Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер

Снегопад, метель и косые солнечные лучи подсвечивают кружащиеся в небе «юнкерсы». Им пришлось прилететь сюда, чтобы сбросить грузы на реку Ловать. Зоной выброски выбрали замерзшую поверхность реки. Лед был присыпан снегом, и Ловать напоминала голую долину, проходящую через весь город, огромную впадину, где не было черных руин, расщепленных деревьев, куч камня и кирпичей.

Грузы летели вниз, в пелену взвихренного снега. Малочисленные группы защитников города выбежали со своего берега на лед, надеясь, что снегопад укроет их от врага спасительной завесой. Пулеметы трещали у них над головой, прикрывая от вражеского огня, пока они пытались как можно быстрее перетащить грузы на свой берег.

Фрайтаг указал на парашют, попавший в небольшую ямку, и они устремились к тому месту, где можно было бы укрыться от вражеских выстрелов. Но чтобы оказаться там, следовало перебраться через невысокий бугор, торчавший на другом берегу. Несмотря на предосторожности, они все равно попали под огонь противника. Они мгновенно залегли, уткнувшись лицом в снег. У них обоих сильно болели ноги, обмороженные во время отступления от берегов Селигера. Они еще не успели зажить, и поэтому лежать на снегу было чрезвычайно неприятно. Лишь энергичные движения могли бы заставить их забыть о безумном холоде и постоянной боли. Однако это было невозможно, потому что над их головами продолжали свистеть вражеские пули. Напряжение по-прежнему не отпускало их, но возможности хотя бы немного подвигаться у них не было. Какое-то время впрыснутый в кровь адреналин все еще избавлял их от физических страданий. Однако минута шла за минутой, а они продолжали неподвижно лежать на снегу, постепенно ощущая, как холод начинает проникать в каждую клеточку тела и как в обмороженных ногах снова начинает пульсировать мучительная боль.

От боли и холода на глазах у них появились слезы. Они внимательно вслушивались в рокот пулеметных очередей и в продолжительном перерыве между ними двинулись вперед. Встав, они застонали от боли в обмороженных ногах. Пошатываясь и едва не падая, Фрайтаг и Кордтс заковыляли к другому краю бугра в направлении впадины, в которой застрял груз.

Там они застали русского солдата, пытавшегося штыком вскрыть ящик. Они тут же набросились на него и опрокинули на парашютный шелк и, прежде чем он успел отреагировать, прижали стволы автоматов к его животу. Фрайтаг схватил автомат, прислоненный к ящику, а Кордтс отобрал у русского штык. Кордтс попытался открыть замок грузового контейнера, но тот либо замерз, либо его заклинило при ударе о землю. Отчаянно ругаясь, он принялся бить по нему автоматом и ковырять штыком. Русскому разрешили встать, и он стоял рядом, шумно дыша носом. Кордтс почувствовал, как из глаз у него снова потекли слезы.

— Да ты не дергайся! — сказал ему Фрайтаг. — Притащим его к себе и там откроем.

Кордтс снова выругался и сообщил, что ящик слишком тяжелый. Хотя на самом деле это не совсем соответствовало истине. Они с Фрайтагом посмотрели на белую ленту замерзшей реки в надежде увидеть там своих товарищей, которые могли бы прийти им на помощь. Однако они никого не увидели вблизи ямы, в которой находились. Снег пошел сильнее прежнего, сильно затрудняя видимость. Кордтс снова попытался открыть ящик и разозлился еще больше, подстегиваемый нетерпением, страхом и болью в ногах. Он был одержим намерением открыть крышку и вытащить из контейнера пачку сигарет, чтобы как можно скорее закурить и немного успокоиться. В такие посылки всегда укладывали запас сигарет. Наконец крышка поддалась, и они заглянули внутрь. Однако там в непривычном порядке лежали какие-то коробки и упаковки, и было трудно понять, что в них находится. Кордтс почувствовал, как в нем закипает гнев, а холод не перестает донимать его, пробирая до самых костей.

— Пойдем, Гус! Пойдем скорее! Иван поможет нам дотащить его. Пойдем!

Кордтс стиснул зубы, осознавая, что ведет себя как последний идиот. Действительно, нужно уходить. Фрайтаг потряс его за плечо. Оглянувшись, Кордтс увидел, что его товарищ уже обрезал стропы, и купол парашюта порывами ветра медленно несет к реке. Русский держал одну из строп в руке. Вид у него теперь был уже не такой испуганный, как за минуту до этого. Бросив взгляд на содержимое ящика, он выудил из него какую-то упаковку. Сорвав обертку из коричневой бумаги и бросив ее на снег, он открыл пачку сигарет. Затем сунул сигарету в рот. Фрайтаг, забрав у него пачку, последовал его примеру. Было слышно, как у него клацают от холода зубы. Сделав глубокую затяжку, он перестал дрожать. Табак немного успокоил его, помог собраться с мыслями, вспомнить события последних минут. Оглянувшись по сторонам, они с Кордтсом не увидели никого — ни своих товарищей, ни русских, густая завеса снега как будто скрыла их от окружающего мира.

— Все в порядке. Пора идти.

— Ну ты и придурок, — с облегчением в голосе и едва ли не с восхищением произнес Фрайтаг. В руках у русского оставался конец стропа. Кордтс и Фрайтаг подтянули оставшуюся часть.

— Держи! — произнес Кордтс.

Русский взял дымящуюся сигарету и расслабился еще больше, понимая, что если ему предлагают покурить, то явно не станут расстреливать на месте. Последние десять секунд, которые он наслаждался табачным дымом, показались ему едва ли не вечностью.

Кордтс заметил тупую довольную улыбку, появившуюся на лице пленного, и подумал о том, как было бы забавно выстрелить ему живот в тот самый момент, когда изо рта у него выплывает сигаретный дым. Он отвратительно чувствовал себя весь день до того, как все это случилось, и не испытывал ни малейшего желания кого-либо убивать. Однако ему никак не удавалось избавиться от таких мыслей, приходящих в голову совершенно неожиданно. Им с Фрайтагом никак не удавалось разглядеть в снежной мгле свой берег реки, однако до него было недалеко. Очевидно, остальные совсем забыли о них, так что на постороннюю помощь рассчитывать не приходится. Они уже почти дотащили ящик до своего берега, когда перед ними возникли какие-то тени и теперь к периметру заветный груз тащили десять человек. Снегопад не прекращался. Кордтс оглянулся и увидел, как русский убегает прочь. Кордтс ничего не сказал на это, продолжая держать в руках стропы.

— Что ты делаешь? — спросил кто-то. Затем кто-то из солдат заметил убегающего русского и выстрелил в него, когда тот уже выскочил на свой берег.

— Просто так. Может, они просто больше не хотят знаться с нами, — ответил третий солдат.

— Нет, я думаю, это Кордтс напугал их, — с легким смешком произнес Фрайтаг, сам не веря своим словам.

Выстрел оказался метким. Русский неподвижно лежал на снегу, его мертвое тело прямо на глазах заметало снегом.

Происшествие было совершенно незначительным, равно как и комментарии по его поводу. Они поспешили дальше, с усилием таща за собой грузовой контейнер. Берег в этом месте был высоким и крутым. Когда они прибыли на место, Кордтс и Фрайтаг получили благодарность в виде нескольких часов отдыха. В описи, оказавшейся в ящике, было указано содержимое, причем с точностью до последней галеты. Ольсен не преминул упрекнуть Кордтса за то, что тот вскрыл пачку сигарет. Затем отпустил его, больше не сказав ни слова. Последние несколько недель Кордтс почти не чувствовал собственных ног и уже было испугался, что навсегда останется инвалидом. Их всех ужасно беспокоила судьба обмороженных ног, рук и носов. Некоторых не на шутку тревожило другое: что станет с их мужским достоинством? Боль в щеке отвлекала Кордтса от других страданий. В апреле, когда погода стала теплее, он снова начал чувствовать свои ноги, и это чувство оказалось отнюдь не лишено приятности.

Худшее произошло через несколько дней. Его ноги уже не болели, но он принялся расчесывать их, как некогда рану на щеке. Понимая, что расчесы лица ни к чему доброму не приведут, он стал яростно терзать ногтями свои бедные ноги. Он занимался этим и в госпитале, размещенном в здании ГПУ, не осознавая, что делает это практически без остановки, как безумец, подчиняясь какому-то неведомому внутреннему импульсу. Он испытывал удовольствие оттого, что сдирал длинные лоскуты кожи. Причем это удовольствие было сравнимо с тем, которое получали другие солдаты, раздавливая ногтями бесчисленных вшей. Великое удовольствие он получал даже оттого, что у него теперь была возможность снять сапоги в любой момент, когда у него появлялось такое желание. Он мог когда угодно размять ступни, а такое желание возникало у него едва ли не постоянно. В те минуты, когда его лихорадило от высокой температуры, он рассматривал свои ступни как человек, пытающийся найти тайный смысл в узоре стенных обоев. Именно обои напоминали его ноги, испещренные красными, белыми и желтыми пятнами разного оттенка, размера и формы. С них свисали клочья содранной омертвевшей кожи. Ногти на пальцах ног росли вкривь и вкось, как плохие зубы. Время от времени он с немалым удовольствием и не чувствуя никакой боли целиком выдирал целые ногти, тоже омертвевшие. Однажды он заметил, что на обеих ногах осталось только шесть ногтей.