, а корни вылетели в разные стороны, похватав собак, и стали медленно сжиматься, как кольца удава. Собаки хватали жёлтыми клыками воздух, хрипели, царапали когтями землю, но всё было безрезультатно. Через минуту на поляне валялись покореженные трупы пяти собак с вывернутыми шеями и высунутыми наружу почерневшими языками.

Затем несколько корешков, слабых и нежных, как новорождённые ужата, медленно оплели горло Белки и стали виться по нему, словно оглаживая, и временами подрагивая, как от боли. Сатир сел рядом, чуть приподнял голову подруги руками, чтобы корешкам было удобнее охватывать рану, и с почти остановившимся сердцем, стал смотреть за происходящим. Мать тихо постанывала, глаза её то вспыхивали в темноте, то гасли, словно она вдруг теряла надежду. Сатир забыл о сгоревшем Истомине, о расстрелянном Ване, забыл, что по их следам могут и уже наверняка отправились преследователи. Он, боясь моргнуть, смотрел на маленьких и слабых «ужат», затаив внутри немыслимую и самую простую из всех надежду. Надежду на жизнь.

Наконец корешки дрогнули, разжались и обессилено сползли вниз, открыв красивую белую шею, на которой едва виднелись тонкие, как шёлковые нити, белые шрамы. Белка кашлянула, дёрнулась и медленно открыла глаза. Мать поспешно отступила в ночь, на прощанье огладив сына по спине корнями. Он быстро обернулся ей вослед и чуть слышно прошептал:

— Спасибо, мама.

Белка попробовала сесть, но тело её ослабело от потери крови и не слушалось. Сатир поддержал её под спину и даже сквозь куртку почувствовал холод обескровленного тела. Спасённую била крупная дрожь, зубы лязгали. Она попробовала сказать что-то и не смогла, снова зашлась в кашле.

Сатир осторожно убрал с её лба слипшиеся от крови волосы. Подышал, согревая, на бледное лицо, руки, шею. Потом аккуратно поднял лёгкое тело подруги и побежал по лесу подальше от поляны, усеянной трупами собак, натренированных на убийство.

Часть 2

Белка пришла в себя, с трудом открыла глаза. Над ней нависал серый, покрытый мелкими трещинками и клочьями чёрной паутины потолок. Потолок поддерживали четыре стены, выкрашенные грязно-зелёной краской. Окно комнаты было наполовину затоплено под землю. «Полуподвал», — решила Серафима. — «Полумогила». Один угол комнаты был неряшливо залеплен пожелтевшими газетами, словно тут когда-то собирались клеить обои, но мастера, едва начав работу, ушли в запой, из которого так и не вернулись. Комната была страшно захламлена. Всюду возвышались горы старых вещей — какие-то древние телевизоры с покрытыми пылью экранами, огромные радиолы в деревянных корпусах, швейные и стиральные машины, кипы газет и журналов, узлы с тряпьём, похожие на перезрелые тыквы, картонные и фанерные ящики, детский велосипед с одним колесом, пустые портретные рамы, и ещё бог знает сколько разношёрстной рухляди. Похоже было, что эту квартиру в течение десятилетий использовали как склад ненужных вещей, которые рука не поднимается выкинуть на помойку.

— В таком бардаке кошки себя очень хорошо чувствуют, — отчего-то подумалось ей.

Она провела по стене рукой. Та была холодная и шершавая, будто шкура какого-то доисторического гада. «Совершенно не помню это место. Где я?» — подумала Белка. С улицы доносилось монотонное и равнодушное шарканье ног, рычание проезжающих неподалёку машин и слабый шорох дождя. В подвальное окно сочился красноватый, как разбавленная кровь, свет осеннего заката. Белка с трудом перевернулась на бок и увидела рядом с кроватью облезлый табурет, на котором стоял открытый брикет молока. Почувствовав, как ей хочется пить, она сглотнула и тут же невыносимая острая боль заставила её согнуться пополам. Она чувствовала себя так, словно, пока она спала, её горло кто-то забил лезвиями и колючей проволокой. Белка тихо застонала, держась руками за шею. В глазах, словно огромные летучие мыши, заметались рваные чёрные пятна. «Что со мной?» — подумала она. Горло снова непроизвольно дёрнулось и ещё одна волна боли скрутила её. «Почему мне больно?» — хотелось спросить ей, но вокруг никого не было.

Через полчаса Белка с трудом выпила немного молока. Руки её тряслись, захлёбываясь, она сделала несколько глотков. Белые струйки весело бежали по её щекам и шее. Горлу стало немного легче. Она поставила брикет обратно на табуретку, откинулась на подушку. Попыталась вытереть рукавом лицо, но лишь оцарапалась коркой запёкшейся крови, которая пропитала всю её одежду. «Как холодно», — сказала она самой себе. Из кучи хлама рядом с кроватью торчал угол выцветшей плюшевой шторы. Белка с трудом ухватила его рукой, потянула на себя. Ткань сначала немного поддалась, но потом, видимо, зацепилась за что-то и двигаться перестала. Слабых Белкиных сил хватило лишь на то, чтобы забраться под высвобожденный угол ткани и свернуться комочком. Ноги и спина под шторой не поместились. От усилия закружилась голова. Белка подумала, что совсем не помнит, что с ней происходило в последнее время и как она попала в эту комнату. «Где Сатир, где Эльф? Почему я одна?» Ответов не было.

Краешек шторы грел плохо, но вскоре тяжёлый, как гранитный валун, сон накрыл её и она провалилась в темноту.

В метро Сатир купил телефонную карту, позвонил Гризли.

— Не приезжай ко мне, — сразу сказал тот. — Встретимся на площади, где айзер вам денег дал, — Гризли был немного пьян, но краток и до предела мрачен. Если такой человек, как Гризли был в непробиваемой тоске, значит, он уже всё знал. ФСБ вполне могло выйти на их след, но Сатиру было просто необходимо поговорить с кем-нибудь, чтобы узнать ситуацию.

— Я никуда не поеду, мы вообще больше не встретимся, — сказал Сатир. — Я уезжаю в Карелию, у меня там в тайге живет знакомый отшельник. Так что выкладывай всё по телефону и побыстрее. Ты же наверняка на прослушке стоишь, — никуда уезжать он пока не собирался, но конспирация превыше всего.

— Верно. Тут вокруг меня какая-то подозрительная возня происходит. Следят по-моему. Я стараюсь не трезветь, чтобы страшно не было, — Гризли помолчал. Сегодня по всем каналам показывают репортаж о взрыве памятника и стрельбе. Истомина показали мертвого. Во всех ракурсах, со смакованием. Обгорел до неузнаваемости. Объясни, почему он вообще загорелся?

— Не время сейчас. Дальше.

— Ваню показали. Очки отдельно. Пистолет, — он снова замолчал.

— Да быстрее же! — рявкнул Сатир, оглядываясь по сторонам. Пока вокруг ничего подозрительного не происходило. Обычная московская суета.

— Когда фейерверк начался, вас тоже видно было, но смутно. Как вы побежали, через забор перелезли. Потом показали, как собаку за вами пустили. Это как шоу было! — он завёлся. — Твари! Твари! Потом еще собак подвезли. Показывали, как они след берут, как отпускают их. Повторяли в каждом выпуске новостей. Репортёр с радостью орал: «Жалко, что вы не чувствуете запаха пороха и гари, что стоит здесь». Пожиратели падали. Вообще чудо, как вы ушли. А эти суки, взять захотели! Вы молодцы!

— Передушенных собак не показывали?

— Нет. А что, были передушенные? Постеснялись, наверное. Проявили гуманизм к родственникам мертвых собак. Твари! Утёрлись! — он захохотал.

— Из наших уже забрали кого?

— Я созванивался, пока никого. Но точно сказать трудно. Кто на дно лег, кто куда…

— Вызовут в ФСБ, ничего не бойся. Мы всё спланировали без вас. Рассказывай начистоту. А нам теперь все равно. Портреты описывай, не стесняйся. Нам теперь все равно.

— Спасибо, — отчего-то сказал Гризли. — Живите. Привет Белке.

Сатир уже почти повесил трубку, как вдруг что-то толкнуло его:

— Гризли, где Эльф?

Подготовка к взрыву неделю назад отнимала всё время, так что они даже и не вспоминали об Эльфе.

— Не знаю, он не объявлялся с самого пикника.

— Ты у других не спрашивал?

— Нет. Погоди, кто-то в дверь звонит.