Его Америка - Акпер Булудлар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время же шествия принцев по улицам толпа грубых феррашей предшествует им и отгоняет проходящих с дороги грозным кликом: «Буревид, буревид!» (Уходите, уходите прочь!) Если какой-нибудь несчастный прохожий по оплошности не успеет во время отойти с дороги, то он неминуемо попадёт под удары дубин неумолимых феррашей.
Тупоумный народ, лишенный здравого рассудка под влиянием деспотизма и суеверия, решительно не в состоянии понять, почему эти особы, равные с ним в человеческом организме, не имеющие, подобно ему, ни познания, ни личного достоинства и стоящие в отношении нравственности гораздо ниже его, пользуются такою привилегией, что он должен посторониться с дороги во время их шествия, тогда как его присутствие среди дороги нисколько не мешает их проходу. Разве только потому, что они по милости случая родились от высокосановных родителей? Также не понимает, что именно дает им право на такое преимущество? Защищают ли они его жизнь и собственность? — Нет. Охраняют ли они границы его отечества от врагов? — Нет. Освобождают ли они его детей от рабства у туркменского племени? — Нет. Воспитывают ли они его юношество обоего пола? — Нет. Учреждают ли они для него больницы? — Нет. Открывают ли они для его детей школы? — Нет. Покровительствуют ли они его торговле и промышленности? — Нет. Благодаря их участию пользуется ли он почетом в иностранных землях? — Нет. Благодаря их покровительству обезопасен ли он на своей родине от злобы злых людей? — Нет. Наконец, выведен ли он чрез них из положения страшного убожества? — Нет. В таком случае, к чему ж они способны? О! об этом не беспокойся, они очень способны только к различным насилиям; например, если народ случайно отыщет в собственной земле сколько-нибудь золота или серебра, то они тотчас отнимут их у него; если народ дерзнет возражать против какого-нибудь произвола, то они подвергают его страшным истязаниям и мучениям и тд и тп.
[…]
Поступок одного персидского принца, управляющего недавно Ездом, с главою тамошнего духовенства, называвшегося Садри-Езди, во всей Персии известен. Он имел любовную связь с красивою молодою женою этого главы духовенства, какой-то принцессою из другой линии; однажды он пригласил его к себе на обед и задушил его в своем доме, потом женился на его вдове. Такое вопиющее злодейство прошло безнаказанно, потому что злодей оправдался тем, что Седри-Езди, как важное духовное лицо, будто замышлял и проповедовал народное восстание против деспотизма и шахской власти, и оправдание, разумеется, подкрепилось некоторым денежным пожертвованием в пользу влиятельных придворных особ (это происшествие может служить сюжетом для целого романа).
[…]
Любезнейший Джелал-уд-Довле! Если бы ты сам не был изгнан деспотом из родины, если бы ты сам же часто не жаловался мне на своих соотечественников, то я никогда не решился бы обнаружить их пороки пред тобою и огорчать тебя.
[…]
О, народ персидский! Если бы ты вкусил сладость свободы, если бы ты был сведущ о правах человечества, то никогда не согласился бы на подобное позорное рабство, в котором теперь находишься; ты стремился бы к прогрессу, к наукам, учредил бы у себя масонство, клубы, митинги, сеймы и отыскал бы всевозможные средства, ведущие к единодушию и единомыслию и, наконец, освободил бы себя от деспотического гнета; ты числом и средством в сто раз превосходишь деспота и тиранов, тебе недостает только единодушия и единомыслия. Если бы этот недостаток устранился у тебя, то ты легко подумал бы о себе и освободил бы себя не только от оков деспота, но и от уз нелепых религиозных убеждений. Но устранение этого недостатка не иначе возможно тебе, как при помощи наук; науки же не иначе доступны тебе, как стремлением к прогрессу; прогресс не иначе понятен тебе, как либерализмом; либерализм не иначе мыслим для тебя, как отсутствие суеверия, и отсутствие суеверия не сбудется, пока существует ненавистная твоя религия. Смеешь ли ты где-нибудь, в каком-нибудь уголке персидского царства, под влиянием страха от преследования улемов — шарлатанов, разинув рот, сказать темному народу: «Ты плачешь по истребленным арабам, основателям твоей секты, в трагических своих представлениях. Нечего делать! В воспоминание их плачевной участи бьешь себя в голову и в грудь! Нечего делать! Но зачем же при этом ты вонзаешь в тело ножи и кинжалы? Зачем трупы своих мертвецов во множестве отправляешь караванами в Кербалай и Нажеф и заражаешь воздух смрадом этой падали и во время следования по дороге и во время ночлегов на станциях возбуждаешь отвращение и омерзение в путешественниках нестерпимым их зловонием? Что делать бедному либералу, [бедному] мыслителю, когда бичи человечества — улемы (духовные) не позволяют ему говорить что-нибудь против этого?»
Mirzə, я сожалею, что мы пока на эти вопросы не ответили.
16 мая, 2013
Баку.
Ходил в университет за аттестатом и подписью к рекомендационному письму. Аттестат, точнее его заверенную копию, получил легко. Правда, документ этот сначала долго не находили, но потом разрыли папки все, нашли и дали копию. И потом спустился вниз за заверением. А вот с рекомендационным письмом, точнее с притворной подписью преподавателя под ним, пришлось туго. (Письмо на самом деле пишу я). Шаргийя ханум пришла, и мы вместе пошли в общий отдел, чтоб получить печать университета, что, мол, эта учительница действительно работает и этот студент действительно учится у нас. Там нам наотрез отказали, сказав, что нужна подпись декана. Мы с Шаргийя ханум потопали в деканат факультета, где она работает. Там декана не было. Подписался заместитель декана. Шаргийя ханум ушла. Я вернулся в общий отдел, но там опять грубым тоном указали мне, что нужна подпись декана факультета студента самого. «А-а-а-а!!! Поставьте мне эту чёртову печать!!!» — думал я, пыхтя направляясь в свой деканат.
Наш декан сидел у себя в кабинете, и меня к нему впустили. Но тут другая вышла закавыка. Он сказал, что эту преподавательницу он не знает и потому подписываться не собирается. Я стал ему объяснять, что его подпись касается меня, а не Шаргийя ханум. Но убедить его было невозможно, хотя и он указал на альтернативу. Мол, если напишу письмо от его имени, то он подпишется. Я поддакнул и протянул ему письмо, чтоб он прочел. «Зачем мне читать? Ясно, что ты там себя хвалишь», — сказал он, даже не заметив, что я в слове «Tövsiyə» по ошибке написал два «у». Что ж, я вышел из деканата и готов был взорвать это чёртово место.
Насколько я помнил, на четвертом этаже была комната с компьютерами, и тут невольно вспомнил библиотеку в Берее: и компьютеры были, и сканеры, и принтеры были, действующие с помощью студенческой магнитной карточки. Но ничего, давя в себе гнев, я дошел до этой самой комнаты, которая была закрыта. Это уже превратилось в дело принципа: я сегодня должен был получить это письмо со всеми формальностями. Пришлось в эту жару тащиться в интернет клуб и там, снова написав письмо теперь уже без ошибок и с именем и контактами декана под ним, напечатать его и обратно пойти к декану. Я это сделал. Вернулся в университет и, дошедши до лифта, поймал себе на мысли, что я очень злой: охранники с виду злые, студенты, идущие навстречу, злые, секретарши и деканы злые, и потому я тоже злой. Лишь бы отделаться от этого дурного места. Учиться там, дай бог, я больше не стану.
Итак, декан был на месте и пренебрежительно подписал письмо. Я пошел в общий отдел, там после стояния в получасовой очереди — сегодня, кажись, шла запись на прием к ректору, — наконец-то получил печать.
Итак, из нужных документов аттестат и одно рекомендационное письмо есть. Остались: академический транскрипт с Береи — написал им, через три-четыре недели он будет у меня, и новый TOEFL бал — сдаю двадцать пятого числа, через неделю, ответы получу через полтора месяца, отправлю имэйлом в Ноттингемский, и если они примут
