История жизни, история души. Том 2 - Ариадна Эфрон

<...> Почему пишу об Асе? П. ч. она, слава Богу, исключение. Всех нас загрызает суета, но есть минуты, часы, дни, когда каждый из нас расправляется, счастливый великим в малом и малым в великом. Потому что нарушения нашего «Я» — не внутри нас, а вне — нарушение, ускорение бега времени, нарушение каких-то норм поведения, быта, и т. д. И вот мы устаём, отстаём, сами себя догоняем, но это мы, веете, же мы, к<отор>ые до самой смерти не утратим эластичности внутренней пружины: то сплющимся, то развернёмся! А вот когда суета проникла внутрь — это гибель, распад. Так вот у Аси. А с нами ничего не случится, что бы ни случилось!

Я вот думаю о чём: детство — это открытие мира. Юность — открытие себя в мире. Зрелые годы — открытие того, что ты — не для мира, а мир — не для тебя. И - установив это (или то, что ты — для него, а он - для тебя - что м. б. даже чаще бывает) - успокаиваешься. Когда ты внутренне спокоен — суета тебя охватывает, одолевает физически, а душа не тонет...

Простите за философию в телеграфном стиле! Надеюсь, что Ада будет у вас на Святой и притащит вам для развлечения моего Арагона2. У меня на Пасху был и кулич, и яйца, и кусочек пасочки, и в гостях была. В церковь не пошла — грязь невылазная, 15 км в оба конца, уходят вечером, приходят утром, всю ночь на ногах — в пути и в церкви... Ближнюю церковь на том берегу закрыли: «поп пил, с бабами путался», а дальняя существует, ибо «поп только пьёт» (по старости!).

Обнимаю обеих.

Ваша Аля

1 Иеремиады - патетические сетования, стенания.

2 См. примем. 4 к письму И.Г. Эренбургу от 22.IV.1956 г.

А.А. Саакянц

16 апреля 1961

Анечка, не знаю, как и благодарить Вас за «Гончарову»1. Это для меня просто огромная радость. Никакой «истеричности» нигде не

приметила, а просто мне кажется, что мы чудесно встретились в жизни, полюбили друг друга — я также беспокоюсь, когда умолкаете Вы... Я надеюсь и верю, что мы с Вами хорошо поработаем вместе над тем, что нам дорого обеим. Я недоверчиво отношусь, - как это ни странно — к тем, кто «любит Цв<етаеву>» — для меня это настолько ко многому обязывающее понятие! Но вот мне думается, что Вы любите так, как надо — и ей, и мне. И у Вас абсолютный на неё слух, т. е. та одарённость именно к ней, без которой невозможна абсолютная к ней любовь. Надеюсь, разберётесь в этом открыточном косноязычии. Срок сдачи Лопе2 неожиданно отодвинулся на осень, также неожиданно снизили построчную плату на 3 р<убля> — немало! Сейчас начинаю бешеную уборку всей зимней грязи, к к<отор>ой не притрагивалась, а Лопу пока побоку. Не увлекайтесь 0<рловым>, не посылайте слишком много, очень понемногу посылайте, поверьте мне! Портрет в клетч<атом> платье3 не из лучших, испорчен ретушью. Дня через 2 напишу как следует (?).

М. б., в мае приедете? Спишемся.

Целую.

Ваша АЭ

Как Тагор? Нет ли денег?4 Лопе подвёл.

’А. А. Саакянц переписала от руки в спецхране библиотеки им. Ленина очерк М. Цветаевой «Наталья Гончарова. Жизнь и творчество», опубликованный в трех номерах журн. «Воля России» (Прага) за 1929 г. (№ 5/6, 7, 8/9), и переслала его А.С. в Тарусу.

2 А.С. переводила для готовившегося в изд-ве «Художественная литература» 5-го тома собр. соч. испанского драматурга Лопе де Вега (1562-1635) комедию «Что случается в один день».

3 А.С. имеет в виду пражскую фотографию М. Цветаевой 1924 г.

4 Речь идет о гонораре за переводы стихов индийского поэта Рабиндраната Тагора (1861-1941), вышедших в свет в кн.: Тагор Р. Лирика. М.: Художественная литература, 1961.

А.А. Саакянц

1 мая 1961

Милая Анечка, я очень огорчена тем, что получив мою дурацкую и невнятную весточку вы уже, очевидно, предприняли какие-то шаги в вост<очной> редакции. Напрасно. Я отказалась от переводов Тагора1 не из-за занятости, а потому, что они у меня не получаются <...>. К тому же только что отработала 4 мес<яца> без перерыва по 14 часов ежедневно — единственный отдых был считка с Вами маминой книжечки. Я устала и еле дышу, и мне так же мало дела до Тагора, как и ему до меня. Пусть другие причёсывают ему бороду на русский лад — желаю им успеха. Отдышавшись «доведу до ума» злополучную Лопу, а там видно будет — или не будет.

В Москву я в ближайшее время не поеду и заботиться о хлебе насущном не буду — Бог подаст, а не подаст — значит его и вправду нет.

Очень жду Вас в Тарусу — об этом писала Вам и жду Вашего ответа, будем вместе соображать, где было «ихнее гнездо хлыстовское»2 по указанным мамой приметам, часть к<отор>ых сохранилась и по сей день.

Есть к Вам одна наглая просьба: если не очень трудно, перешлите одного пресловутого Тагора по адресу: Москва Г-69, Мерзляковский пер., 16, кв. 27. Елизавете Яковлевне Эфрон.

Это старшая сестра моего отца, мама называла её «солнцем нашей семьи». Если хотите взглянуть на это солнце, пока не закатилось и оно (ей много лет) то зайдите, предварительно позвонив (К 5-5994) объяснив, что вы несёте книжечку по моей просьбе. Вы увидите женщину, к<отор>ая сохранила мамин архив, и конуру, в к<отор>ой мама жила с Муром вдвоём после нашего с отцом ареста. Это — тёмная прихожая перед тёткиной комнатой. Взглянув — Вы ещё что-то поймёте в маминой жизни. И в моей, м. б. Ибо это и моя конура. Тёте я посылаю открыточку, что Вы или пришлёте книжечку или занесёте.

Приехать сюда можно после 15 мая, в любое время между 15—31, только предупредите. Не только можно, но и нужно. (Приехать.)

Целую Вас, спасибо за всё.

Ваша АЭ

' А.С. неоднократно делала переводы для различных изданий Рабиндраната Тагора. Возможно, здесь речь идет о готовившемся тогда в восточной редакции изд-ва «Художественная литература» собрании сочинений этого автора.

2 См. примеч. 5 к письму Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич от 1 .VIII.1956 г.

И.И. Емельяновой

4 мая 1961

Милый малыш, первую твою весточку с нового места получила. Ты напрасно впадаешь в панику перед первым впечатлением1, то, что вас перевели оттуда — хорошо, т. к. будут зачёты, а это сейчас самое главное. Очень огорчена, что с пылу с жару вы принялись уже строчить заявления во все концы. После всего пережитого, после всех уроков вы не научились ни выдержке, ни хладнокровию, ни элементарной сдержанности. Надо уж соображать, пора, а то поздно будет.

Я убеждена в двух вещах: первая — что весь свой срок отбывать вы не будете, вторая — что дело пересматриваться не будет. Какой же выход? Он как раз в перемещении вас в такие условия, где, м. б., вам первое время будет труднее морально, но где гораздо больше возможностей получить — при хорошей работе и хорошем поведении — досрочное освобождение. Что и требуется. Ирочка, пора кончать «играть в политиков» — никакие вы не политики, раз попались на деньгах, к<отор>ые по нашим законам вам не принадлежали.

Матери пора прекратить — в этих условиях — блистать ореолом супруги с левой руки и богатой дамы, а тебе пора вести себя сдержанней, чем ты это делала последнее время. Надо браться за работу, трудности первых времён непременно образуются - уж мне ли не знать -и вести себя умно и спокойно. Ничего с вами плохого не случится. Всё утрясётся. А нос вешать нечего, не такие твои годы, да и человек ты внутренне не слабый, держись, крепись, веди себя спокойно и достойно - и скоро будешь дома. Всякие выпадения из правил внутреннего распорядка, фанфаронады и прочие штучки только исковеркают тебе жизнь, а она только начинается и вся впереди. Надо скорей выбираться на волю, доучиваться, работать и решать своё будущее здраво, по-взрослому, и на воле, а не из лагеря. А главное — самой, своим умом. Хватит уж чужих умов! Я очень люблю тебя, Малыш, верю в тебя, и ты можешь мне верить. Будь умницей, не делай ничего опрометчиво.

Передай матери, что конфисковано не только всё имущество, но все её деньги личные, все гонорары во всех издательствах; дома живут на тощий Митькин заработок и Полину пенсию. Людей, помогающих вам, гораздо меньше, чем мать, возможно, рассчитывает, и все они материально достаточно слабосильны. У меня в работе больше перерывов, чем переводов, проработала 4 мес<яца>, не вставая с места, в надежде на деньги к лету — результат: договора по изд<атель-ст>ву перезаключили, скинули по 3 р. со строчки (осталось 4 р. - 1 р. за подстрочник - итого 3 р.!) и платить 60% будут... через год, издание перенесли в план след<ующего> года. А я один из активнейших «кормильцев»... А ведь надо что-то подкопить к твоему возвращению, дать тебе встать на ноги. Учитывайте, прошу вас, эти немаловажные обстоятельства, «требуйте» от нас только действительно необходимое, иначе не выдюжим. Итак, Малыш, собери воедино силёнки, волю, сердце, ум — и «жми» к освобождению, к дому; где грустно, где трудно — пусть юмор выручает. Смотри веселее, милый. Вся жизнь впереди! Пиши. Обнимаю вас. <...>