Цыганка (Авторский сборник) - Дина Рубина

В холодном темном спортзале директор щелкнул выключателем, сказал:

— Ну вот… Не околеешь тут? Вообще-то здание отапливается, но зал-то огромный, не хватает.

В углу у стены, точно оладьи, горкой были навалены кожаные маты. В центре зала с потолка свисал канат, неподалеку от него пасся кожаный «козел», рядом с ожидающими чего-то брусьями…

Миша бодро ответил, что все в порядке, и не там, и не так еще приходилось — и это было правдой. Очень ему хотелось рухнуть, доспать до утра, получить бабки и покинуть гостеприимную спортивную обитель Деда Мороза…

— Так… бывай, что ли?

Миша протянул руку, забормотал, что в другой раз непременно заранее…

— Нет уж, – честно сказал директор лагеря. – В другой раз прослежу, чтоб тебя здесь не было…

Он вышел.

Миша стянул с горки на пол тяжелый кожаный мат, щелкнул выключателем и в свете подслеповатого, с одного боку подбитого фонаря за окном добрался до своего лежбища, споткнулся об него и повалился спать.

Две-три минуты он боролся с идиотской думкой, пытаясь как-то приладить на ней голову, но голова съезжала то с одного ее каменного бока, то с другого, Миша отпихнул ее и накрылся пледом… Засыпая, думал: «Золотая парча… наряд такой на кукле… у бабушки Сони, на комоде… в детстве…»

И заснул.

— …Доброе утро! – сказал кто-то у него над головой и, видимо, повторил это раз пять, прежде чем он продрал глаза. Безжалостное солнце било в физиономию.

Через секунду он понял, что никакое не солнце, а фонарик, и никакое не утро, а все та же сизая зимняя тьма за окнами спортзала. Молниеносно пронесся дикий табун мыслей в голове: грабить пришли, наказать, издеваться, мучить, убить!!! Одновременно с мыслями и вполне бессознательно его тренированное тело взвилось с мата и прыгнуло к стене: два года циркового училища в отрочестве и сейчас не подвели, несмотря на выпитое.

— Что! – крикнул он — Что, кто это?! Перед ним, все еще светя фонариком, стояла какая-то фигурка — в темноте за кругом света ни черта было не разглядеть.

— Извините, что потревожила… – проговорила она жалобно.

Тут Миша опознал дочку толстого директора и от ужаса чуть не околел: вот этого ему здесь недоставало для полноты счастья — совращения Дедом Морозом малолетней пионерки!..

— Ты что?! – крикнул он. – Рехнулась?! Какого лешего приперлась среди ночи?!

— Я… просто… я хотела спросить кое-что… Можно я с вами немного посижу?

Голос ее набряк близкими слезами.

Вот задрыга! Стянуть фонарик, идти ночью сюда, к незнакомому человеку?! Он давно подозревал, что дочери — это наказанье божье…

Миша подбежал к выключателю, щелкнул.

Продолжая сжимать в руке ненужный фонарик, она щурилась от света. С ворохом рыжих своих волос, с мерцающим излучением кожи она сама была словно порождением этого света…

— Чего тебе от меня надо? – спросил Миша злобно.

— У вас же все равно скоро электричка… – сказала она, садясь на мат. Сгорбилась.

— Ну-ка проваливай отсюда, – проговорил Миша. – Мне тут папаши твоего не хватает для полного удовольствия.

«Ничего себе вечерок да ночка», – подумал он. Сердце до сих пор колотилось, во рту было сухо.

— Он спит, – сказала доверчиво девочка. – Он же выпил… Они, когда выпьют, спят как медведи…

— Слушай, где тут кран? – спросил он, наждачным языком облизывая губы.

— Вы хотите пить? – встрепенулась она. – Я принесу! И действительно, минут через пять принесла воду в железной эмалированной кружке.

— Это моя, – сказала она, – в изостудии. Я в ней краски развожу…

И стояла рядом, благоговейно смотрела, как он жадно пьет.

— Ты рисуешь? – спросил Миша, отдавая ей кружку.

— Рисую, да… Но я хочу актрисой быть. Я хочу, знаете, играть… Констанцию Буонасье!

Ах, вот оно что… Ну да, как он сразу не догадался…

— Ты… тебя как зовут-то?

— Таня!

— Знаешь, Таня… Ты подумай хорошенько, советую… ведь этот наш труд — такая морока… столько обид, тоски, интриг… зависти…

— И у вас — зависть? – спросила она. – Я не верю. Вы такой… такой летучий, прыгучий!

— Вот-вот, – усмехнулся Миша, – летучесть-прыгучесть в цирке главное достоинство… В театре необходимы еще кое-какие качества…

— А я «Трех мушкетеров» из-за вас три раза смотрела, сначала с восьмыми классами, потом с седьмыми, потом опять с восьмыми… Вот то место, когда вы фехтуете на лестнице один против шести! Это так здорово! Я просто не дышала! Я не верю, что вы кому-то завидуете.

— И тем не менее, завидую! – сказал он и вдруг удивился, что именно здесь, перед этой незнакомой девочкой, наконец признался самому себе.

— Кому, например? – удивилась она.

— Например, Сеньке Либерману… Он играет Сирано… а это моя мечта — сыграть Сирано.

— Я думала, все актеры мечтают сыграть Гамлета… А этот… Си-ра-но, какое смешное имя — он кто?

Миша вспомнил, что гардеробщица Слава называла спектакль «Сейран де Бержерак», у нее соседа-армянина так звали, Сейран. Еще она говорила: «У меня радикулёт на нервной почке».

— Слушай, – сказал Миша, – иди ты, ради бога, домой, а? У меня из-за тебя могут быть дикие неприятности!

— Ну пожалуйста!!! – взмолилась она. – Еще полчасика, неужели вы боитесь, вы же смелый, вы — Д’Артаньян…

— Нет, я — Сирано, – сказал Миша. Он поднял с полу посох Деда Мороза, достал из кармана накладной нос, закрепил резинку на затылке. Девочка смотрела на него, не шевелясь.

— А… кто он такой?

— «Но кто же он такой? – подхватил артист ТЮЗа Михаил Мартынов, запрыгивая, как на сцену, на гору черных кожаных матов. —

Сложнейший из вопросов…Пожалуй, астроном…Он музыкант!Поэт!Он храбрый человек.Он физик!Он философ!И сумасшедший! Но его отвагаНеподражаема! И он со всеми прост.И плащ его похож на петушиный хвост,Когда его слегка приподнимает шпага…А нос какой! Он так отрос,Что нужен шарабан — его не вложишь в тачку…Бедняга по утрам прогуливает нос,Как барыня свою собачку!»

Миша спрыгнул с горы матов и неожиданно для себя самого вдруг пустился рассказывать содержание пьесы Эдмона Ростана. Девочка сидела на мате, подняв колени к подбородку, смотрела своими янтаринами, тянула к нему острое лицо. Поглощала, пожирала… да, это был экземпляр…

А его уже закрутило. Не отдавая себе отчета, по ходу пересказа сюжета Миша вскакивал, садился, прохаживался перед нею, жонглировал посохом… Вдруг пускался играть какой-нибудь отрывок. И вообще, как всегда случалось с ним, когда речь заходила об этой роли, он все меньше обращал внимание на девочку и перед собой видел не ее, а зал…

Текст роли, как и текст всей пьесы, он давно уже знал наизусть…

— Вы что так смотрите? Вам нравится мой нос?

— Я… Что вы?..

— Может быть, мы оба Смутили вас?

— Ошиблись, сударь, вы…

— Быть может, носик мой качается, как хобот?

— Нет, вовсе нет…

— Или как клюв совы?

— Да что вы…

— Может быть, на нем нашли вы пятна? Или, быть может, он торчит, как мощный пик?

— Я вовсе не смотрел…

— Вам, значит, неприятно осматривать мой нос?

Быть может, он велик?

Она тянула шею вослед его прыжкам, хохотала, перекатывалась со спины на живот, вскакивала, замирала, вскрикивала, хваталась ладонями за щеки, и — застывала, когда за спиной красавца и баловня фортуны Кристиана Сирано с болью рассказывал Роксане о своей любви…

— Что я скажу? Когда я с вами вместе,Я отыщу десятки слов,В которых смысл на третьем месте,На первом — вы и на втором — любовь.Что я скажу? Зачем вам разбираться?Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна,Что это для меня всего лишь декорация,В которой вы играете одна!Что я скажу? Не все ли вам равно?Слова, что говорят в подобные мгновенья,Почти не слушают, не понимают, ноИх ощущают, как прикосновенья…

Сейчас, по ходу сцены держа ворох пламенных кудрей где-то на обочине взгляда, он вдруг подумал, что Роксана вовсе не должна быть томной шатенкой, как ему представлялось раньше. Да, вот какой она должна быть — рыжей, худой, светящейся в ночи, как факел…

— Я чувствую, мгновенья торопя,Как ты дрожишь, как дрожь проходит мимоПо ветке старого жасмина…

— Ну, подавай текст Роксаны, – бросил он вдруг на ходу: — «Я плачу… Я дрожу…»

— Как это?! – прошептала она, округляя глаза. – Когда? Что… как — сейчас?..

— Подавай текст! – крикнул он раздраженно: — «Я плачу… Я дрожу…»

— Я… п-плачу… Я дрожу…