MEMENTO, книга перехода - Владимир Леви

Самоубийство вписалось в менталитет нескольких больших восточных народов как общественно приемлемая и даже предписанная реакция на определенные житейские ситуации. Угнетают, издеваются? Обидели, оскорбили? Не нравится – можешь дальше не жить. А можешь и наказать обидчика самоубийством в его присутствии. Такой же способ мести за нанесенную обиду был распространен среди финноугорских народов: повеситься во дворе или в доме своего оскорбителя. Верили, и не без оснований, что после этого дух самоубийцы будет неотвязно мстить угнетателю в его собственном жилище, и еще через века место, где самоубийство совершено, будет проклятым. Не справился с делами, не выдюжил карьеру, не оправдал ожиданий семьи, начальства? – накажи себя сам тем же способом, и тебя поймут и простят.

Как и в Элладе и Риме в античные времена, в Индии, Китае, Корее, Японии долго практиковали принуждение к самоубийству (хотя какое же это самоубийство? – тебя убивают, обязывая стать собственным палачом, вот и все). Способ казни, самый легкий и экономный для казнящего, и, хоть и далеко не легкий для казнимого, но считавшийся самым достойным. Китайских императриц принуждали к самоубиению после рождения первого сына, наследника престола, – чтобы следующих детей уже точно не было, и никто больше не вздумал покуситься на власть. Кроме пары жизнелюбивых упрямиц, все императорские особы безропотно принимали свою участь. Вдовы индусов – их бывало у одного мужа сразу по нескольку – соперничали за право исполнить «сати», «последний долг верности»: быть прилюдно сожженными заживо вместе с телом покойного или утопленными в реке. Далеко не всегда женщины стремились к этому по причине любви к мужу и безутешного горя. «Сати» было укоренено в законе и традиции, жить дольше супруга было неприлично, предосудительно. Сейчас обычай этот законодательно исключен, но еще во многих местах обезмужевшие женщины сжигают себя, обливаясь бензином. Подобный обычай бытовал и в Китае: там скорбящие вдовы, надев красное платье, публично вешались. Обычай ушел, но без следа не остался. В повышенной частоте самоубийств по Китаю в целом – в два раза выше среднемировой – доля женщин солидна: превышает среднемировую тоже почти в два раза. В большинстве стран женщины предпринимают незавершенные суицидальные попытки в 7–9 раз чаще мужчин, а суициды со смертельным исходом в 3–5 раз чаще совершают мужчины. В Китае это соотношение почти равное.

Когда два-три поколения подряд к чему-то принуждаются внешней превосходящей силой, и у поколений этих недостает ума, веры и силы духа противостоять насилию, если не физически, то душевно, внутренне, – следующие поколения оказываются духовными мутантами с расщепленным менталитетом. То, к чему их предков принуждали, у части потомков становится собственной потребностью, у другой части – перевертышем той же потребности, у третьей – апатией. Потомки насильственно обращенных в чужую веру делятся на тех, для кого эта вера уже более чем своя – фанатично своя; тех, кто пытается вернуться к исконной вере, но это не получается, почва перепахана, – и тех, кто не верит более ни во что. Потомки рабов делятся на тех, кто стремится стать рабовладельцем, тех, кто хочет продолжать быть рабом, и тех, кто ничего не хочет.

О японцах, как помнишь, я высылал тебе отдельную докладную после ядерных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Этот достойный изумления народ, дающий остальным образцы совершенства почти во всем, за что берется, а берется почти за все, – как я догадываюсь, Наверху на особой примете в числе космически перспективных. Его высокая суицидабельность, самурайский культ самоубийств, сеппуку-харакири (жуткое самовспарывание живота ножом) стали притчей во языцех. Многие годы по уровню самоубийств Япония входила в первую тройку стран мира, порой выходила и на первое место, и в 21 веке остается в верхней десятке. При сем удивительно, сколь огромна энергия, высока жизнестойкость, изыскан ум и силен дух этих островитян, стесненно живущих в малопригодном для жизни углу планеты. Сейчас именно у японцев самая высокая, рекордная за всю историю квазисапиенсов средняя продолжительность жизни. Чувствуют красоту, как никто, любят и умеют учиться, работать и сотрудничать, умеют себя не жалеть. Глядя на лучших из них, начинаю думать, что летел со своей ветки не зря…

Не бойся упасть, бойся не подняться

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут», – сказал западноевропеец Редьярд Киплинг. Но своими жизненными наполнениями и наполнителями с места сходили Запад и Восток не однажды, и генетически плотно сошлись в Америке. Через Сибирь, Чукотку, Аляску, через Берингов перешеек, по льдам и по дну отступавшего океана, переливались в западное полушарие из восточного волны моих наследников – с тем, чтобы, в конце концов, доказать, что и вправду никакого Запада и Востока нет, а есть один общий тесный шарик, где у двуногих потомков древочелов есть только одна развилка будущего: недостойно погибнуть или научиться достойно жить вместе.

Изрядная толика врожденной суицидабельности досталась великой квазисапиенской породе, относимой к монголоидной расе; но всех превзошла по сей части крупная ее ветвь, называемая расой американоидной. Началось ответвление тридцать тысяч лет назад на Алтае, где до сих пор живут ближайшие генетические родственники американских индейцев – южные алтайцы. В Сибири, на Енисее, индейцам близко родственны кеты, на северо-востоке Азии – коряки и чукчи, отличающиеся, как и североамериканские аборигены, повышенной суицидабельностью. По ходу передвижений на восто-запад к монголоидным этноволнам примешивались иные; получился самостоятельный ствол, вросший в просторы Нового Света и в свой черед разветвившийся.

Коренные обитатели американского континента – американоиды, объединяемые неудачными названиями: индейцы, эскимосы (инуиты) и алеуты, ко времени моего отчета составляют приблизительно 75-миллионное население, подразделяющееся на тысячу с лишним народностей.

До вторжения европейцев народностей этих было больше двух тысяч – целый мир, отделенный от так называемого Старого Света далями времен и пространств, слабостью памяти, темнотой сознания, неразвитостью средств сообщения, техники, транспорта (до европейцев коренные американцы не знали колеса). Мир разноязычный, лоскутно раздробленный, мир воюющий, не знающий самого себя, полный мифов наивный мир, во многом похожий на те, что для европейцев и продвинутых азиатов остались во временах варварских, античных и предантичных. Они, правда, и сейчас варвары, эти техничные старосветские жлобы, и сейчас разъединены, грызутся и не понимают ни себя, ни друг друга. Но разница с пройденным заметна, и не только в уровне технологий.

К несчастью для мира новосветского, за тяжелые доледниковые, ледниковые и последующие времена, пока предки американоидов добирались в Америку, пока расселялись и адаптировались, в геноме многих произошли точечные мутации, ослабившие связку: суицидабельность-интеллект. Практически это означает, что вероятность покончить с собой у особей заурядных, внушаемых и глуповатых, коих во всяком народе большинство, стала, вопреки изначальному соотношению, выше, чем у тех, кто наделен умом пощедрее и одарен талантами. Выше не столько потому, что прибавилось суицидабельности, сколько потому, что ослабели ее сдержки, меньше осталось противовесов. И значит, еще больше повысилась вероятность суицидемий – самоубийств массовых. Эти же мутации ответственны за массовую психическую невыносливость к алкоголю: даже от небольших доз у американоидов, как и у многих азиатов, особенно северо-восточных, возникает потеря самоконтроля; пьющий быстро дуреет, зависимость развивается стремительно, и еще сильнее раскачивается суицидабельность.

Влечение к смерти, мортидо, у американских аборигенов и их близкой родни (алтайцы, чукчи) проявилось интенсивнее, чем у других народов. Плотнее и ярче, особенно у центрально– и южноамериканских индейцев, внедрилось в религию, культуру, менталитет.

Североамериканские индейские племена с самого начала проникновения на континент европейцев удивляли пришельцев обилием самоубийств. Жан Маркетт, французский иезуитский миссионер, живший в 17 веке среди аборигенов племени вендата, обитавшего в бассейне Великих Озер, недоумевал:

«Я могу понять тех из них, кто кончает с собой, чтобы избежать позора, случись ему, по его собственному мнению, проявить недостаточную доблесть в бою против их злейших врагов, ирокезов, или из-за мук совести, допустив промах, из-за которого погиб товарищ, или из-за потери любимой жены. Но кому ведомо, почему эти здоровые, простодушные, добрые и жизнерадостные туземцы так легко приходят в отчаяние из-за мелких неприятностей? Не получилось наловить рыбы, сломался лук, порвались мокасины, убежала собака, предназначенная на убой (собачье мясо они едят с особым удовольствием), проели крысы хранильный короб и пожрали зерно – таких повседневных неудач, произойди они, как часто бывает, подряд друг за другом или сразу одновременно две-три, достаточно бывает, чтобы молодой, полный сил гурон (французское прозвище вендата – ВЛ) решил, что он не достоин жизни, что духи требуют его смерти, и, вырывая куски из своих клочьями торчащих волос, побежал и повесился на ближайшем дереве. И это при том, что они боятся самоубийц, не совершают над ними шаманских обрядов, не дотрагиваются до них и не говорят о них, не хоронят в местах захоронения предков… Только истинная вера может спасти этих несчастных от них самих, только Иисус Христос!»