Подменыши - Игорь Малышев

— Ерунда какая-то железная.

— Что за ерунда? Говори конкретней.

— Не знаю. От машины, наверное, или от мопеда.

— Выкинь. Дальше.

Сатир извлек следующую находку.

— Металлофон.

— О! — радостно воскликнула Белка. — Это мне! — и тут же получила требуемое.

Эльф обогатился солдатской пилоткой со звёздочкой, коробкой со старыми ёлочными игрушками, почти исправным зонтом и барометром.

— Чего он говорит, твой барометр? Какие погоды пророчит? — спросила Белка.

— Вроде «ясно» показывает.

Все поглядели в окно. На улице лило, как из ведра.

— Ну, может, он на неделю вперёд погоду предсказывает… — попробовал защитить Эльф своё приобретение, постукивая по стеклу пальцем.

— Или на неделю назад, — съязвил Сатир.

Белка в результате раскопок помимо металлофона приобрела маленькое детское пианино, пластмассовую флейту и гитару с шестью сильно потёртыми струнами и проломленным в нескольких местах корпусом.

— Человек-оркестр, — заметил на это Сатир.

Серафима осмотрела инструменты и с сожалением отложила гитару, играть на ней было невозможно.

Чуть позже Белка разжилась немного потрёпанным пледом в чёрно-белую клетку, красным шейным платком, похожим на пионерский галстук, и большой репродукцией Сикстинской мадонны в деревянной рамке.

— А это тебе зачем? — поинтересовался Сатир, указывая на картину.

— Не знаю, но мне всегда нравилось смотреть в глаза мадонн.

— Ты же говорила, что не любишь попов?

— Правильно, попов недолюбливаю, а Христа и мадонн люблю.

— Как-то нелогично получается.

— Ну что ж тут нелогичного? Христос исповедовал абсолютно коммунистические взгляды в отношении частной собственности и равенства людей. А вот попы, по-моему, исповедуют несколько иную религию. Они и в храмах торгуют, и удара по щеке не всегда простят. Вот сейчас мода пошла: всех попов, кого при коммунистах расстреляли, канонизировать. Мол, погибли за веру. Не за веру они погибли, лукавят потомки. В большинстве своём за призыв к неповиновению новой власти, за сотрудничество с белыми и за контрреволюционную пропаганду они погибли. По законам военного времени за враждебную пропаганду — смерть, и они это знали. Значит, понимали, на что шли. Ввязались в войну как обычные люди — получили обычную пулю. Что тут противоестественного? Почему они после этого святые, а миллионы погибших во время Великой Отечественной — не святые? Великая Отечественная — намного более святая война, чем гражданская. Дальше. По христианским законам всякая власть от бога, неповиновение власти — грех. Попы в большинстве своём, что бы они сейчас ни утверждали, отказались повиноваться новой власти. А ведь она была поддержана большинством народа, иначе как бы смогла выстоять против интервенции всей Европы и собственной контры во время гражданской войны? Значит против народа пошли. Против своего народа. И тут виновны. Виноваты, с какой стороны ни посмотри, хоть с мирской, хоть с церковной. Так за что же канонизация? Где тут непротивление? Где же тут святость?

Она всплеснула руками.

— Вот потому то и не люблю я попов. Слишком уж они люди. Обычные люди. Хорошие, сложные, порывистые, слабые, любящие себя и Бога, желающие быть непогрешимыми. Слишком у них всё запутано, а ведь хотят быть пастырями стада человеческого. Может быть, они и правы по-своему, может быть, но Христос и дева Мария мне всё равно ближе, проще и понятнее.

Белка пожала плечами и занялась разглядыванием флейты.

— Кстати, вы знаете, что Ветхий Завет — это Откровение Отца, Новый Завет — это Откровение Сына, — словно вспомнив что-то, продолжила она. — А это значит, что грядёт новое Откровение — Откровение Святого Духа! Ведь он, Святой Дух, единственный из троих, кто ещё ничего нам не открыл. Так, может быть, попы исповедуют уже отжившую религию, или они не знают всей полноты Замысла? Что если именно коммунисты — провозвестники новой религии? Очень несовершенные, многого непонимающие, о многом не догадывающиеся, но именно они несут её зачатки и семена? Что если именно они — маленькие дырочки в новую Вселенную?

Сказав это, она снова вернулась к флейте. Определила с помощью металлофона где какая нота и стала пытаться наигрывать какие-то воющие пастушеские мелодии. Через полчаса упражнений Сатир не выдержал. Он тихо подошёл к Белке сзади и ловко вырвал из её рук инструмент.

— Быстро отдал! — потребовала та.

— Прислушайся, по всей округе собаки воют. Вот она, сила твоей музыки.

Белка привстала на диване и попыталась выхватить флейту обратно, но промахнулась и в отместку со всей силы влепила увернувшемуся Сатиру ладонью по спине. Тот потёр ушибленное место и заявил:

— Всё, я, как лечащий врач, выписываю тебя, ты здорова. Больные так драться не могут. Подъём и марш на кухню еду готовить.

Белка попробовала возражать, но «доктор» был непреклонен. Он рывком поднял девушку с дивана и опустил её ноги на пол. Колени у Белки от слабости чуть подрагивали, она схватилась за плечо Сатира.

— Тогда пусть Эльф тоже встаёт, — заявила она. — Он мне вчера коленом так саданул, до сих пор нога болит.

— Точно, пусть встаёт, — поддержал её Сатир. — Хватит рахитом прикидываться.

— Я не могу, у меня голова кружится, — натянул на себя одеяло Эльф.

— Давай я ему тресну? — предложила Белка.

— Ну, тресни.

— Не надо, изверги, — сказал Эльф, — я встаю.

И они вдвоём с Белкой отправились на кухню чистить картошку.

После этого Сатир время от времени возвращался к раскопкам, но ничего интересного ему не попадалось, пока, под завалами пыльной чепухи в углу, оклеенном газетами, он не обнаружил стопки древних самиздатовских книг. Сатир тихо присвистнул, поняв, что попало к нему в руки. На свист, словно собаки, с дивана поднялись недавние больные, которым слабость ещё не позволяла проводить целые дни на ногах. Белка, радостно потирая руки, тут же оттеснила Сатира в сторону и занялась изучением библиотеки.

— Ишь, какие запасы, на целую районную библиотеку хватило бы. Куда только КГБ смотрел? — бормотала она, с интересом разглядывая кое-как отпечатанные и переплетённые стопки пожелтевших листов. — Вот оно, идеологическое оружие победителей. Смотрите и учитесь. Так-так посмотрим. «Мастер и Маргарита», ну это и официально в Союзе выходило. В «Москве», кажется. «Скотный двор» Оруэлла. Нда, мерзкая книжонка. Фрейд, «Толкование сновидений». А что, разве в Ленинке его не было? «Собачье сердце» — прямая идеологическая диверсия, ничего более. С Оруэлловским «Скотным двором» просто близнецы-братья. И идеология у обоих гаденькая донельзя: если ты скот и быдло, то и будь всю жизнь скотом и быдлом. И не пытайся стать кем-то ещё, не пытайся жить лучше. Копайся в помойках, мёрзни в подворотнях или работай на хозяина, который тебя потом на живодёрню сдаст. В общем, не нарушай порядок вещей, даже если он тебе не по нраву. Ибо не фига! Идеологически очень выдержанные произведения. Ладно, далее. Олдос Хаксли «Двери восприятия». Не читала, но слышала очень хорошие отзывы. Про ЛСД и восприятие. Ну, что тут ещё есть? Солженицын, «Архипелаг Гулаг». Смотри-ка, даже в твёрдом переплёте, отпечатано во Франции. Книга человека, десятилетиями служившего знаменем ЦРУ в борьбе с Советским Союзом. Та кровь, что пролилась при развале Союза и на его руках тоже. А он сейчас витийствует и чувствует себя чуть ли не отцом нации. Льва Толстого изображает. Бога поминает. Стыдно должно быть, дедушка. «Роковые яйца» Булгакова. Ну, тут тоже всё ясно. А ведь один из любимых драматургов Сталина. Он его «Дни Турбиных» раз десять смотрел. О, гляньте-ка! Константин Леонтьев «Средний европеец как идеал и орудие всеобщего уничтожения». Блеск, одно название чего стоит. Как оно сюда попало? Это надо в первую очередь прочитать.

— Не читай, — заверил Эльф. — Оно антикоммунистическое и антиреволюционное.

— Да? — удивилась Белка. — Ну и ладно. Далее. Карлос Кастанеда, очень хорошо. Бунин, «Окаянные дни». Опять контрреволюция. Так, тут первый лист оторван. И что же это? График какой-то… Очень похоже на Гумилёва, у него есть книга по развитию этносов…

Так продолжалось несколько часов. Белка охотно комментировала все книги, которые знала. Чихала смешно, словно кошка, от поднявшейся пыли, через полчаса окончательно охрипла и попросила Сатира сделать ей молока с мёдом.

До поздней ночи она продолжала разбирать бывшую нелегальную литературу. Когда её заставили выключить лампочку, чтобы не мешал спать, она зажгла свечу и продолжала изучать находки при её неверном дрожащем свете. Свеча была совсем старая, найденная всё в тех же кучах, и постоянно гасла. Белка, тихо погромыхивая в темноте спичками и вполголоса ругая последними словами несчастный светоч, снова зажигала огонёк и продолжала своё занятие. Эльф, тоже до крайности любивший книги, поначалу сидел рядом с ней, но вскоре как-то незаметно начал клевать носом, потом уснул и тихо засопел. Белка накрыла его старой шторой. Отопление у них до сих пор не включили, кроме того по полу гуляли проворные ледяные сквозняки и она испугалась как бы к нему не вернулась простуда. Серафима подумала и накрыла его своей курткой, которую до сих пор так и не отмыла от крови.