Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Светлана Сергеевна Лыжина

Тем не менее, генуэзец нисколько не удивился встрече с молящимися горожанами. Как видно, этот человек к ней стремился. Поприветствовав василевса, он громко произнёс на греческом, что просит уделить ему несколько минут для очень важного разговора.

- Позже, - ответил василевс. - Сейчас не время.

- Мой господин, - громко возразил генуэзец, - это касается защиты стен. Каждый час может стать решающим.

- То, чем мы заняты, тоже касается защиты стен, - спокойно произнёс василевс. - Мы молим Бога, чтобы дал нам сил выстоять. Ты и твои спутники могут присоединиться к шествию.

Джустиниани опустил голову, поняв, что спорить не следует. И вот он, к явному неудовольствию священников, которым пришлось расступиться, въехал на коне в толпу, чтобы занять место позади василевса.

Этим воспользовался Тодорис, чтобы проехать следом и оказаться возле своего отца, великого доместика, который тоже был здесь. Юноша начал что-то нашёптывать отцу и, судя по всему, сведения были важные, однако поделиться ими с тестем юноша не спешил.

Меж тем Лука подобно священникам бросил на генуэзца недовольный косой взгляд, которого Джустиниани как будто не заметил - генуэзец сосредоточенно извлёк откуда-то чётки, показывая, что собрался молиться с таким же усердием, с которым защищал стену. Но особое неудовольствие Луки вызвал Иоанн Сфрандзис, проворно спрыгнувший со своей лошади и протиснувшийся в толпу к отцу, а затем - к матери и сестре. Теперь получалось, что вся семья Сфрандзиса в сборе. Жена, дочь, сын - все здесь.

"А что, если в этом проявилась Божья воля?" - думала Мария, рассеянно глядя на слугу предводителя генуэзцев. Слуга тоже спешился и, ведя в поводу свою лошадь, а также другую, на которой только что сидел Иоанн, развернулся и пошёл прочь. Очевидно, собирался завернуть в ближайший переулок, а затем, когда толпа направится дальше, пристроиться ей в хвост. "Как так получилось, что Иоанн, которому никто не говорил о крестном ходе, оказался здесь и привёл с собой Джустиниани?" Почему-то вспомнилась история о смерти Богородицы, где говорилось, что апостолы, проповедовавшие в разных странах, в день её кончины чудесным образом собрались в Иерусалиме, чтобы проститься и провести обряд погребения. Не произошло ли сейчас нечто подобное? Все чудесным образом собрались на очень важную молитву.

Толпа пришла в движение, священнослужители снова начали петь, а Яков забеспокоился, начал поглядывать в сторону Сфрандзисов.

- Так вот, куда ты отправил Иоанна. К генуэзцу. На стены. А говорил, что это совсем не опасное место, - тихо сказала Мария, отвесив сыну лёгкий подзатыльник - настолько лёгкий, что он даже мог считаться ласковым.

- Да, к генуэзцу, - неохотно отозвался Яков, всё же устыдившись, что солгал матери утром.

- А зачем?

- Чтобы Иоанн спросил у него, почему турецкие пушки молчат. Мы ведь так и не знаем, - с этими словами он начал решительно протискиваться в сторону Сфрандзисов. Вряд ли Иоанн сам подошёл бы к Якову, потому что вряд ли увидел его в толпе.

Минуло около четверти часа, а затем сын вернулся и Мария, увидев его изменившееся лицо, испугалась:

- Яков, что такое?

- Мама, - прошептал тот, - не позднее, чем завтра утром, турки пойдут на последний штурм.

- Что значит "последний"?

- Это значит, что всё решится. Или они, или мы. Понимаешь? Турки прислали нам письмо. Они уверены, что победят. И не позднее, чем завтра, начнётся самый жестокий бой из всех, которые у нас были. Нам надо готовиться, укреплять стены, а мы тут... Надо сказать отцу!

Не успела Мария ответить, как Яков снова начал протискиваться между идущими, но теперь он стремился вперёд, к отцу и братьям, ехавшим рядом с василевсом. Мать вытянула шею, вглядываясь, как у сына идут дела. Поначалу его пропускали, пусть и неохотно, но затем он, кажется, застрял намертво. К василевсу, окружённому придворными, не приблизиться вот так запросто, даже если ты сын великого дуки, поэтому Яков, отчаявшись пробиться через толпу, презрел всякие церемонии и закричал: "Отец! Отец! Послушай!" но Лука повернулся лишь один раз и, недовольно взглянув на сына, отмахнулся. Дескать, выслушаю после.

Это движение ладони произвело почти волшебное действие. Мария видела, что Якова будто подхватило сильное течение и относит назад. Люди, которые только что пропускали мальчика, пусть и неохотно, теперь сами решительными движениями отталкивали его себе за спину. А затем это сделали другие ещё раз. И ещё.

Когда Яков снова оказался возле Марии, он выглядел потрясённым, не мог произнести ни слова, а затем, кажется, разозлился на самого себя, на собственное бессилие:

- Мама, почему? Почему они так? - У него в глазах заблестели слёзы, а она могла лишь обнять его и притянуть к себе, спрятав под мафорий, как под крыло.

Яков некоторое время шёл рядом, но вскоре вырвался, скинул с себя край мафория, будто говоря "я уже не ребёнок", а затем спросил:

- Но почему? Ведь это действительно важно!

- Что же ты хочешь, если даже Джустиниани не было позволено говорить? - произнесла Мария. - Мы должны положиться на мудрость василевса и священников. Если они считают, что сейчас самое важное - молитва, значит, мы должны молиться.

Все в очередной раз запели "Господи, помилуй"* и Мария тоже начала подпевать, но пела, будто колыбельную, чтобы Яков успокоился.

_____________

* "Господи, помилуй" - это песнопение у греков известно как "Кирие элейсон".

_____________

Сын тяжело вздохнул, и у матери тоже стало тяжело на сердце, потому что она краем глаза наблюдала за Джустиниани и видела его состояние. Генуэзец, который, несомненно, был осведомлён о положении дел намного лучше Якова, молился с мрачной решимостью. Следуя за василевсом, он так сильно сжимал бусины своих чёток, будто хотел раздавить их. Губы шептали молитву, но явно отличную от той, которую произносили остальные, потому что Джустиниани не обращал внимания на окружающих. Сидя в седле, он возвышался над толпой, как одинокий утёс над волнами моря.

Мария вдруг вспомнила, что Лука когда-то говорил об этом генуэзце. Муж считал, что тот приехал в Город, чтобы на войне с нечестивцами, которая угодна Богу, искупить свои грехи. Такие "головорезы" как Джустиниани, для которых война - ремесло, всегда имеют много грехов. А если так, то о чём же он молился? Мария плохо знала этого человека, но, видя выражение его лица, невольно предполагала что-то вроде: "Господь,