Его Америка - Акпер Булудлар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долго ли думал, мало ли мучился, но к утру, видать, заснул, что в час дня разбудила тетя со словами, что нельзя так долго спать днем, мол, вредно.
И с Ноттингемского университета ответ пришел. Странно, но они меня приняли. Так!.. Самооценка, что ли, упала? Ладно, они приняли, но с тем условием, что до августа сего года должен сдать TOEFL и набрать 100 балов. Сто балов из ста двадцати? Дело лихое.
Итак, планы на май — сдать снова TOEFL (а-а-а! оо-о-оф!), нарисовать последнюю картину для блога (что-то про возвратный шок), собрать все нужные документы для подачи заявки на госпрограмму: дождаться объявления оценок второго семестра и написать колледжу с просьбой отправить копию академического транскрипта, получить от здешних учителей с университета два рекомендационных письма и заверенную копию аттестата, поехать в Гянджу за справкой о здоровье, после получения от Ноттингемского университета безусловного принятия получить от них также официальное письмо о приглашении. И еще надо отправить репорт в IREX, — даже здесь в Азербайджане они не оставляют меня в покое.
9 мая, 2013
Пошел войной на тетю с целью изменения статуса телевизора. Мой лозунг: «Телевизор — это зло!», и требую немедленной ликвидации и эвакуации его из дома со всеми азербайджанскими, турецкими, русскими и европейскими каналами. Она крепко держит оборону, указывая мне на компьютер и дата-карту, что осталась еще с прошлого лета.
Мол, вот тебе «источник информации», смотри там что хочешь, но мои сериалы не трогай. Это угнетает.
Кстати, до конца недели на банковский счет будет переведена зарплата за апрель, и тогда смогу зарегистрироваться на TOEFL. Но пока не начал готовиться, а надо бы.
12 мая, 2013
Гянджа, дом тети. Вечер.
Этот город мертвый. За год в людях ничего не развилось: такие ж хамоватые, такие же злые с виду, такие ж конформисты, такие ж служивые перед авторитетом. Пробыл в городе всего день, и вспомнились те азербайджанцы из «Писем…» Ахундова. За полторы с лишним века нравы их, ценности и верования остались такими ж. А все отчего? Оттого что образования не было ни тогда, ни сейчас. Образования, а не имитации его.
Я бы все отдал, всю жизнь свою, все таланты и даже душу, если она есть, чтоб встретиться хоть на два часа с Ахундовым. Я бы ему руки целовал и долго-долго разговаривал бы с ним обо всём о том, что тогда раздирало его мысли и сейчас в других проявлениях угнетает меня. Сейчас не поленюсь, найду его книгу в здешней своей библиотеке и процитирую кое-что. Пусть правда, которая за отсутствием образования с его времен ничуть не изменилась, будет у меня в дневнике. Я ещё раз пропущу через себя эти стреляющие мысли, наберусь им бешено-атакующего импульса.
— Невежественный, безграмотный и голодный народ бродит повсюду без всякого дела; на улицах и в переулках нищие во множестве останавливают прохожих, осаждая их настойчивыми требованиями милостыни; на каждом шагу попадается мнимый потомок пророка с синею чалмою на голове, который, задерживая идущего на дороге, говорит: «За дровами в лес я не пойду, возить воду из реки не буду, пахать землю не стану, жать пшеницу не умею, даром кормлюсь и праздно повсюду шатаюсь, ибо я потомок тех предков, которые довели тебя до настоящего униженного положения. Плати подать падишаху ежегодно, по окончанию месяца голодания (поста), подавай бедным обязательную милостыню (фитре), отделяй в пользу духовенства известную часть земных произведений (закят), купи баранов и ежегодно в праздник жертвоприношения приноси их в жертву, возьми сто или двести туманов и иди в Аравию для поклонения храму Мекки, а по дороге на взятые деньги корми голодных арабов и, наконец, по предписанию алкорана отдай мне пятую часть барыша, приобретенного тобою в поте лица от торговли, земледелия или от какого-либо труда или предприятия!»
Кроме всего сказанного, несчастный народ до того оглупел, что, несмотря на свое бедственное положение, в известное время года на каждой улице или площади, собираясь в кучи, бьет себя в грудь, рвет волосы и наполняет воздух криками: «Шахсей, Вахсей!» Подходишь ближе и спрашиваешь: «Что такое, что случилось?» На это получается следующий ответ: «Ах, зачем тысяча двести и еще несколько лет тому назад десять или пятнадцать арабов истребили десять или пятнадцать своих собратов на Куфе?!»
[…]
По части судопроизводства существует величайший беспорядок; не существует никаких положительно определенных узаконений и однообразия по этой части; так, например, если кто-нибудь обидит другого ударом в лицо, то обиженный не знает, к какой власти он должен обратиться с жалобой. Одни идут к муштеиду, другие к шейхуль-исламу, третьи — к имаму, Джуме (потому что с самого начала ислама до сих пор в Персии существует безобразное теократическое правление), четвертые — к базарному приставу даруге, пятые — к полицеймейстеру, шестые — к какому-нибудь принцу, и из этих лиц одни приговаривают обидчика к денежному штрафу, другие к палочным ударам по пятам, третьи совсем оставляют его без наказания, разумеется, не без причин, четвертые сажают его под арест, пятые увольняют от должности, если он должностное лицо, шестые ходатайствуют за него пред высшим правительством, также не без причины, и даже рассказывают, что обидчик иногда, в возмездие за претерпленную им от жалобы обиженного неприятность, получает от верховного правительства, по ходатайству своего патрона, еще почетный кафтан. Одним словом, нет никакого уложения для общего руководства, в котором против всякого рода преступлений ясно была бы определена мера наказания. Также нет никакого устава, в котором было бы определено награждение за всякое доброе дело; все зависит от произвола, начиная от мелких властей до крупных».
А еще вот эту часть:
— Взгляни теперь на государственную газету и в начале первого же столбца ты с удивлением останавливаешься на слове «преобразование», [красиво] отлитографированном крупным почерком с добавлением под ним, что оно сделано садр-а’замом, дай бог ему блаженство в раю после смерти. Это что такое? Неужели в Персии преобразование? И радуешься; но не радуйся, мой совет, попусту, прочти дальше; вот твой взор тотчас переносится на следующую строку, где ты читаешь следующее: «Господин садр-а’зам нашёл весьма необходимым для пользы покойников, чтоб вперед похороны совершались в следующем порядке и сопровождались следующими обрядами, через каких-то духовных лиц…».
[…]
В Персии до сих пор еще не понимают, что при воспитании детей наказывать их палками и пощечинами — значит портить их нравственность, делать их низкими и подлыми, заглушать в них врожденные добрые качества и порождать в них трусость и лживость. В Персии нет ни одной школы, где бы глупый содержатель ее не имел у себя проклятой машины фелакке для наказания детей палками по пятам! Странно еще и то, что невежественный родитель дитяти при отдаче его в школу обращается к содержателю со следующими словами в присутствии самого ж дитяти: «Господин учитель! Я поручаю тебе своего сына для воспитания, мясо его принадлежит тебе, а кости мне, воспитывай его как следует». Учитель же по обыкновению отвечает: «Будь покоен — палки и фелакке будут перед его глазами…».
После подобного воспитания какого же можно ожидать от детей благородства, чувства чести и умственного развития в зрелых летах! Еще страшнее то, что министр народного просвещения, называемый в Персии везири-улум, совершенно равнодушен к этому обычаю и нисколько не думает запретить его содержателям школ».
О! Он читает мои мысли.
— Провинциями по большей части управляют невежественные принцы, не имеющие никакого познания; пред ними народ в позорном рабстве выражает чувство преданности по следующему этикету.
Они заседают на верху присутственной залы,
