Еще не все потеряно - Марина Серова

Лобан пригнулся, развел руки и, сопя горячим паром, пошел на меня, как медведь. Я отступила назад на шаг, другой, развернулась и легкими прыжками, не особо, впрочем, торопясь, помчалась к твердой, укатанной транспортом дороге. Медведь топал следом, утробно урча, и я не поручилась бы за то, что двигается он не на четвереньках. Возле самой дороги я развернулась лицом к нему и, как следует затормозив, ударила пяткой набегавшего на меня медведя в живот. Затем, подобрав ноги, вытолкнула себя вверх, вперед и хорошо достала кулаком основание его черепа сзади. Он, взвизгнув, зарылся в снег коленями. Не теряя времени на престижную рисовку, перенесла тяжесть тела на ногу, мыском другой ударом сбоку крепко саданула его по лицу. Мотнулась голова, но он не упал, как я ожидала и надеялась. Сцепив пальцы обеими руками, косым движением рубанула его по шее и следом совсем не сильно — коленом по затылку. Он наконец завалился, но и я, не устояв, оказалась рядом, на четвереньках. В глазах плавали круги и вспыхивали мелкие, подлые искорки.

Но подниматься надо было. Я даже сообразила, что нужно немедленно зайти Лобану за спину.

— Ведьма!

Крик у него получился настолько сильным, что, без сомнения, был слышен далеко отсюда.

— Ты где?

— Здесь я, Лобан! — ответила ему совершенно спокойно.

Он зачерпнул ладонь снега, протер им лицо, застонал и повернулся ко мне.

— А-а! — пропел и поднялся уверенно, без суеты и падений.

Я боялась его. Отступая, уперлась плечом в ворот лебедки — как мы здесь оказались?

— Ага! — взревел он, быстро широко шагнул, наткнувшись коленом на торчащую из снега стенку горловины, потерял равновесие и молча полетел вниз. Там глухо чавкнуло.

Я не сразу поняла, что произошло, слишком круто все оборвалось. Обойдя лебедку, я приблизилась к горловине с другой стороны, заглянула — смрадно и темно было внутри. Фонарь остался в воспоминаниях, а без него делать возле этой круглой стальной пасти было больше нечего. Да и с ним, пожалуй, тоже. Пасть только что сделала глоток — и вот я теперь одна здесь.

Плечи ходили ходуном от крупной, нездоровой дрожи. Обхватив себя руками, опустилась на корточки, прислонилась спиной к холодному железу. Тупо смотрела в пространство и твердила себе, что одна я здесь теперь, одна, одна! Скорее всего это была тихая истерика.

Посвистывал ветерок, и постепенно становилось действительно холодно. Простуда мне не нужна была, и пришлось срочно брать себя в руки.

Растерев ногу и шею, перекурив, подошла к лебедке, надеясь, что опускание крышки окажется легче ее подъема. На хорошее усилие я была сейчас неспособна, а оставить открытой свежую могилу двух людей мне совесть не позволяла.

Скрипнул механизм, и звук шорохом отдался в емкостном чреве. Крутить ворот было трудно. Крышка отделилась от опор и заняла вертикальное положение. Шорох повторился, и я, обессиленная, убрала руки со стальной рукоятки. Требовалось мужество, и, кроме как в себе самой, взять его было негде.

Узкая лесенка, начинающаяся чуть ниже кромки горловины, тихо звякнула, будто задетая чем-то металлическим. Я плохо видела ее в полутьме, но понимала происходящее шестым чувством. Это понимание заставило достать пистолет.

— Ведь-ма! — послышалось из-под земли, с того света.

Я передернула затвор, подойдя вплотную, направила ствол вниз, вдоль лестницы и дважды надавила на спуск.

Треск выстрелов прозвучал на открытом воздухе громко и без эха. Внизу коротко и глухо чавкнуло. Я разжала пальцы, и пистолет полетел в глубину. Еще один всплеск.

Захотелось, взявшись ладонями за щеки, то ли запричитать, то ли разрыдаться, то ли закричать и разрыдаться одновременно. В очередной раз преодолела искушение стать слабой. Напряглась внутри до боли, как сжатый кулак.

Облегчение пришло, когда весящая десятки килограммов крышка с легким стуком легла-таки на место. Голову посетила дикая мысль — взобраться и отбить на ней чечетку. Если б не Дмитрий!

Делать здесь больше нечего.

Топая потихоньку к дороге, я жмурилась, отгоняя подступавшую тошноту, и хотела домой, в ванну. Как она хороша, ванна, после таких боевых действий. Посещать меня дома в неурочное время, кроме Аллы Анохиной, некому, так что ванна и кровать, широкая и мягкая, а все заботы — на завтра. Пусть горят они до завтра синим пламенем!

Выглядела я ужасно. Припадающая на одну ногу, в рваной на груди куртке, без шапки, растрепанная — я не годилась сейчас даже в королевы бомжей. Какая там королева! Побитая по пьяному делу синюха, хлюпающая от обиды носом и бредущая неизвестно куда.

А куда, собственно? Где машина? В какой стороне?

Всерьез обеспокоившись, уж не с головой ли у меня что, повернула назад, хоть и не хотелось возвращаться к проклятому месту. Но бродить в темноте, пытаясь ориентироваться по фонарям на неблизких емкостях, тоже не дело — уж слишком это напоминало кошмарный сон.

Страх я все-таки ощутила, когда поняла, что вернуться назад по следам не удастся. Следов здесь хватало. Чтобы не запаниковать, пришлось остановиться.

«Да Ведьма я, в конце концов, или нет!» — крикнула в лицо страху и темноте, пытающимся запереть меня в этом куске пространства, и испытала облегчение.

Горловина оказалась неподалеку, и чтобы ее заметить, нужно было только вглядеться попристальней. Я и вгляделась. А вглядевшись, заковыляла туда, уверенная, что, дойдя, сумею правильно сориентироваться.

Какой-то мудрец, какой — не помню, советовал никогда не возвращаться назад. Назад, мол, вернуться нельзя. Возвращаясь, попадешь всегда не туда, где был раньше. А вернуться туда, где был, невозможно, о чем бы ни шла речь.

Короче говоря, горловина, у которой я оказалась, была не та. Несмотря на перенесенное потрясение, я была в здравом уме, и открытая ее крышка никаких мистических ассоциаций у меня не вызвала. Стоя над ее зевом, я нашла в себе силы посмеяться над собой, оказавшейся способной заблудиться на ровном месте в тихую погоду. Сбросила вниз комок снега и через короткое время услыхала мягкий, гулкий удар. Емкость подо мной была пуста, и тепло, веявшее из нее, было влажным и относительно чистым, лишь с небольшой примесью той тошнотворной вони.

В голове тяжело, как жернов, от долгого бездействия приросший к основанию, провернулась мысль: а что, если Гена, упорствуя в решимости не допустить моего вмешательства в свои дела, объяснил, как выйти к емкости, да не к той, какой надо?

— Дмитрий! — позвала, нагнувшись над чернотой отверстия. — Дмитрий, ты здесь?

Ни звука в ответ, если не считать неясный шорох, который вполне мог и почудиться.

— Эй! — почти крикнула.

Все! Уйти отсюда просто так я уже не могла. Надо было лезть в эту тьму кромешную.

Лестница, начинавшаяся чуть ниже кромки горловины, звякала незатянутыми болтами, поскрипывала под моим весом. Дно оказалось плоским, а я почему-то представляла емкость чем-то вроде врытой в землю железнодорожной цистерны.

Здесь запах мазута ощущался сильнее, но дышать было можно. Темно, тепло и сыро. Пропарили и отопление включили. Скоро мазут закачают. Будем надеяться, что сейчас, среди ночи, этого не произойдет.

Дмитрия я нашла почти сразу. Немного пошлепала по лужам на полу, коснулась рукой стенки, покрытой жирными отложениями, и запнулась о неподвижное тело. Он сидел боком, привалившись к стене и подобрав ноги. На толчок и ощупывание не отреагировал. Пара легких пощечин тоже не произвела впечатления. Нанюхался дряни за сутки, проведенные здесь. Плюс стресс. Много ли смертнику надо?

Каково мне было, потрепанной в драке, тащить его к лестнице, я ему когда-нибудь расскажу, чтобы благодарностью исполнился, если это чувство ему знакомо. Под отверстием дышалось легче. Тут временами даже ветерок ощущался. Глаза настолько привыкли к темноте, что я вполне различила очертания его скорченного у моих ног тела. Чтобы облегчить ему дыхание, я первым делом освободила ему рот и не поленилась — натянула насквозь мокрые носки на его босые ноги. Выворачивая пальцы и испытывая искушение пустить в ход зубы, распутала узлы веревки, стягивавшей ему за спиной руки. Провозилась долго. Дмитрий от посвежевшего воздуха и бесцеремонного тормошения — а я переваливала его с боку на бок, как большой и неудобный мешок, — стал потихоньку приходить в себя. Это проявилось прежде всего в изменении ритма дыхания и легком сопротивлении, оказываемом им каждому моему движению. Появилась надежда на его хоть какую-то помощь, когда поволоку это тело отсюда наверх. Веревка осталась в машине, машину надо еще суметь отыскать. Продолжить поиски, оставив его здесь" чтобы потом искать это место, мне не хотелось. После всего происшедшего необходимо убраться отсюда как можно скорее, и терять время на хождение взад-вперед представлялось неразумным. Его безумное, слабое сопротивление моим движениям я преодолевала легкими рывками, тычками и шлепками, действовавшими на него одновременно и как массаж, способствующий улучшению самочувствия.