Злая корча. Книга 2 - Денис Абсентис

Значит ли это, что фоновое отравление спорыньей могло не только усилить (или даже спровоцировать) Военную тревогу, внезапно охватившую страну в 1927 году, но и добавить истерическую составляющую в массовые репрессии 1937 года? Случайно ли этот очередной год арестов и расстрелов «врагов народа» — что происходило тогда каждый год и без всякой спорыньи — резко выделился из ряда ему подобных лет и стал годом полноценного психоза, получившего впоследствии название «великого безумия», когда в каждый отдельный день стали расстреливать людей больше, чем за весь год целиком в любой другой год репрессий? Это большой отдельный вопрос, включающий серьезный дополнительный антропогенный фактор в виде деятельности академика Лысенко; здесь мы его рассматривать не будем. Но нельзя не отметить очередное совпадение — в 1937 году также произошло нашествие саранчи. 20 мая 1937 года Иран даже согласился направить своих специалистов по борьбе с этим вредителем в пограничные районы СССР в соответствии с советско-иранской конвенцией по борьбе с саранчой. К концу года была запланирована конференция советского и афганского саранчовых бюро (существовала и такая форма сотрудничества). Пора уже присмотреться к этой постоянно сопровождающей эпидемии эрготизма саранче повнимательнее.

Глава 11

Пушкин и саранча

Саранча летела, летела —

И села.

Сидела, сидела, —

Все съела

И вновь улетела…

Хорошо известна историческая байка о том, как Пушкин, посланный графом Воронцовым в мае 1824 года наблюдать за размножением саранчи в Херсонскую губернию, вместо официального донесения о своей командировке, сдал в канцелярию лишь издевательский отчет в стихах (см. эпиграф). После объяснений по этому поводу Пушкин пишет заявление об уходе со службы по собственному желанию и отправляется в ссылку в Михайловское.

Командировка Пушкина по делу о саранче занимает в биографии поэта, и в особенности ее южного периода, довольно значительное место. Эта командировка была одним из обстоятельств, ускоривших разрыв Пушкина с графом М. С. Воронцовым и затем высылку его из Одессы в село Михайловское…

Бедствие от неурожая плодов, засухи и саранчи, поразившее территорию Новороссийского края в 1823 и 1824 гг., заставило гр. Воронцова, сейчас же по вступлении в должность Новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской области, предпринять ряд мер…

18 марта 1824 г. Комитет министров разрешил приостановить отделку дорог, чтобы освободить от этого помещичьих и казенных крестьян для борьбы с саранчой.

С первых чисел мая со всех концов края стали поступать к гр. Воронцову донесения о том, что саранча начала возрождаться. Наступило время самой напряженной работы. Надо было воспользоваться тем небольшим промежутком времени, когда саранча еще не может летать. Гр. Воронцов, «желая оправдать все ожидания правительства», начал рассылать своих чиновников в разные концы Херсонской губернии, а также, «с высочайшего разрешения», прибег к помощи воинских частей.

С 5 июля стали получаться известия, что саранча в своем движении угрожает Подольской губернии, а с 13 июля начались, наконец, перелеты саранчи, продолжавшиеся и в августе месяце с самыми опустошительными последствиями. Неубранные яровые хлеба погибли.

В Крыму, несмотря на все принятые меры, бедствие приняло еще бо́льшие размеры. «Саранча распространилась в ужасном количестве… Река Салгир была остановлена в течении своем упавшею в нее тучею сих вредных насекомых, и 150 человек несколько дней и ночей работали для очищения протока. Более 300 четвертей собрано оных в одном пункте. Некоторые дома около Симферополя до того наполнены ими, что жители принуждены были выбраться из них». В числе чиновников, командированных гр. Воронцовым на борьбу с саранчой, был и Пушкин[197].

Многие литературоведы (как и процитированный выше Сербский) гневно отвергают саму мысль, что рапорт в стихах «саранча летела, летела…» мог быть написан Пушкиным в действительности. Но почему бы и нет? Зачем делать из «солнца русской поэзии» безжизненный каменно-моральный памятник? Тогда бы он мог и не стать «нашим всем». Поэт был живым человеком, и давно уже понятно, что «сумасшедший и шалопай Пушкин» (определение из письма графа Воронцова) просто получил на командировку 400 рублей (причем как-то ухитрился выписать себе денег «в три раза больше того, что должен был бы получить»[198]), но в реальности вообще никуда не поехал, а проводил «обследование саранчи» в имении Льва Добровольского, празднуя свой день рождения, попивая венгерское вино и читая гостям хозяина первую главу «Евгения Онегина»[199]. Работа по исследованию размножения саранчи проходила у Пушкина напряженно: «отдохнуть поэту не пришлось: до самого вечера носили во флигель бутылки»[200]. Вышеприведенные стишки о саранче в поведение «шалопая» вписываются вполне гармонично. Однако нас здесь интересует не этот академический вопрос, а непосредственно сама саранча, до которой Пушкин не доехал. Нашествие ее в Новороссии было в тот год очень серьезным.

В Новороссии со времен Екатерины II земли раздавались колонистам при условии их заселения и устройства на них хорошо поставленных хозяйств. В 1804–1824 гг. поселенцами из Южной Германии и Данцига (Восточная Пруссия) были основаны многочисленные колонии на побережье Черного моря. Известный лютеранский пастор Якоб Штах (Jakob Stach) описывает в своих заметках отчаянную борьбу южнорусских колонистов с саранчой в 1823–1825 гг.:

Уже в первый год поселения (1823) был неурожай. Хотя на полях созревало достаточно злаков, не хватало сена. Падежа скота, к счастью, еще не было. В июне этого года во время сенокоса появилась саранча красного цвета, не летающая, а ползшая со всех сторон по земле, преодолевающая на своем пути все препятствия, даже дома и водоемы, продолжая неуклонно свое нашествие. Через некоторое время в этом же месяце появилась саранча другого вида, серого и зеленоватого цвета, прилетавшая со стороны Азовского моря в затемнявших солнце роях[201].

В следующем году саранча появилась весной.

Поселенцы пытались немедленно ее уничтожить — еще до линьки и появления крылышек. Для этого крестьяне на рассвете выходили с ситами в степь, собирали при их помощи копошащуюся живность с травы в мешки, которые затем раздавливались копытами лошадей. Но это мало помогало. Вскоре из бывшей Екатеринославской конторы по вопросам иностранных поселенцев пришло указание давить саранчу при помощи давилок из досок, прикрепленных к лошадиной упряжке, как это уже делалось раньше в Бессарабии и под Одессой. Осуществлялось это следующим образом: сразу же после получения указания каждая деревня изготавливала две давилки. Как только вблизи одной из деревень появлялся рой саранчи, жители других деревень округи на рассвете следующего дня шли с упомянутыми давилками и лошадьми (от каждого хозяина по две лошади) к месту нашествия[202].

Тем не менее, уничтожить саранчу было невозможно. Ущерб от нашествия саранчи в 1824 году в черноморском регионе приобрел такие размеры, что российское правительство было вынуждено предоставить колонистам еще одну отсрочку для выплаты предоставленного кредита.

Но мы также знаем, что в 1824 году зафиксировано как минимум две эпидемии эрготизма. Одна шла в Динабурге[203] (ныне латвийский Даугавпилс). Другая распространялась севернее: «2 августа на Архангельскую губернию обрушилась волна холода и изморозью „повредила хлеб“. К голоду прибавились эпидемии цинги, холеры и „болезнь от употребления хлеба с черными рожками“»[204]. Нашествие саранчи в 1823 и 1824 гг. было также на севере Африки (Магриб) и на юге Франции. В 1823 году в Турции, по свидетельству английского путешественника, «нельзя было бросить шиллинг на землю, чтобы не попасть в саранчу»[205].

Параллельно в Швейцарии, неподалеку от Шаффхаузена, был отмечен характерный психоз, напоминающий деревенское помешательство, описанное Короленко. Герман Леберехт Штрак, профессор богословия в Берлинском университете, позаимствовал этот рассказ у Иоганна Шерра. С явным неудовольствием, но стараясь быть беспристрастным, Штрак приводит данный случай в главе «Преступления под влиянием религиозного помешательства»:

Родившаяся в 1794 году дочь крестьянина из Вильдисбуха, Маргарита Петер, с детства склонная к болезненно-религиозной мечтательности, окончательно была сбита с толку мистиком Яковом Ганцем; и 13 марта 1823 г. она вместе со всей своей семьей так усердно сражалась топорами, ломами, косами с сатаной, что в нескольких местах провалился пол. 15 марта она объявила: «чтобы победил Христос, а сатана был окончательно побежден, должна быть пролита кровь!». Затем она схватила железный кол, силой привлекла к себе своего брата Каспара и со словами: «вот видишь, Каспар, злой враг хочет твоей души» нанесла ему несколько ударов в грудь и в голову, так что полилась кровь. Каспара уводит отец; удаляется и еще кое-кто. Оставшимся она сказала: «должна быть пролита кровь. Я вижу дух моей матери, которая приказывает мне отдать жизнь за Христа. А вы хотите ли принести свою жизнь в жертву за Христа? «Да», — ответили все. Ее сестра, Елизавета, кричит: «я с радостью умру для спасения души моего отца и моего брата. Убейте меня, убейте меня!» и бьет себя по голове деревянной колотушкой. Маргарита колотит железным молотком свою сестру, ранит шурина Иоганна Мозера и приятельницу Урсулу Кюндиг и приказывает присутствующим добить Елизавету. Елизавета умирает без единого стона со словами: «Я отдаю свою жизнь за Христа!»