Цыганка (Авторский сборник) - Дина Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я… п-плачу… Я дрожу…
— «И я люблю тебя».
— Кто? – ты… он — меня?!
— Вот дура! Да не я и не он! Это реплика Роксаны, я-то свои сам подаю. Давай снова, ну! «Я плачу, я дрожу, и я люблю тебя…» Поняла?
— Поняла! – вдруг проговорила она твердо, вскочила с мата и всем телом подалась вперед, обняв себя за плечи, словно удерживая: — Я… плачу… Я дрожу… – проговорила она с отчаянием в голосе, и вправду дрожа всем телом. – И… и я люблю тебя!
— Молодец! – резко бросил он, нырнул под брусья, перевернулся, повис вниз головой… и еще минуты две продолжал читать текст таким вот манером.
…Все четвертое действие — «Осаду Арраса» — артист ТЮЗа Михаил Мартынов прочел, раскачиваясь на канате, чуть ли не под потолком. Он срывал с головы бронзовый скальп Фриды Савельевны за два рубля тридцать пять копеек, размахивал им, как белым шарфом графа де Гиша, оплакивал гибель Кристиана, заставлял Таню подавать реплики снизу. Задрав голову, не отрываясь ни на миг, она следила за малейшим его движением, чтобы не прозевать того сладостного момента, когда должна будет вступить:
— Но как я вас нашла? Передо мноюЛежала Франция, истощена войною.Меня вели к вам нищие поля.И если это воля короля —Все эти стоны, жалобы и больЗемли, разорванной на части, —То мой король Любви — единственный король,Который, может быть, заслуживает власти!
За окнами спортивного зала валил, крутил, метался густой снег. И если б кто-нибудь решил заглянуть в одно из этих окон, он увидел бы странную картину: мечущегося по залу молодого человека с накладным носом, с палкой в руках, с волосами дикого красного, не существующего в природе оттенка, и рыжую девочку, что бегала за ним по пятам, как собачонка…
— И финал… – тяжело дыша, проговорил Миша. – Действие пятое, сцена шестая… Прошло четырнадцать лет… Монастырь, где Роксана укрылась в трауре по своему Кристиану. Суббота, и, как обычно, ровно в четыре она ждет в гости Сирано, чтоб он развлек ее своей «газетой» — просто хроникой светских новостей… Она ждет его ровно в четыре, но… его убивают наемные убийцы!
— Как?! – воскликнула Таня.
— А вот так. Бревном по башке.
— И… они не увидятся?! И Роксана так и не узнает, кто писал ей письма?!
— Спокойно, узнает… Он притащится из последних сил… Он прита-ащится! – простонал Миша, опираясь на посох Деда Мороза и хромая, подволакивая ногу, достиг брусьев, припал к ним, повис на них…
– Прощайте. Я умру. Как это просто все!И ново и не ново.Жизнь пронеслась, как на ветруСлучайно брошенное слово.Бывает в жизни все, бывает даже смерть…Но надо жить и надо сметь.И если я прошел по спискам неизвестных,Я не обижен… Ну, не довелось…Я помню, как сейчас, один из ваших жестов,Как вы рукой касаетесь волос…Я не увижу вас. И я хочу кричать:— Любимая, прощай! Любимая!Довольно! Мне горло душит смерть.Уже пора кончать…
Предсмертный голос Сирано гулко разносился в пустом спортзале загородной школы:
…Вы дали мне любовь.Как одинокий марш,Она звучит во мне, и, может быть, за этоНавеки будет образ вашПоследним образом поэта……………………………………………………Вся жизнь прошла, как ночь, когда я был в тени…И поцелуй любви и лавры славыОни срывали за меня,Как в поздний вечер памятного дня.
— Подавай: «О, как я вас люблю!»
— О, как я вас люблю! – крикнула в отчаянии девочка.
— Не ори, больше глубины, больше осознания: она потрясена открывшейся правдой, ведь это означает, что она упустила единственную в своей жизни подлинную любовь, которая столько лет была рядом! Понимаешь?! Ну, снова: «О, как я вас люблю!»
— О, как я вас люблю!
Сирано погибал… Ему оставалось жить считанные минуты. Он шатался, падал на одно колено, с трудом поднимался…
— Но если смерть, но еслиУж умирать, так умирать не в кресле!Нет! Шпагу наголо! Я в кресле не останусь!Вы думаете, я сошел с ума?Глядите! Смерть мне смотрит на нос…Смотри, безносая, сама!Пришли мои враги. Позвольте вам представить!Они мне дороги, как память.Ложь! Подлость! Зависть!.. Лицемерье!..
— в дело опять пошел посох Деда Мороза, и сколько смертной ярости и достоинства было в каждом выпаде задыхающегося Сирано:
— Hy, кто еще там? Я не трус! Я не сдаюсь, по крайней мере. Я умираю, но дерусь!
Он качнулся, шпага выпала из руки и покатилась по полу…
— Все кончено. Но я не кончил эту…Мою субботнюю газету.Нас, кажется, прервало что-то……Итак,Я кончил пятницей… В субботуУбит… поэт… де Бер-же-рак…
Миша удачно подгадал к мату, упал на спину и закрыл глаза.
Тут случилось непредвиденное.
Девочка вскрикнула, сотряслась в страшном горестном рыдании и повалилась на Мишину грудь, колотя по ней кулаками, исступленно повторяя: «Не умирай, любимый мой, не умирай!»
— Ты что, спятила?! – Миша испуганно вскочил, схватил ее за плечо; она тряслась и икала. – Таня, Танечка!.. Ну, успокойся… Слушай, это же пьеса, ну!..
Она выла безутешно. Мотала головой. Оплакивала поэта…
Вот тут, подумал артист Мартынов, на кульминации действия и врываются обычно суровые родители, чтобы отомстить за поруганную дочь.
Храбрец Сирано де Бержерак струсил по настоящему.
Минут через десять она все же стихла — видно, устала. Сидела, как воробей на ветке, зябла, шмыгала носом.
— Ну, вот что, мать, – решительно проговорил Миша. – Ты, конечно, наш человек, но прошу тебя, как брата: уйди, а?
Она подняла к нему истерзанное лицо:
— А можно… можно я…
— Нет, нельзя! – заорал он. – Хватит! Пошла отсюда, ясно?!
Походил туда-сюда, строго хмурясь и поглядывая на нее, размышляя. Потом сжалился все же, достал автобусный проездной за прошлый месяц и стерженек шариковой ручки, который на всякий случай всегда таскал в заднем кармане джинсов.
— Ладно… Вот телефон театра… Там у нас студия есть для таких безумцев, как ты. Скажешь — от Михаила Борисовича Мартынова. Поняла?
— Поняла… – хлюпая красным носом, прошептала девочка. Все-таки у этих рыжих при малейшей слезе физиономии становятся непотребно красными. – Спасибо, Михаил Борисович!
— Ну давай, иди уже, иди…
Когда она вышла наконец, Миша повалился навзничь, закурил… Его трясло. Да нет, дело было не в девочке, а в том, что он сегодня, сейчас сыграл Сирано… сыграл почти так, как хотел. И благодарный зритель принял, черт побери, его трактовку образа!
Он еще думал об этом, улыбаясь, бормоча тихонько: «Как в серебро луны оправлен сумрак синий!..» — пока «сумрак синий» в огромных окнах спортзала не подернулся рассветным пеплом.
В конце концов он, видимо, заснул… потому что, когда снова открыл глаза, ломоть солнца рыжим седлом лежал на кожаной спине «козла», а рядом с пузатой думкой раскинулись веером восемь дружных десяток, которые неизвестная, но симпатичная Людмила оставила, жалея будить артиста.
Миша поднялся, потер ладонями лицо, потянулся, спрятал деньги в нагрудный карман рубашки и, минуя вестибюль под транспарантом: «С Новым, 1985-м годом!», покинул здание школы.
…Он шел зимним лесом к электричке, сбивая снег с кустов посохом Деда Мороза, громко выкрикивая дурацкие, не пригодившиеся накануне прибаутки и чувствуя, что вчерашний вечер и минувшая ночь, и эти грузные от снега ели, и весь ослепший от звонкого солнца лес сплетаются во что-то неразрывно прекрасное, в какую-то огромную, огромную, взахлеб, жизнь.
С вершины богатырской ели в полном безмолвии перед его лицом заструилось перо неизвестной птицы, ввинчиваясь в толщу пронизанного солнцем воздуха, – так грузило пронизает толщу прозрачной воды, так скользящий жест милой руки пронизает толщу времени…
Во всяком случае, и двадцать лет спустя он помнил, как трепетало это перо белым лезвием, планировало медленно и совершенно и наконец вонзилось в сугроб, словно старинный писатель, завершив новеллу, оставил перо в снежной чернильнице.
В России надо жить долго…
Возвращаясь из поездки по Италии, в аэропорту Мальпенза я прошла паспортный контроль, и перед тем как войти в салон самолета, сняла с тележки израильскую газету «Вести». Усевшись в кресло и открыв разворот, я увидела некролог Лидии Борисовне Либединской, подписанный — спасибо друзьям! – и моим именем тоже.
