Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Нет, поличи не побежали жаловаться князю. Они оказались быками. А бык всегда нападает без ума, пока не разобьет рога о преграду. Кто пригнет его голову за рога к земле, тот и будет его пасти.

Рано утром, когда Висбур Жердь, Домар-скальд и Доги Комар, прозванный так за писклявый голос, отправились стрелять уток, я предупредил их, что поличи могут быть опасными. Упрямые они, поличи.

Мои воины были храбрыми, они смеялись в лицо опасности. Бьерн Пегий, помнится, как-то сказал мне, что осторожность — это не свидетельство отсутствия храбрости, а признак наличия ума. Но это — наука конунгов, а они — простые фьольмены, откуда им ее знать. Эти трое не ведали трусости, но и не понимали осторожности. Они пошли, весело перекликиваясь. Такие, как они, умеют сражаться, как воины, но думать, как конунги, им не под силу.

Я не стал своей волей мешать им уйти. Я не бог, чтобы решать, в какой битве умереть воинам. Известно, три девы-норны — Урд-судьба, Венанди-становление и Скульд-долг — назначают каждому судьбу еще при рождении.

И даже боги не могут изменить предначертанного, настолько велика сила колдовства норн.

Никто из троих так и не вернулся в крепость. Это насторожило меня. Я послал двух воинов пробежаться по округе, но уже с опаской. Те вернулись и доложили, что видели много вооруженных поличей. Мол, по всему видно, весь их осиный рой сюда стягивается.

Хотят воевать? Пусть будет так! Глупым быкам сразу спиливают рога под корень, чтоб впредь не было желания бодаться.

Горячий, как кипяток, Дюги Свирепый тут же предложил послать его с сотней воинов разогнать всех. Я подумал и спросил его, зачем нагибаться за каждой монетой по отдельности, если можно взять с земли весь кошель. Ярлы и хольды, ценившие острое слово, засмеялись вокруг меня. Один только Дюги ничего не понял, хватал остальных за руки, все спрашивал, где рассыпаны те монеты и где тот кошель. Хотел подобрать, наверное…

Стоя на валу, я долго наблюдал, как поличи роились в отдалении от крепости, на опушке своего леса, гудели, словно разозленные лесные пчелы. Сбивались в стаю, подбадривали друг друга криками, как на облаве.

Я видел, скоро можно будет объявить большую охоту.

— Похоже, стадо собирается вместе, а, Рагнар?

Я вздрогнул и оглянулся. Задумавшись, я не заметил, как ко мне подошел Харальд Резвый. Он умеет ходить так тихо, чтоб ни кольчуга, ни оружие при движении не звенели.

— Когда-нибудь тебя за это убьют, — сказал я.

— За что, конунг?

— Слишком тихо ходишь…

Резвый не ответил, только блеснул голубыми глазами из-под маски шлема, закрывающей лицо по самый нос, усмехнулся в черную, как вороново крыло, бороду. Дома, в Бигс-фиорде, он всегда подстригал ее коротко, но сейчас, в походе, борода отросла, свешиваясь на кольчужный нагрудник.

Харальд тоже ярл, владетель земель и воды Бигс-фиорда и двух деревянных коней: драккара «Волк» и скайда «Морской дракон» — с дружиной общим числом до восьмидесяти бойцов. В этом викинге он охотно встал под мою руку, на мече дал клятву идти со мной и слушать меня, как своего конунга. Такую же клятву дали ярлы Альв Железнобокий, прозванный так за особый, невиданной крепости панцирь с коваными ребрами-каркасом, привезенный из набега на земли басков, и Олаф Рыжебородый. Они оба со своими дружинами тоже отправились с нами в набег от земли фиордов. Правда, Рыжебородый уже ушел в гости к морскому великану Эгиру, утонув с ратниками во время шторма. Пусть Хозяин Глубин не держит его долго в своем дворце, отпустит к Одину, как принявшего честную смерть в походе…

Харальд и Альв — оба знаменитые воины, но нравом совсем не похожи. Железнобокий, хоть и богатый ярл, имеет к с воей дружине больше ратников, предпочитает сражаться как воин, а не отдавать приказы, как конунг. Молодой Харальд же, я видел, старается во все вникать, учится у меня, как вести за собой бойцов. Когда-то я сам был таким же, жадными глазами следил за старшими и опытными…

Резвым Харальда прозвали за быстроту бега. Про него говорили, что он способен пешком перегнать коня, хотя сам я такого не видел. Но видел другое: несмотря на молодость — может, чуть больше двух десятков зим проводил Резвый за край земли, — он не теряет головы в самой горячей сече, столь же быстр в уме и решениях, как и на ногу. Когда-нибудь он станет знаменитым конунгом, сам поведет за собой ярлов и воинов. Быстрого скакуна легко отличить от будущей клячи еще жеребенком…

— Может быть, стоит выйти из крепости и напасть на поличей первыми? — предложил Харальд. — Чтобы пасти большое стадо, нужно иметь длинный хлыст, так говорят.

— Нет, не сейчас. Клянусь всеми восемью ногами Слейпнира, летающего коня Всеотца, их слишком много, — ответил я.

Харальд качнул шлемом, недоуменно покосился в мою сторону карими, внимательными глазами.

— Их слишком много, — повторил я. — Поэтому нет смысла гоняться за каждым по непролазным лесам. У нас не хватит воинов, чтобы гоняться за всеми дикими. Да и зачем бить ноги по пустякам? Пусть сами соберутся в кучу, обнаглеют от собственного числа и решат, что мы боимся их вшивой рати. Вот тут мы им и покажем доблесть наших мечей. Пусть запомнят ее сразу и навсегда, чтоб не пришлось повторять урок!

Харальд снова качнул кованым шлемом с закругленной верхушкой и узорчатым, причудливого переплетения, наличником. Но уже по-другому, соглашаясь со мной.

— Если конунгу Рагнару придется повторять урок, то вряд ли у кого уцелеют уши, чтоб его услышать, — весело ухмыльнувшись, сказал Харальд.

Я тоже расхохотался в ответ, хлопая себя по ляжке. Клянусь всей мудростью священного источника Урд, такой ответ достоин самого Бальдрома Красноречивого, сына Одина!

Конечно, жалеть воинов, павших в бою, — только обижать их память. Но мне было жаль, что поличи убили мальчишку Домара. Я думал, из этого восточного викинга мы привезем не только добычу, но и его новые песни, прославляющие наши деяния и остающиеся в памяти внуков и правнуков. Он, совсем юный, умел сложить звонкую вису быстрее, чем воин ударит мечом по щиту, мог за ночь сочинить длинную, чеканную драппу, чтобы спеть ее на рассвете. Из него мог бы вырасти великий скальд, приближающийся поэтическим мастерством к самому Браги Сладкоголосому, богу-скальду. Один, ценивший искусство слова вторым после ратного, пожаловал Домару редкий дар. Но и забрал к себе быстро, наверно, сам захотел его слушать…

Да, он погиб как воин, с честью и славой, и тут жалеть не о чем. Наоборот, можно только порадоваться за тех, кто обретает в бою вторую, вечную и лучшую жизнь в Асгарде. Но я надеялся, что он проживет подольше. Сначала прославит нас и себя в Серединном мире, а уж потом уйдет в Верхний, тешить уши богов и эйнхериев…