Подменыши - Игорь Малышев

— А давайте Новый Год в лесу справим! — предложила она.

— Так ведь до него ещё далеко, целых полтора месяца, — отозвался Эльф.

— Ну и что? Давайте!

— Я согласен, — сказал Сатир.

— Я тоже, — не стал возражать Эльф.

— Ура! — выкрикнула она и подпрыгнула на месте. Плед упал на пол. — Вот, чёрт! — ругнулась она, смущаясь и злясь одновременно. Снова закуталась в свою хламиду и пошла на кухню умываться.

— Обуйся хоть, простынешь! — крикнул ей вслед Сатир.

— И так хорошо, — спокойно ответила та.

Весь день она была необычно тихая. Подолгу смотрела в окно, за которым всё продолжали падать невесомые белые хлопья, укрывая собой стылую московскую грязь, мёрзлые палые листья, тонкий ледок луж. Наигрывала что-то на детском пианино, подпевала завораживающим шёпотом:

Долго тревожила снамиДушу моюИ вот,Осень ушла умирать,Мы с тобою одни остались.В тени, на самом краю…

…Кто, скажите мне, кто,Не сможет спрятаться в снегопаде,Идущем от океана до океана?Мне, я знаю, что мне,Не спрятаться ни в дожде, ни в тумане,Ни в золоте, ни в серебре,Ни в закатных лесах снегопада…

Эльфа ещё немного лихорадило после болезни и поэтому он подолгу лежал на диване, читая диссидентские книги или просто бездельничая.

Устав от музыки, Белка решила сшить себе пончо. Для этого она, вооружившись большими тупыми ножницами, найденными всё в тех же кучах барахла, вырезала в центре пледа дыру для головы и аккуратно обметала её края нитками. Потом примерила обновку, прошлась по комнате. Пончо доходило ей до колен и было достаточно тёплым, чтобы ходить в нём зимой.

— Одежда названа в честь вождя Мексиканской революции Панчо Вильи, — объявила она. — Надо будет какие-нибудь вышивки здесь сделать. Для красоты.

— А у нас ещё плед есть? — спросил Эльф, с завистью разглядывая Серафиму, элегантно прогуливающуюся вдоль дивана.

— Шторы есть.

— Ну, нет уж. Из штор, если хочешь, можешь сшить себе или Сатиру смирительную рубашку, а мне не надо, — отозвался Эльф, слегка дрожа.

— Э, братец, да тебя знобит, — она стащила с себя бывший плед и укрыла им Эльфа. — Ладно, пользуйся пока. Я тебе сейчас чаю принесу. Когда же у нас затопят, наконец?

Она дыхнула, изо рта вылетело едва заметное облачко пара.

— Я тут недавно что-то вроде зимней хайку написал, — сказал Эльф, глядя на неё.

Зима, мороз.Покрылись елиШёрсткой инея.

— Красиво… — оценила Белка и пошла за чаем.

Топили в других квартирах этого дома или нет, они не знали. Вполне могло случиться, что только в их подвале стоит холод. Спросить было не у кого. Общаться с жильцами они пока опасались. Квартирная хозяйка — маленькая старушонка, похожая на злого паяца, когда сдавала Сатиру жильё, обещала время от времени наведываться, чтобы посмотреть, как ведут себя жильцы: не ломают ли ценные вещи, оставленные здесь на хранение, не бьют ли окна, моют ли полы. Сатир заверил, что всё будет в полном порядке, но бабка, похоже, не очень-то ему поверила и пообещала присматривать за квартирантами. Если бы она появилась, у неё можно было бы что-нибудь выведать насчёт тепла, но старая, видимо, забыла о них.

Спали они под одним одеялом и, чтобы было не так холодно, накидывали сверху всю одежду, какая была в доме. Когда Белка просыпалась среди ночи, у неё возникало чувство, будто она уснула где-то в полях и её замело снегом. Груда тряпья, словно сугроб, тяжело давила сверху, но отчего-то совсем не грела. Тогда она прижималась к плечу Сатира, обнимала его руку и пыталась согреться. Чувствуя её прикосновения, Сатир тоже просыпался и они подолгу лежали в темноте.

В одну из таких ночей Белка тихо прошептала:

— Знаешь, а я ведь всё вспомнила.

— Что вспомнила? — не понял Сатир.

— И про собак, и как я умерла, и как воскресла, и как ты меня на руках через всю Москву тащил…

Она помолчала.

— И теперь я не знаю, как мне жить со всем этим. Раньше я думала, что те, кто прошли через смерть, получают какие-то великие и чудесные знания, может быть, даже откровения, и живут после этого какой-то особой, яркой и прямой жизнью. А со мной всё не так. Я не стала знать больше, чем раньше, не стала стремиться к чему-то новому. Я изменилась, да. Мне кажется, я вижу всё немного чётче, может быть, глубже, чем раньше, но я не стала другой. Это плохо?

— Нет. Просто ты всегда была прямым, ярким и правильным человеком. И с этим ничего не поделать.

— Не говори ерунды.

Сатир пожал плечами: «Не хочешь, не буду».

Горы старых, никому не нужных вещей ночью были похожи то ли на застывшие штормовые волны, то ли на гигантские пласты чернозёма, вздыбившиеся у развёрстой могилы. Они нависали над диваном и, казалось, были готовы в любой момент придти в движение, чтобы с утробным урчанием обрушиться вниз и задавить затаившихся здесь, на окраине жизни, друзей.

— А какая она, смерть? — спросил Сатир.

— Я не знаю, как это у других бывает, могу только про себя рассказать.

— Расскажи.

— Зачем тебе?

— Ну, когда-нибудь помирать всё равно придётся. Хочу подготовиться.

— К этому нельзя подготовиться. Это нечто абсолютно новое. В жизни ничего подобного не бывает.

Белка перевернулась на спину, посмотрела на чёрное окно, задумалась, вспоминая ночь 29 октября.

— Сначала, пока я дралась с собакой, было больно. Ужасно больно. В обычной драке так больно не бывает. А потом я упала и поняла, что не могу пошевелиться. Глаза были открыты, я просто смотрела в небо и больше ничего. Боль вдруг исчезла, и напало такое равнодушие и отрешённость, какой в жизни просто не может быть. Запредельные равнодушие и отрешённость. Я словно бы разом перестала быть человеком и превратилась в какое-то потустороннее существо. Всё, что происходило вокруг, всё, что было раньше, и всё, что могло бы произойти в будущем, стало казаться пустым и посторонним. Остались лишь холод и невыносимое одиночество. Не было ни страха, ни надежды, ни злобы, ни радости. Ничего. Только отстранённость, холод и одиночество. Пока жив, этого нельзя ни понять, ни почувствовать.

Утром Белка села делать вышивки на своём пончо. Для начала она перерыла несколько стопок старых номеров журналов «Наука и жизнь» в поисках подходящих рисунков. Нашла изображения людей-аллигаторов и людей-ягуаров из развалин Теотиуакана, долго и внимательно изучала их. Показала лежащему на диване Эльфу:

— Как ты смотришь, если их на пончо вышить?

— А что они обозначают?

Белка пробежала глазами текст рядом с рисунками.

— Неизвестно. Учёные строят догадки, но, как обычно, ни в чём не уверены, — развела она руками. — Они тоже люди и тоже ни в чём не уверены.

— Я бы не стал носить на себе древние символы, о значении которых ничего не знаю. Это всё равно как носить в кармане оружие, которое неизвестно как действует. Можно и себя ненароком убить, — заметил Эльф.

— Ты думаешь?

— Уверен.

Белка задумалась.

— Значит надо изобразить что-то понятное. По крайней мере, понятное мне. Например, всех наших, и живых и… — сказала она и запнулась. Вздохнула, вдела нитку в иголку и приступила к вышиванию. — Вот это вставший на дыбы медведь гризли. Саша-Гризли, — комментировала она, неторопливо и ловко орудуя ртутно поблёскивавшей иглой. — Звёрёк-броненосец — это Ваня. Он всю жизнь, сколько его помню, всегда был как в панцире. А вот это синий кит. Кит — самоубийца. Это Истомин. Ещё Антона надо вышить. Антон будет пятнистым оленем. Катя-Освенцим — цапля… — так постепенно она перебрала всех кого знала. В итоге на пончо осталось только две пустые клетки. Серафима подняла глаза на Эльфа, задумалась. — Ты будешь дельфином, — сказала она, снова склоняясь над пончо.

— Почему дельфином? — удивился Эльф.

— Ты добрый, весёлый, слабый, умный, красивый и… Только не обижайся, бесполезный.

— Бесполезный?

— Да, именно бесполезный. Для людей. Люди на дельфинов не охотятся, не едят их. Из их шкур не делают одежд. Но я уверена, что если кого-нибудь надо будет спасти, ты сумеешь сделать это лучше других.

Эльф вспомнил сумасшедшего, которого он удержал от прыжка на рельсы.

— Ну, может быть… — согласился он.

— Теперь Сатир, — сказала Белка. — Сатир — это лев, — твёрдо сказала Серафима, словно всё решила уже очень давно, и стала вышивать гривастого льва.

Ближе к вечеру она закончила. Воткнула иголку в спинку дивана, обмотала остаток нитки вокруг ушка. Потом медленно и с явным удовольствием одела пончо.

— А ведь хорошо получилось! — сказал Эльф, приподнимаясь на локтях и восхищённо разглядывая результаты её трудов. — Слушай, будешь иногда давать поносить?